viraha

      В пиджаке душно.       Олег ослабил галстук, пытаясь не потерять нить смысла в бесконечной речи стороны обвинения. В противоположном углу стояла молодая женщина в полицейской форме: юбка-карандаш, голубая рубашка и погоны на плечах — она явно была слишком молодой для такого дела, но, видимо, всем вокруг исход суда казался слишком очевидным, чтобы слать кого-нибудь более опытного. Олег не мог винить людей за то, что они полагали так, однако также он имел под рукой папку, которая, если и не оправдает Разумовского, то как минимум оттянет процесс ещё месяца на два, а там дальше уже можно будет что-нибудь придумать — всё-таки не просто так Волков слыл как лучший адвокат для дьявола.       За его спиной в наручниках — ну точно в кандалах — сидел Разумовский. В наручниках и за решёткой, но в костюме-тройке, с ровной осанкой и неожиданно гордым взглядом, словно это не его сейчас обвиняли в убийстве человека. Олега такая самоуверенность впечатляла, но бесила, потому что Разумовский как будто на сто процентов был уверен, что вот-вот выйдет полностью сухим из воды.       Право боже, купил бы тогда весь суд, чтобы уже через пятнадцать минут от начала процесса выйти с не менее довольным видом, так нет — он нанял одного только Олега и велел законным путём обойти тюрьму. По-хорошему, законным путем он уже должен был гнить в какой-нибудь Сибири, но у Сергея Разумовского на руках миллиарды и, видимо, обостренное чувство справедливости, потому что даже убил он не кого-нибудь, а Гречкина.       Сторона обвинения говорит долго, в основном бесполезную информацию, повторяющуюся по несколько раз: обвиняемый Сергей Разумовский был вменяем, это доказала судебная экспертиза и так далее по списку… Ещё пару раз прогоняют описание убийства и наконец выносят приговор. Олег смотрит на наручные часы — прошло почти сорок минут этого размусоливания. Судья спрашивает слово потерпевшего — отца Гречкина, — и только после этого Олег имеет право сказать хоть что-то. Всеволод Гречкин держится на грани оскорбления, но границу эту не переходит — достаточно умен для этого, удивительно. Олег водит ручкой по бумаге, пока Гречкин обвиняет Разумовского во всех смертных грехах официальным языком.       Разумовский за спиной Олега усмехается, благо, не особо громко, иначе бы настроил против себя тут абсолютно всех.       Слово, наконец, дают Волкову, который в пиджаке весь запарился. И как Разумовский может так спокойно сидеть в своём костюме-тройке? Точно дьявол — в жаре, наверное, чувствует себя комфортно.       У Олега тоже вступительная официальная часть растянута на два листа А4, и в зале все начинают заметно скучать, потому что уже начинает казаться, будто сам Волков на стороне обвинения, однако затем он говорит то, что тут же заставляет женщину в погонах нахмуриться.       — Прошу также учесть тот факт, что подсудимый Сергей Разумовский в момент совершения убийства и по сей день находится в нестабильном психическом состоянии. Исходя из опроса близкого окружения подсудимого, можно сделать вывод, что это — спокойный, рассудительный человек, который не мог просто так совершить особо тяжкое преступление, и, ко всему прочему, подсудимый рос в детском доме, где, по его словам и показаниям свидетелей, его на постоянной основе могли избивать и запирать подвале здания. Это всё могло травмирующе повлиять на состояние психики подсудимого Сергея Разумовского ещё в раннем детстве, но до момента совершения убийства — а именно двадцатого июня семнадцатого года — это никак не проявлялось.       Тот самый Разумовский, о котором шла речь, за спиной Олега хмыкнул. Судья окинул его строгим взглядом из-под оправы очков, а женщина в погонах — Светлова Александра — явно в голове уже начала заготавливать протестующую речь, которую Олег — он в этом не сомневался — сможет оспорить, но это явно затянет суд ещё на лишних полчаса.       Олег закончил речь бессмысленной официальной частью, которая не несла особо много смысла: эти слова он повторял из раза в раз, оправдывая всяких ублюдков, менялся разве что выговор или какие-то другие мелкие детали.       Потерпевший что-то вяло пробормотал о том, что сын для него был всем миром (ложь) (все это знают — Всеволод Гречкин ребёнка никогда не хотел) (поэтому его сынок, наверное, и вырос таким не таким), что Разумовский должен быть в тюрьме, что убийство есть убийство. Олег едва сдерживался, чтобы не закатить глаза.       В этом помещении никто не был на сто процентов хорошим или плохим: Сергей Разумовский убил человека, но этот человек — спросите у обычного народа — давно данной участи заслуживал, особенно после того, как сбил невинную девочку и откупился от этого, словно не он отнял чью-то дочь или сестру; Всеволод Гречкин тоже человек откровенно так себе, но именно его деньги капали во всякие благотворительности — конечно, это было ради видимости, чтобы все считали его хорошим, и всё же без его спонсорования многие приюты или мелкие бизнесы пошли крахом; судья — Олег знал это точно — брал взятки, но у его сына нашли опухоль в голове, а для лечения такого требовались огромные деньги; даже Светлова была не совсем чиста на руку, потому что попала на свое место не самым честным путем, — это была молодая красивая блондинка, стоило ли ещё что-то уточнять? — но, справедливости ради, она действительно была хороша в своём деле — не очень опытна, но хороша, а наверх её не пускали лишь по той причине, что женщин не оценивали в качестве адекватных сотрудниц.       Пожалуй, на всех в мире найдётся какой-нибудь компромат, потому что не бывает на сто процентов хороших людей, на это Олег обычно и скидывал то, что так рьяно рвался в самые безумные дела оправдывать тех, кто очевидно совершил преступление: даже такие ублюдки не совсем плохие.       Фемида, наверное, плачет кровавыми слезами при взгляде на него.       Слово дали Разумовскому, который тут же поднялся со своей тесной скамьи, выпрямившись во весь рост. Полицейские, сидящие по обе стороны его временной тюрьмы, напряглись. Как и все здесь.       — Ваша честь, разве Вы не считаете, что таким, как Гречкин, надо гореть в аду? Ах да, не считаете, потому что у самого руки по локоть в крови. Сколько…       Олег зло на него обернулся, и судья сделал выговор о том, что это были вопросы наводящего характера, не имеющие никакого отношения к их делу. Разумовский тут же заткнулся, но то, как сильно в миг побледнел судья, заметили все присутствующие.       — Вот видите, подсудимый не в своём уме, — тут же выкручивается Олег, выворачивая всё так, чтобы это пошло им только на пользу.       Снова оборачивается к Сергею и видит, как тот довольно улыбается — так и было задумано, видимо. Разумовский не тупица, но почему он тогда попался так глупо? Психопаты, вроде него, если и попадались на глупости, то только убийстве на пятом-седьмом, но никак не на первом, а ведь в офисе «Вместе» обнаружили целый список тех, кто, по мнению Разумовского, должен был ответить за свои плохие деяния.       Судья подводит итог: Разумовского надо ещё раз полностью обследовать, чтобы доказать его невменяемость.       Олег выдыхает.

***

      Серые тучи затмили солнце. Для Питера такая погода была уже привычной, но это не значит, что она не раздражала. Олег дошёл до временного места проживания Разумовского весь промокший и недовольный; около двери роскошной квартиры стояло двое полицейских — охранники. Только зачем они тут, если Разумовский при желании мог сбежать даже под их надзором? С такими-то ресурсами он мог не просто сбежать, а действительно уже наконец откупиться от всего этого — смог ведь заплатить кому надо за то, чтобы вместо тюрьмы он жил тут. Все знали, что он мог, но не делал. Значит, что-то задумал. Но что?       Сейчас бы копаться в мозгах поехавших психопатов, боже.       — Ты проходи, — мягким голос сказал Сергей, и тогда Олег понял, что перед ним именно тот, кого бы как раз и стоило оправдать.       И вот, почему вся эта история не могла сложиться пазлами в голове Олега: Разумовский был переменный. Это стало ясно ещё во вторую их беседу, когда появился этот мягкий юноша с испуганным взглядом — в нем ведь ни капли кровожадности, только покорность и смущение, словно он ничего не понимал. Сначала Олег подумал, что это он так притворяется, но его глаза действительно выглядели виноватыми, да и речь стала непривычно сбивчивой, потому что этот Сергей вообще ничего не помнил, как будто ему спешно рассказали без капли подробностей. В пятую встречу Разумовский — мягкий и покорный — рассказал о «Птице». Всё это было бы похоже на детскую сказку для избежания наказания, если бы Олег не знал о том, что такое действительно существует, о том, что детство у Разумовского действительно было травмирующим.       Но этот козырь он оставил на последнее заседание, которое должно было произойти через пару недель. Суд через пару недель, а Разумовский никак не хотел таскаться по врачам, которые могли бы его вытащить из тюрьмы, в которой он был уже одной ногой. Другой Разумовский — «Птица» — все время брал контроль, стоило Олегу уговорить Сергея пройти все нужные обследования.       — Сергей…       — Пожалуйста, называй меня Серёжей. — Даже голос не такой твердый, как обычно. — Мне не очень нравится полная форма моего имени.       Хочется спросить, почему он тогда молчал раньше, но Олег только кивает в знак согласия. Разумовский усаживает его на мягкий диван, пока сам мечется по комнате с бокалом шампанского. Предлагает Олегу тоже.       — Не пью на работе.       Вообще-то Разумовский тоже пить не должен. И жить в такой шикарной квартире не должен.       Деньги, видимо, решают действительно очень многое.       — Вот как, — сожалеюще тянет Сергей и усаживается рядом с Олегом, хотя места на диване ещё вполне достаточно, чтобы не прижиматься бедром к бедру, — значит, я для тебя работа?       Этот вопрос ставит Волкова в тупик.       Первая реакция — сразу ответить, мол, естественно, а кто ещё, но Олег тормозит самого себя, сильно задумываясь. Кто же Разумовский для него? Они знакомы уже почти полгода, но за такое короткое время Олег успел узнать Сергея — Серёжу — вдоль и поперек, изучил всего, без отстатка и вытащить его из тюрьмы стало не просто вопросом техническим или рабочим, а чем-то вроде настоящей цели, потому что казалось, будто именно этот Серёжа не заслуживает того, что с ним происходит, будто, если избавить его от тюрьмы, можно будет излечить всех пернатых и не очень внутри, чтобы Серёжа стал нормальным, чтобы больше не мучился.       Работа ли?       Олег не должен переходить личные границы со своим же клиентом, но, кажется, он перешёл их ещё в тот момент, когда впервые встретился с ним, просто сам этого не заметил.       — Значит.       Серёжа смотрит так, словно Олег только что его предал. Медленно выпивает остатки шампанского и перегибается всем телом через Олега, чтобы поставить бокал на тумбочку. На тумбочку, которая стояла тут не только со стороны Олега. Приходится приложить некоторые усилия, чтобы не засматриваться на Серёжу, а ведь там даже засматриваться не на что: разве что на спину, укрытую тёмным шёлковым халатом, под которым была белая футболка и домашние штаны. Он весь сейчас — синоним к слову «домашний».       Из-за этого дурацкого вопроса Олег не может выкинуть из головы тот факт, что, кажется, подружился с собственным клиентом, который был поехавшим психом и убийцей.       Только наполовину.       И подружился Олег с той половиной, которая никого не убивала. Хотя не то чтобы он особо ненавидел Птицу — та часть Серёжи тоже была очень даже интересной, её хотелось изучить не только в научных целях.       — Ты ведь не одного меня такого защищаешь, а? — Серёжа кладёт свою голову ему на плечо и устало прикрывает глаза, как будто вот-вот уснёт прямо так.       Хорошо, что Олег перед выходом надел пальто, иначе бы сидел тут весь мокрый.       — Я адвокат. Моя работа — защищать.       — Мы имели в виду другое, — Серёжа редко путается в местоимениях, но когда это происходит, стоит быть настороже, потому что становится неизвестно, кто сейчас «был у руля». — Ты это знаешь. Скольких маньяков ты оправдал?       — Маньяков? Одного. Это не особо частое явление, знаешь ли, — спокойно отвечает Олег, хотя сам уже догадывается, к чему ведёт весь этот разговор. Не понимает пока, нравится ли ему это или нет.       — Хорошо, а простых убийц? Воров? Тех, кто должен сидеть, но не сидит с твоей доброй помощью?       Олегу даже не надо отвечать, потому что они оба знают, что много. Разве не поэтому его наняли?       В голову приходит Гречкин и тот список жертвенников, которые должны были умереть: они все были либо коррупционерами, либо просто богачами, отравляющими жизнь города и страны. Олег не совсем вписывался в общую картину, но тоже человеком был не очень, если оправдывал всех тех людей, верно?       Серёжа поднимает голову так, чтобы утыкаться носом в его колючую от бороды щеку, и Олег правда не понимает, почему не хочет отстраниться.       — Он это к тому, что ты ведь хуже меня. Я хотя бы не делаю вид, что являюсь хорошим человеком.       Олег окончательно путается в том, кто же сейчас говорит с ним, поэтому быстро встает с дивана. Серёжа забавно дёргается, потому что немного бьется носом, но не особо возмущается — улыбается только, по-обманчивому мягко, даже ласково, но вот его слова ясно дают понять, что говорит сейчас Птица, и у Олега внутри всё холодеет. От страха? Да нет. И сердце колотится. Как будто его уличили во лжи. Адреналин, наверное.       — Подумай над моими словами! — кричит Олегу вслед Серёжа.       Думать об этом вообще не хочется.

***

      В квартире Олега одиноко и холодно.       На входе он понимает, что забыл пальто у Разумовского — уже не Серёжа? — и устало выдыхает.       Плечо до сих пор будто горит от чужого прикосновения, Олег ведь в принципе не привык к тактильному контакту: у него вся жизнь сейчас — работа, никого из близких не было, а те знакомые, что были на работе, на то и знакомые, что особо близко они никогда не общались. Олег стягивает с себя дурацкий костюм и думает, что лучше бы пошёл в какую-нибудь армию или наёмником, а может — всё сразу, что угодно, лишь бы никогда не встречать Серёжу, — или просто Разумовского? — который буквально за несколько минут так искусно вскрыл всё, что Олег не хотел признавать перед самим собой.       Олегу не нравились убийства, но и особой жалости к жертвам он никогда не испытывал. А вот судебные разбирательства ему вставляли не хуже каких-нибудь наркотиков: поначалу он брал мелкие дела, медленно пробираясь к тому, что он имел сейчас, и люди всегда полагали, что обойти его будет проще простого. Ему нравилось побеждать в спорах, даже если официально эти споры назывались судебным делом. Или всё-таки он ловил кайф от осознания того, что освобождает потенциального психа?       Олег ощущает себя снова лет на шестнадцать, когда будущее казалось таким же неопределённым, когда все вокруг были врагами, а он путался в самом себе и ничего не понимал. Рука тянется к телефону. Номер Серёжи сейчас стоял в избранном — так Волков делал со всеми своими клиентами.       — Хочешь забрать пальто? — голос полупьяный, но твердый. Веселящийся.       — Что ты имел в виду днем? — хочется, чтобы кто-нибудь озвучил это вслух, потому что перед самим собой такое признать сложно.       Серёжа на том конце смеётся и чем-то шебуршит.       — Знаешь, я сейчас лежу с твоим пальто. Как думаешь, это странно? Я его высушил, но не стирал, потому что тогда оно бы перестало пахнуть твоим парфюмом, — тянет Серёжа с заметной улыбкой в голосе, а у Олега от этого кружится голова, и сердце снова начинает сходить с ума. — От тебя вкусно пахнет. Домом.       Серёжа такой же детдомовский, как и Олег, — слова «дом» и «семья» значат для него куда больше, чем для большинства людей.       — Что ты делаешь?       — А что я делаю?       — Пытаешься, не знаю, флиртовать со мной.       Серёжа снова смеётся.       — Да, ты прав. Но разве не это делают люди, когда им кто-то нравится?       Их отношения и раньше были не особо однозначными: Олега Разумовский долго раздражал своими переменными настроениями, а Серёжа пытался как-то пойти на контакт с ним, будто это он тут был адвокатом для Волкова. Такого откровенного флирта ещё не было.       Задумал ведь что-то, да?       Олег ещё пожалеет о всем этом?       — Я имел в виду, — Серёжа наконец-то перестаёт дурачиться, словно ему было пятнадцать, а не тридцать, — что мы похожи. Ты лучший в своём деле, тебя называют адвокатом для дьявола, но, на мой скромный взгляд, ты сам и есть дьявол. Этим ты мне и нравишься, хотя часть с тем, что ты скрываешь сам от себя правду, конечно, так себе.       Даже самый лучший динамик в мире вряд ли бы смог передать настоящий голос Серёжи, и Олег искренне сожалеет, что ушёл сегодня от него, не услышав всё это в лицо.       — Я приду.       — За пальто? — улыбается.       — Как ты пожелаешь.

***

      Конечно, они переспали.       На следующее утро Олег проснулся в чужой постели, а рядом был Серёжа, закинувший на него ногу и руку, и в голове набатом бил один вопрос.       Этот человек действительно смог заживо сжечь кого-то?       Потому что сейчас перед Олегом был растрепанный молодой парень, рыжеволосый, безумно красивый и умный, во сне он чуть сопел и дёргался, но жался так крепко, что Олег — надо же — чувствовал себя в безопасности. Дома. За те несколько месяцев, что они были знакомы, Волков действительно не замечал, чтобы он привязывался к Серёже, но вчера стало понятно, что с каждой встречей, с каждым разговором и с каждой шуткой они становились только ближе, возможно, этого не замечал один Олег, потому что вчера Серёжа дал ясно понять: он с самого начала это видел. Планировал? Олег не был глупым, но хотелось верить, что это не было какой-нибудь частью безумного плана Серёжи.       В то утро Серёжа проснулся и сразу полез с поцелуями, несмотря на то, что они оба ещё не успели умыться.       — Мне понравилось, — хриплым ото сна сказал он, когда целоваться наскучило. — А ты как себя чувствуешь?       Так, будто весь мир вчера рухнул и перевернулся.       Это не было вычурным эпитетом к шикарному сексу (хотя потрахались они и правда на славу) — это было в буквальном смысле, потому что вчера Олегу пришлось переосознать самого себя.       — Суд через две недели. Почему ты просто не хочешь сходить к нужным врачам, чтобы они поставили диагноз? И никакой тюрьмы — всё честно.       — Тогда дурка. Не хотим туда.       Олег закатил в глаз.       В тюрьму как будто сильно кто-то хочет.       Умом, вроде, Олег и понимал, что Серёжа явно что-то задумал, потому что не просто ведь так он избегает такого простого способа законным путём откосить от неба в клеточку и рубашек в полосочку, и всё-таки думать об этом особого желания не было — впервые в жизни Волков чувствовал себя правильно и на своём месте, будто его оживили, рассказали, как надо существовать так, чтобы это приносило удовольствие.       Франция капитулировала. Вывесила белые флаги. Олег — тоже. Только дайте ему ещё хотя бы немного такой жизни.       — Без экспертизы твоё дело оттянут ещё на месяц-другой, а потом уже пойдёшь за решётку.       Серёжа оставил нежный поцелуй на его ключице, спустился ниже — прямо под одеяло — и начал осторожно целовать ребра Олега. Он впервые чувствовал себя одновременно настолько в безопасности и таким незащищённым.       — Ты ведь что-нибудь придумаешь, Олеж? — шепчет из-под одеяла и снова целует.       Вот так: всего одно «Олеж» из чужих уст — и Олег уже готов на что угодно, лишь бы Серёжа продолжал.       — Не факт, — признается честно, пытаясь контролировать свой голос, потому что Серёжа уже спустился к паху, — но я постараюсь.       Ртом Серёжа хорошо умеет не только болтать.

***

      Правилом хорошего проживания Серёжи являлось то, что за день до суда он всё-таки должен находиться в участке, но также по закону ему можно было встречаться со своим адвокатом в любое время, поэтому за несколько часов до судебного процесса они встретились здесь — в тесной допросной, Серёжа был в наручниках, но по-прежнему в костюме-тройке, а у Олега с собой была плотная папка, где хранились нужные документы и тот бесконечный поток слов, что он завтра должен будет произнести. Всё это было привычно, кроме того, что теперь Олег искренне сочувствовал человеку, сидящему перед ним, раньше ведь он больше чувств испытывал к самому процессу суда, а сейчас хотелось вытащить Серёжу отсюда.       — Камеры не работают, — сразу предупредил Разумовский, ухмыляясь, — муляж.       — Прекрасно. Слушай, давай ты просто согласишься на эту дурацкую экспертизу? Из дурки тебя будет вытащить куда проще, чем из тюрьмы.       Цепь наручников шумно звенит, когда Серёжа резко поддается вперёд. Они сидят по разные стороны стола, но Олег всё равно чувствует себя так, словно он в миллиметре от Серёжи. Вопрос лишь в том, хорошо это или плохо.       — Я уже решил бежать.       — Прямо из зала суда? — хмыкая, спрашивает Олег, а у самого внутри всё снова рушится.       Конечно, никакому Разумовскому он не нужен. Пара клёвых ночей вместе и куча бессмысленных разговоров — не так уж много Серёжа терял, а вот Олег, по ощущениям, терял весь мир, который только-только обрёл.       — Хочешь со мной?       — Чего, прости?       — Бежать. Со мной.       Надо же, даже местоимения не путает.       — Я мог бы без тебя, но, — Серёжа откидывается на спинку стула и сначала хмурится, а затем сводит брови домиком. Их опять двое сразу? Господи, крыша как будто потекла не у Серёжи, а у Олега, который пока что был единственным, кто мог наблюдать эти загадочные метаморфозы Разумовского. — Но не хочу. Ни я, ни он. Мы ведь не плохие, да? Гречкин смерти заслужил.       Вообще-то никто не имеет права решать, кому жить, а кому умирать.       Ну, это если по морали.       Олегу на Гречкина было плевать с высокой колокольни, ведь это в принципе не его дело, но даже объективно он был не самым хорошим человеком, а Серёжа очень сильно топил за справедливость для простого народа, потому что сам тоже пробрался оттуда — с самых низов, с приюта.       А стоит ли сбегать? Если Олег это сделает, то потеряет всё, что нажил за долгие годы, но, с другой стороны, кроме его репутации и счета в банке у него не было ничего — вернее, никого, а теперь появился Серёжа. Немного чокнутый, конечно, но каким-то образом Олег прикипел к обоим Разумовским.       Серёжа терпеливо ждёт его ответа.       — И какой у тебя план?       — Да тут все поголовно куплены. Кукольный домик. Скажу — и меня освободят из наручников, ещё скажу — выведут на улицу.       — Тогда это не совсем побег…       — Судья не куплен. И сторона обвинения. Слишком просто.       — Ты адреналиновый наркоман.       — И ещё хочу, чтобы моё лицо крутили по телеку, чтобы всё знали о том, что Сергей Разумовский сбежал из-под стражи со своим адвокатом в заложниках.       Олег тоже откидывается на спинку стула, зеркаля позу Серёжи, и улыбается. Сердце бьётся так быстро, что вот-вот проломит грудную клетку. Это неожиданно приятное чувство.       — По-простому никак? — спрашивает в последний раз и прикрывает папку с нужными документами.       Франция, одолжи свои белые флаги. Олег тут сдаётся во второй раз.       — А ты хочешь по-простому?       — Не особо. Почему именно так?       — Люди увидят то, что я сделал. Вернее, с кем и по какой причине. Этому ведь так и не дали нужной огласки, вот я и подумал, что так точно во все новостные каналы попаду.       Странный, наверное, план, зато точно действенный: после такого вульгарного побега Серёжа действительно окажется на первых полосах газет.       Вспоминается первый судебный процесс насчёт Разумовского, в котором поучаствовал Олег; это было буквально в прошлый раз — в самом начале осени, а теперь вот ноябрь подходил к концу. Тогда Серёжа сидел за его спиной и ухмылялся. Уже тогда знал, что всё идёт по плану? Ну конечно, он же чёртов гений и миллиардер. Получается, Олег действительно был частью плана, но входили ли в этот план их странные отношения?       — Хорошо. Вперёд.       Серёжа тянет губы в ухмылке.

***

      Это действительно оказывается слишком простым, но оттого не менее волнительным. Серёжа просто встал из-за стола и повел за собой Олега, на входе он просто выставил вперёд руки — наручники оказались сняты, затем Серёжа схватил его и потянул какими-то странными коридорами к черному выходу, а там их уже ждал тонированный чёрный автомобиль.       Выпендрёжник, бля.       Суд должен был начаться через пару часов, а они уехали к аэропорту. Олег даже не задавал лишних вопросов, просто следовал по пятам за Серёжей, который, кажется чувствовал себя отлично, будто это не он совсем скоро окажется в международном розыске как сбежавший из-под ареста убийца.       — И куда мы отправимся, господин преступник? — уже в аэропорту спрашивает Олег.       Интересно всё-таки.       — Мексика. Потом Венеция.       Олег ощущается себя так, словно он находится во сне. Странном, очень нелогичном, сумбурном, но определённо приятном сне.