По зову ДУШИ: Вверх дном

– Ты поступила правильно. – У меня не было другого выбора. Если бы я продолжила жить прошлым, оно поглотило бы меня. – Это очень хорошо, что ты поняла это в своем путешествии, – сказал Лангварг, смотря из огромного окна на шумный город. Я лицезрела его широкую спину в блестящем белом пиджаке и сцепленные ладони. – Боюсь, я не смог бы тебе помочь, даже если хотел этого. – Я должна была это сделать сама, – безоговорочно ответила я, сжав ладони. Мои глаза рассеянно скользили по идеально чистому и светлому кабинету, в котором было прохладно, и все благодаря духу, который источал холод. – Если бы не Ник, который начал напоминать о себе, то меня бы здесь не было. – У Ника было много целей. Я был уверен, что он смог бы добиться высот и совершить нечто великое, как и его отец. Мне очень жаль, что его жизнь так неожиданно оборвалась, – мужчина не шелохнулся. Его очень интересовало, что происходило за окном. Я не выдержала и подошла к нему, решив посмотреть виды. Здесь и правда много чего можно увидеть. Целая смотровая площадка. – Ник был другим, не таким, как все. Он единственный, кроме моей семьи, кто был добр ко мне. И очень терпелив, – выдохнула я и посмотрела на рисунок футболки. На ней была написана фраза Джона Сильвера, который сопровождал Джима и помогал ему стать другим человеком, более открытым и… счастливым. Может, Ник и был тем самым Джоном Сильвером для меня? Мальчишки, у которого не было светлого будущего? – Ты найдешь свое счастье, – ободрил меня Лангварг, хотя он чувствовал, что я была уверена в этом утверждении. – Ты не будешь одинокой звездой на небе. – Я не переживаю на сей счет, – я улыбнулась ему и подняла взгляд на небо. Оно было чистым и удивительно светло-голубого цвета. Сердце забилось в легком волнении. – Даже если и буду, я найду способ осчастливить себя, ведь этого хотел сам Ник. Он меня и этим заразил, – в голове всплыл его образ. Улыбчивый, оптимистичный парень, который не опускал руки и не давал другим это сделать. Верный друг и надежный партнер. Я медленно моргнула, и в голове появилась другая тревожащая вещь. – Меня больше переполняют мысли о том, что таких, как он, не осталось здесь. Сейчас люди очень злые. – Ненависть закралась в их сердца и превратила в камень. Боюсь, они стали подобиями людей. – По правде говоря, я таких за людей не считаю. Ненависти всегда хватало, но когда случилась война, которая была много лет назад, – заговорила я и покачала головой, стоило в ней нарисоваться страшным картинам прошлого, – все как с цепи сорвались. Истинные сущности проявились именно в то время, и это продолжается по сей день. Иногда мне кажется, что миру было бы лучше без людей. Тогда мы бы не знали, что такое ненависть. – Ненависть, – произнес Лангварг, будто пробовал это слово на вкус. Он задумался. – Мне никогда не доводилось чувствовать этого. – Не может быть, – мои глаза округлились. – Я знаю множество чувств, дорогая, и могу почувствовать то, что ощущают простые смертные. Я в силах понять твои чувства, Луна, и любого другого человека. Однако чувство ненависти у меня самого никогда не было, несмотря на то, через какие лишения, трагедии мне пришлось пройти. Он повернулся ко мне и посмотрел прямо в глаза своими ледяными, как лед в Антарктиде, очами, которые стали темнее. В них читалось предостережение, и это означало, что Лангварг говорил об очень важных вещах. – Но я знаю, какова Ненависть на ощупь, вид и запах, потому что видел, как она колыхается в каждом, в большей или меньшей степени. Она как черная, вязкая и пульсирующая дымящейся кровью субстанция, которая при застывании становится твердой, как чешуя самого древнего дракона. Это чувство – самое опасное в мире. Ненависть толкает нас на ужасные, очень ужасные поступки, Луна, и после совершенного действия не всегда удается что-либо исправить. Она отравляет тебя полностью, лишает твоей истинной силы и даже разума. Его ладонь накрыла мою, что с кольцом. Я ощутила, как холод опалил кожу, и ДУША, успевшая задремать за ребрами, дернулась, ударив по костям и выбив воздух. Из меня вышел кашель. Лангварг убрал ладонь, видя реакцию, но не отвел серьезного взгляда. – Никогда не поддавайся этому чувству, Луна. Ненависть, особенно для тебя, станет твоей смертью. – Можешь уточнить? – я догадывалась, о чем он говорил, но решила перестраховаться, чем недостраховаться, особенно если это касается моей жизни и будущего в общем. – Твоя черта ДУШИ – Надежда – вмиг погаснет, стоит только возненавидеть кого-то. Магия отвернется от тебя, и ты станешь слабее обычного человека. За тобой начнется охота, которую откроют твои глубинные страхи извне и опасности из окружающего мира, – дух говорил все предельно четко. Эта правда была неприятной, но она могла спасти от грядущих ошибок будущего. – Или… Магия обернется против тебя, и ты умрешь, не в силах совладать ею. Ты сгоришь дотла, Луна. Последний сценарий был самым худшим. В первом, возможно, оставалась та же надежда, что я смогу вернуть свои способности. А вот после смерти уже ничто неподвластно. Я сухо сглотнула, но, взяв себя в руки и переборов дрожь, закрыла глаза и кивнула, вновь уставившись в ледники, застывших в Ледовом океане. Именно это я увидела в его очах. – Я услышала тебя, – серьезным тоном ответила я, чувствуя, как ДУША распространяет ужасный холод, что мои кости покрылись инеем. Лангварг кивнул и выпрямился. – Я знал, что ты поймешь это. Он повернулся к цветку в горшке, который ни на секунду не изменился. Календула цвела, ловя на лепестках ниспадающее яркое солнце. Цветок тянул к себе, просил подойти и склониться над ним, чтобы услышать то, что он хранил внутри. Хранил ровно до тех пор, пока ты не вслушаешься в его тихий голос и не услышишь слов… – Почему именно календула? – задала я терзавший меня вопрос. Лангварг как раз отвлекся от наблюдения в окно, взял стакан с водой и начал поливать растение, которое только и было радо такому вниманию. – Ты даже потрудилась узнать название этого цветка. Молодец, – я услышала загадочную улыбку в его голосе. Даю гарантию, Люпус улыбался в этот момент, даже если он стоял спиной ко мне. – Ни на какие мысли не наводит это название? Я растерянно пожала плечами, пристально смотря на хитрого мужчину, точно зная, что у него есть ответ на свой же вопрос. – Что ж, твое молчание оказалось более красноречивым, чем слова, – выдохнул Люпус, но безо всякой обиды в голосе. – Может, твой старый друг знает, как и где применить это слово? – Лангварг, я так думаю, что твоя любимая игра – это загадки, – мы оба рассмеялись. – Я говорю совершенно очевидные вещи, – дух не скрывал этого факта. – Тебе только остается применить это с умом и к месту, чтобы еще один рычажок в твоей голове щелкнул и сложил паззл. Ладно, и на том спасибо, Лангварг, самый загадочный и очевидный дух из всех существующих. – Приму твой совет к сведению, – ответила я с улыбкой, накинув куртку на плечи и посмотрев на часы. Сейчас только час дня, но мне стоит поторопиться, если хочу успеть навестить Ника. – Когда ты придешь ко мне? – решил уточнить Люпус. – Могу хоть завтра. Мне есть, что рассказать о своем путешествии и его итогах. Дух искренне улыбнулся, сверкая белизной острых и крепких зубов. – Не сомневаюсь в этом, дорогая. Буду ждать тебя с нетерпением, – кивнул он и выдвинул один из ящиков, доставая какие-то кипы бумаг. Работа не волк – в лес не убежит, однако в случае (точнее – в лице) Лангварга это вполне себе возможно. Однако он слишком ответственный, чтобы сделать это. Я уже прикоснулась к дверной ручке и собиралась открыть дверь, чтобы покинуть этот поистине прекрасный и ставшим родным кабинет, как вдруг в голове родился еще один вопрос, который нужно задать сейчас. Иначе он перестанет быть актуальным или вообще уместным. – Лангварг, – спокойно обратилась я к нему. Мужчина поднял голову и вопросительно посмотрел поверх очков с круглыми стеклами, которые делали его похожим на Деда Мороза. – Если ты испытал множество чувств, значит, знаешь, что такое чувство Любви? Он тепло улыбнулся, словно по его лицу скользнул солнечный луч. Эта улыбка могла означать многое, но единственное, что в ней читалось – ностальгия по тем временам, когда это чувство горело внутри настоящим пламенем среди вечного льда и снега. – Да, мне знакомо это чувство. Это одно из самых прекрасных и сильных чувств, которое может испытать человек. Оно может принимать любое обличие, в зависимости от самого смертного. – Тогда… Ты правда любил кого-то? – затаив дыхание, почти шепотом спросила я. Сердце замерло, внутри затрепетало нечто маленькое и в большом количестве. – Да, – Люпус снова кивнул, снимая очки и обращая глаза к окну. Он глядел на небо, словно ожидал чуда, которое могло бы спуститься к нему по радуге после долгого проливного дождя. – Кем она была? – Самой недостижимой и невозможной дамой, которую я когда-либо знал, – с его губ не сходила та улыбка, когда рассказываешь о ком-то, кто небезразличен. – Пусть наши… взаимоотношения и казались невозможными, но они были. Однако наши пути разошлись, так как я выбрал другой путь и мир. – Мне очень жаль, – я опустила глаза, чувствуя, что мне стало не по себе. – Не стоит жалеть, Луна, – произнес Лангварг и слегка оголил ряд зубов, озорно усмехаясь. – Пусть я видел Ее очень давно и не слышал голоса, но Она всегда со мной. Везде и нигде. Рядом и далеко. Она всегда оставляет знаки и дарит мне случайности. Это Ее любимый тип подарка, по которому можно определить, что это была Она. Она всегда делает их всем. И как же Она смеялась, когда люди находили в этом совпадения и случайности. Всегда списывала это на их глупость. Ведь Ее подарки никогда не бывают случайны. Они всегда бьют в цель, ведь когда то, что должно свершиться, происходит именно благодаря Ее намекам.

……… …… …

– Hvor lenge må jeg vente på deg? – Jeg skal prøve å lage det om en halvtime, Pappa, – ответила я, надевая рюкзак. Серые суровые глаза отца-викинга были видны в зеркале заднего вида. Он посмотрел на меня, медленно мигнул, кивая. Папа спокойно и мягко заговорил. – Ikke haste. Trenger du hjelp? – Det går bra, Takk, Pappa, – успокоила его и открыла дверь машины. – Takk for skyssen. – Vær så snill, datter, – ответил он, и я легонько закрыла дверь. Она послушно клацнула, но теперь щелкнул багажник, в котором лежал груз. Взяв его и выставив на землю, закрыла большую дверь и оставила машину с отцом позади, неся пакет и шестилитровую баклажку с водой. Я когда-то говорила, что мой отец – норвежец, несмотря на русское имя. Мои родители познакомились на его родине, но переехали в место, где живет мама. Нашел работу по рекомендации его бывшего работодателя, и дела идут у него в принципе хорошо. Там он разговаривает преимущественно на английском, но с большой неохотой на здешнем. Он знает и понимает язык здесь и разговаривает на нем только с мамой, с заметным акцентом. Однако папа говорит со мной на норвежском, чтобы я «помнила и знала его корни». Я знаю этот язык с самого раннего детства, и могу спокойно разговаривать на нем с отцом и бабушкой и дедушкой, которые живут в Осло и приглашают к себе зимой на каникулы. Передо мной расстилалась знакомая площадь, где вдалеке виднелся обрыв. Раньше там была старинная церковь, которая в середине лета канула в воду. Все списали это на природу и то, «что не все так вечно, как нам кажется». Правее росли огромные изогнутые и потерявшие богатую крону деревья, под которыми росли вытесанные из камня и черного гранита памятники, которым уже больше полвека. Ветер, дувший с моря, гонял опавшие листья, разнося по старой части кладбища. Однако мне нужна левая, более новая часть. Ровная, даже почти гладкая желто-зеленая равнина, уходившая вдаль. Ветер дул порывами, но на удивление был теплым. Он доносил рокот моря, бьющегося об щербатые и острые скалы, которых с каждым годом становилось больше. Море очень любит забирать себе то, в чем есть его частица. Убранные за спину волосы развевались на ветру, легко касаясь джинсовой куртки. Где-то там, на уровне горизонта, был виден забор, очерчивавший эту огромную территорию. Дорога была выложена каменной плиткой до первых могильных плит, которые ровными рядами шли друг за другом. Большинство из них ничем не отличались друг от друга, черные, гранитные, еще теплые из-за лучей солнца, которое через пару-тройку часов собиралось уходить на покой. Присущая тишина стояла здесь, колыхаемая потоками воздуха и шумом моря. Я неторопливо шла по протоптанной дорожке. Земля немного шуршала под подошвой кроссовок. Глаза выглядывали нужную секцию среди идентичных гранитных памятников, однако спустя минуту я увидела ориентир, который точно указывал на местонахождение Ника. Чуть выше среднего роста, в черной старой куртке, синих джинсах и не менее старых, потертых замшевых сапожках цвета охры, женщина стояла рядом с памятником спиной ко мне. Волосы, собранные в нехитрый пучок, слегка колыхались под порывами ветра, сдувая выбившиеся волоски. Женщина лет сорока повернулась ко мне, стоило ей услышать шаги. На ее лице, состарившимся на несколько лет вперед всего за этот год, появилась добрая и ласковая улыбка. – Здравствуйте, тетя Агата, – поздоровалась я. – Привет, Луна, – мама Ника протянула ко мне руки. Я поставила свой груз на землю и обняла ее, вдохнув запах выпечки и вкусной домашней еды. – Как же мы давно не виделись. Ты стала выглядеть лучше. – Спасибо, – я запахнулась в куртку, скрывая верх обычного черного платья. Стало как-то холодно. – Как Вы? Как Ваша жизнь? – Потихоньку. Живу, работаю, – она продолжала улыбаться. Когда-то небесно-голубые глаза выцвели, стали серыми, уставшими. Я видела, как тяжело по ней ударил уход ее сына. – Я решила сменить место жительства и работы. Переехала в другой город, недалеко от этого. Старалась начать новую жизнь, но когда тебе за сорок пять, то это дается не так легко, как в двадцать пять. – Вы стараетесь, теть Агат. Благодаря Вашим стараниям Вы стали выглядеть лучше, чем тогда. – Да… – она немного хохотнула. Ее смех был слабым, безрадостным. – Надеюсь, ты не осуждаешь, что оставила тебе Морфа и вещи Ника? Я… решила не оставлять его вещи, потому что… сама понимаешь. – Ни в коем случае! Я… понимаю, через что Вы прошли. Ее жизнь не была сахаром. Ник мало что рассказывал об их жизни. Я только помню, что до трагедии, связанной с его отцом, они жили хорошо. Он погиб, когда Нику было четыре. Его маме пришлось содержать небольшое кафе в одиночку и растить сына самой. Они переехали сюда три года назад в надежде построить новую жизнь, и у них это начало получаться. Однако новое несчастье полностью разрушило то, что было возведено огромными усилиями. Это очень страшно. Страшно терять того, кого ты любил и успел вместе с ним построить семью. Страшно терять того, кого взрастил и вложил столько заботы и любви. Потеря, после которой очень тяжело встать на ноги. В душе образовывается огромная сквозная дыра, которую залатать удастся спустя много-много лет… Даже если ты раздашь все, что связанно с этим человеком, в тебе все равно останется склад под названием «Воспоминания», где хранятся все моменты и события с ним. Они не исчезнут, не пропадут, сколько бы ты ни хотел и пытался избавиться от них. Тебе остается только принять это. Принять и простить себя. И позволить себе жить. – Это коснулось и тебя, Луна. Никки правда считал тебя частью нашей семьи, – ее улыбка задрожала. Мама Ника будто стала меньше, хотя она была выше меня на полголовы. – Он правда любил тебя. Очень сильно любил. Теперь и мои губы задрожали. – Я знаю. Знаю, – я взяла ее за холодные ладони, пытаясь приободрить. Нельзя. Не надо плакать. – Он мог часами говорить о тебе. Делился всем, что было на его душе, – она украдкой стерла побежавшую по щеке слезу. На ее лице появилось спокойное, непроницаемое лицо с легкой, едва заметной улыбкой. Она вспоминала с особым материнским теплом, которое не покинет ее сердце. – Говорил, какая ты, и так восхищался, как будто он нашел тебя в бюро находок. Ее цепкий взгляд упал на белый целлофановый пакет, в котором виднелось что-то синее и фиолетовое, и тетя Агата все поняла. – Ирисы, – ласково улыбнулась она, глядя на декоративные растения в маленьких горшочках. – Думаю, они приживутся здесь. Их там много растет в степи, особенно рядом с морем. Да. Я помню, как Ник был в восторге, когда мы в апреле выбрались на прогулку под солнечным парусом его серфа и приземлились на одной полянке, на которой росло множество декоративных ирисов. Я не думала, что ему так понравятся эти цветы. – Я никогда не слышала, чтобы он говорил, какие цветы ему нравятся, – почти угадала мои мысли тетя Агата. – Он особо не интересовался ими, пока ты не подарила ему тот ирис на день Рождения. С тех пор это был его любимый цветок. Я улыбнулась, притворившись, что мне это было неизвестно. Ник так прожужжал уши о значении этого цветка, что если меня разбудить ночью в три часа, то смогу безошибочно рассказать все про ирисы, не отрываясь от просмотра сна. Никогда не подумала бы, что парень, промасленный машинным маслом до мозга костей, когда-то заинтересуется цветами. Только спустя время я решила узнать, что означает ирис на языке цветов. Как оказалось, я тогда Нику призналась в симпатии на языке цветов. Вот поэтому он был в шоке и считал это знаком. Клянусь, этот ирис был обычной случайностью! Тогда я совершенно забыла про приглашение на день Рождения, а у меня, очевидно, не было подарка. Покупать шоколадку – самое банальное, что можно сделать, поэтому, не имея в голове других вариантов, зашла в первый попавшийся цветочный магазин и купила декоративный ирис синего цвета. Не знаю, почему тогда мой выбор пал на этот цветок, однако… Ему взаправду понравился подарок. – Ты сделала его счастливым, – сказала мама Ника. – И он меня сделал счастливой, – в моей груди ничего не сжималось от боли. Только ДУША дрожала от переполнявших ее чувств, которые могли вот-вот выплеснуться из нее. – И я думаю, он хотел бы, чтобы мы были счастливы и сейчас. Ник завещал нам это. – Он такой, – тетя Агата покачала головой, зная его привычку. – Всегда держать хвост пистолетом. Прорвемся. И все остальное из этой же оперы. Безоблачный оптимист. – Иногда нам и правда не хватает этого оптимизма, с которым он шел по жизни. Все же, стоит задуматься и пересмотреть свое отношение ко многим вещам. Может, это даст нам новую надежду, чтобы жить дальше. – У тебя еще вся жизнь впереди, дорогая, – сильная духом женщина посмотрела в сторону моря. Ветер отбрасывал выбившиеся темные волосы назад и вновь возвращал их на ее волевое лицо. Она не сдастся. Я верю в нее. – Единственное, что я могу посоветовать: проживи свою жизнь так, чтобы ты ни о чем не жалела. Исполни все, о чем ты мечтаешь. Достигни тех высот, которые неподвластны многим. Я знаю, ты девочка сильная. Ты справишься. – И Вы тоже, теть Агат. Начать делать что-то в сорок семь никогда не поздно. – Может, в какой-то мере ты права, – она снова распахнула руки, и мы крепко обнялись. Ее холодные губы мягко поцеловали едва теплую щеку. – Что ж, мне надо идти, дорогая. Тебе предстоит много работы. – Все будет хорошо. Мы справимся. И прорвемся. Она засмеялась, но уже не так грустно. В ее смехе читалась надежда и только родившееся желание: вновь восстать из пепла и построить свою жизнь. – А как же! – тетя Агата махнула рукой. – Пока, Луна. Береги себя. И передавай привет родителям и Морфу. – Обязательно! – уже вслед прокричала я. Она обернулась мне на прощание, улыбнувшись одной из своих фирменных улыбок. – До свидания, тетя Агата! Тонкая темная фигура отдалялась, превращаясь в едва заметную черточку. Внутри как-то заныло, заколыхалось под шквалом налетевшего ветра. Что-то мне говорило, что это был последний раз, когда я видела маму Ника в своей жизни. Я буду верить, что она сможет это пережить и встать на ноги. Верить всей ДУШОЙ. В двух метрах от меня с гладкой поверхности могильного камня смотрел юноша. На его лице играла широкая, необычайно жизнерадостная улыбка. Я не помню ни одной фотографии, на которой он не улыбался, разве что в паспорте, и то, можно было заметить легкий изгиб губ. Даже когда Ник спал, его лицо в расслабленном положении принимало слегка мечтательное выражение. Я приблизилась к нему, села на корточки и посмотрела в неживые выгравированные глаза. – Привет, Никки. Как твои дела? Ответом мне был ветер, который склонял пожухлую траву к земле. Я слышала ее легкий шелест. – Думаю, там, на небесах, ничего не меняется, в отличие от старушки Земли, которая бесконечно вертится и напоминает нам, живым, вертеться вместе с ней. Сильный удар волн об скалы, рев, вознесшийся ввысь, к самому небу. Море тянуло свои сильные ручища вверх, в надежде воссоединиться с тем, кто был выше него, чем он когда-либо. Я вспомнила день, когда впервые увидела его, и эти бескрайние воды, что колотили в ярости все хранившееся на дне, – стали свидетелями нашего союза. – Ты не поверишь, что со мной произошло за эти три месяца, – с этими словами я достала ирисы, которые привезла именно для него. Десять. Пять синих и пять фиолетовых. В голове вспыхнули слова, которые я когда-то слышала, и они очень сильно отпечатались на внутренней стороне черепа. «Мертвые люди получают больше цветов, чем живые, потому что сожаление сильнее благодарности». Однако во мне не было сожаления за то время, которое мы провели вместе. Да, у нас могло быть больше воспоминаний, впечатлений, возможно, мы бы успели что-то сделать для нас, но, как бы больно ни было это признавать, этого не случилось. Я могла сожалеть о том, что больше не увижу и услышу его. Не возьму за руку, чтобы вместе преодолеть новое препятствие на пути к нашему светлому будущему. Воплотить то, о чем ты так мечтали. Я сожалела лишь о том, что жизнь становится слишком жестокой и несправедливой, когда идет на такой шаг. Мне же остается только быть благодарной за те светлые дни, в которых был Ник. Человек, который стал у моих истоков к изменению себя и своих взглядов, действий и стремлению к жизни. В этот день я много говорила. Пока руки садили цветы, из меня выходил рассказ о путешествиях по двум вселенным, которые полностью изменили мою судьбу. Я сама долго не вспоминала о тех приключениях, разве что о друзьях, которые остались там, уже будучи на Поверхности. Ветер стих, перестав рвать волосы, куртку и платье, задув чуть тише и спокойнее где-то над головой. Море пело на языке волн и брызг, выплескивая то, что хранилось в нем. Я кожей чувствовала, что он был где-то поблизости и вдалеке. Везде и нигде. Тогда в голове зазвучала мелодия, которая связывала меня с Ником. В ней хранилась наша история. Время прошло незаметно, солнце склонилось еще ниже к горизонту, окрашивая небо в теплые оттенки. Я закончила с высадкой цветов, сняла резиновые перчатки и резко выдохнула, избавляясь от застрявших слов во рту из-за долгого рассказа. – Жалко, что я не успела прийти чуть пораньше, чтобы помочь твоей маме, но, думаю, цветы окупят это, – я полезла в черный рюкзак из кожзама и достала пластмассовую коробку, в которой обычно хранят диски. – У меня есть кое-что для тебя. Коробка легла на гладкую поверхность плиты. Внутри нее лежал диск с записанной песней. Это – одна из немногих вещей, которые мы успели сделать вместе. Это – частица памяти, запечатленная на чем-то материальном. Мы записали эту песню где-то за три месяца до автокатастрофы. Ник очень дорожил ею и, как он говорил, слушал ее перед сном. Думаю, ему бы хотелось услышать ее вновь. – Уверена, ты найдешь способ послушать нашу песню. Она тебе очень нравилась, так что можешь слушать ее сколько душе угодно. Ответом мне было молчание. Я не знала, что еще нужно сказать в эту минуту, но решила, что пора сделать то, что откладывала ровно до сегодняшнего дня. ДУША вытянулась в струну, грозясь лопнуть в такой важный и ответственный момент. Рука вновь нырнула в рюкзак и выудила из самого его дна белый носовой платок, сложенный в маленький конвертик. Аккуратно пальцами откинула уголки ткани, чтобы в последний раз взглянуть на блестящее в лучах заката кольцо обещания, которое связывало нас крепкой нитью соулмейтов. Яркое напоминание о том значимом дне и не сдержанном обещании. – Я помню твои слова, сказанные в мой пятнадцатый день Рождения, – произнесла я, взглянув на выгравированное лицо дорогого мне человека. – Я изначально была согласна соединить наши пути в одну дорогу длиною в жизнь. Я никогда бы не пожалела о своем выборе, решив встречать, проживать и провожать каждый день бок о бок с тобой. Я до сих пор боялась касаться голой поверхности кольца, поэтому с того момента, когда сняла его и спрятала куда подальше, больше не контактировала с ним. Однако сейчас, желая посмотреть на него в последний раз, я ничего не почувствовала. Только легкое дуновение гуляло между ребер. Это то самое, ни на что есть настоящее чувство свободы, когда ничто не стесняет грудную клетку, и в ней появляется столько кислорода, которого с роду в таком количестве не было. Осмотрелась по сторонам, чтобы убедиться, что никого рядом нет. Открыла коробку с диском и положила кольцо вместе с платком внутрь. Закрыла с громким щелчком, полностью запечатав его. Я, наконец, выдохнула оставшееся послевкусие. – Однако теперь, когда нас не связывает это обещание, я продолжу свой путь. Я не стану твоей невестой. Я поднялась с колен, забирая пустую баклажку из-под воды, закидывая рюкзак за спину и не отрывая глаз от его портрета. Мне казалось, что Ник внимательно слушал то, что говорила. Солнце светило в глаза, я жмурилась, но сквозь позолоченные ресницы могла разглядеть его улыбку. – Я благодарна тебе, что ты был со мной в тот период, когда нуждалась в лучшем друге и верном партнере. Спасибо, что ты напомнил о себе в тот момент, когда я нуждалась в новом толчке для старта следующего жизненного этапа. Моего лица коснулся ветер. Теплый, ласковый, приятный. Он будто поцеловал меня, обдав нежным и мягким дыханием. По коже пробежались мурашки. – Я знаю, что когда в дверь стучится Прошлое, никогда не стоит открывать ему, ведь оно ничего нового не поведает. Однако в некоторых случаях оно приходит ради того, чтобы напомнить о чем-то важном, уже забытом к тому времени. Я отступила назад и прежде чем уйти, произнесла напоследок, уже подняв глаза к огненно-красному горизонту. Золотистое море щетинилось, я слышала, как оно кидалось на отвесные скалы, борясь с ними за самое важное, что у него было. – Теперь ты свободен. Прощай, Никки. Спина ощутила, как на нее налетел ветер. Он дул, подталкивая к выходу из кладбища. Волосы летали перед лицом, но я игнорировала этот факт, продолжая бодрый марш под стук сердца и проснувшейся ДУШИ. Она вела обратно к видневшейся машине, в которой ждал меня мой отец. Я не смела оборачиваться и смотреть по сторонам. Не смотри назад. Иди только вперед, Луна. У тебя вся жизнь, не стоит отдавать драгоценные минуты сомнениям и тревогам. Когда я вышла на площадь, только тогда осмелилась посмотреть назад. Там, среди безмолвия и вечного сна, росла только посаженная мною жизнь. В моей голове неожиданно зазвучала песня, связанная с ирисами. На моем лице промелькнула улыбка. Как же точно она ложилась на мотив этого дня. Я не выдержала и тихо про себя пропела всплывший в памяти отрывок, глядя на голубые и фиолетовые огоньки, меркнувшие вместе с уходящим на покой солнцем.

And I don't want the world to see me 'Cause I don't think that they'd understand When everything's made to be broken I just want you to know who I am

– I just want you to know who I am, – пропела я, стирая маленькую слезу.

…

Ночью этого дня мне приснился сон. Я находилась в открытом поле среди одуванчиков. Они были совсем юными, их головы не коснулась седина. Золотые продолговатые лепестки сверкали на солнце, умытые росой. Среди них находились и более взрослые товарищи, готовые распрощаться с удивительно мягкой шевелюрой. Я помню тот день. День, когда осознала, что я была счастливой. Подняв взгляд, я увидела вдалеке фигуру. У меня не было сомнений насчет того, кто это мог быть. Я без страха пошла к нему навстречу, набирая скорость. Ветер засвистел в ушах, босые ноги чувствовали утреннюю росу и ее прохладу, в легкие заходил едва прогревшийся воздух. Я влетела прямиков в крепкие объятья Ника. Он уверенно поймал меня, легко поднял и закружил в воздухе под мой смех. После короткой карусели юноша аккуратно опустил на траву, бережно прижал меня к себе и положил голову мне на макушку. Я приложила левое ухо к его грудной клетке. До моего слуха донесся тихий стук сердца. Спокойный, усыпляющий, как колыбельная. Я помню, как несколько раз засыпала в его объятьях, слушая его сердцебиение. Это было лучшей музыкой, под которую крепко и без всяких тревог засыпала. Я знала, что в такие ночи мой сон будет оберегать тот, кому могла доверить собственное сердце. Мои руки гладили его согнувшуюся спину, пальцы щупали немного выпиравшие позвонки, напрягшиеся мышцы и материю. С каждым прикосновением я убеждалась, что Ник в последний раз стал материальным для меня. Да. Именно в последний раз. Мы не говорили. Совершенно. Это было бы лишним. Все, что до этого обговаривалось, стало неважным. Все слова исчезли из этого маленького и мирного мира. Я прислушалась к своим чувствам и ДУШЕ. Во мне было все спокойно, словно уставшая от вечной боли, тревоги и вины душа, наконец, обрела свой покой. Подул ветер. Тот самый, который не оставлял меня одну в путешествиях в вечной тьме. Я, уже засыпая, увидела, как множество пушинок, сорвавшихся с головешек взрослых одуванчиков, взмыли в воздух и понеслись вдаль, в бескрайнее путешествие. Им не была страшна неизвестность. Сонливость полностью одолела меня. Я сомкнула глаза и уснула в собственном сне, проведя последние минуты в объятиях человека, подарившего мне самый важный урок в моей жизни.