стань моим спасением.

      Арсений сидит в белоснежном кожаном кресле, сложив руки на коленях. Мужчина задумчиво смотрит в широкое панорамное окно прямо перед ним, наблюдая с высоты тринадцатого этажа за мегаполисом, что раскинулся внизу. Кусает губы, заламывает пальцы, шестеренки в его мозгу крутятся с невероятной скоростью, обдумывая каждое слово, которое он хотел бы сказать сейчас женщине, что сидит напротив него и со всем спокойствием ждет, пока Арсений сможет говорить. Большой кабинет, интерьер которого выполнен в теплых бежевых тонах. На стенах красуются многочисленные грамоты и дипломы, благодарственные письма и сертификаты, бережно хранящиеся в деревянных рамках пшеничного цвета. Между Поповым и Кравец помещен небольшой стеклянный столик, на котором стоят две кружки с горячим чаем.  — Прежде чем мы начнем говорить, позвольте я вам расскажу некоторые детали, — мягко говорит Марина Леонидовна. — Все, что будет сказано в этом кабинете, останется здесь. Никакая информация о вас и вашей жизни не будет вынесена за пределы этого помещения. В случае если я сочту, что вы несете потенциальную угрозу для окружающих, либо же можете навредить себе, я буду вынуждена обратиться в соответствующие органы. Арсений кивает, сглотнув накопившуюся слюну.  — Если вы не против, наш разговор я буду записывать на диктофон, чтобы позже я еще раз могла проанализировать ситуацию. Снова молчаливый кивок. Попов смотрит на Марину. Женщина выглядит спокойной и умиротворенной, ее ухоженный внешний вид и миловидная внешность располагает к себе, словно заставляет говорить, выворачивать наизнанку душу. Но слова почему-то застревают где-то в горле колючим комом, все никак не желая выходить.  — И так, Арсений Сергеевич, почему вы здесь? — переходит к основному разговору Кравец, оставив остальные формальности.  — Зовите меня просто Арсений, пожалуйста, — говорит мужчина слегка дрожащим голосом.  — Как скажете, — улыбается Марина и снова пытливым взглядом врезается в глаза Арсения Сергеевича. Она как хитрая лисица, что-то выискивает в выражении его лица, словно пытается найти ответы на какие-то свои, личные вопросы. Попов же буквально чувствует, как что-то внутри него захлопывается на тысячу замков, укутывается колючей проволокой, чтобы не подпускать никого близко к самому сокровенному. Как защитный механизм от внешних раздражителей.  — Арсений, помните, что это — ваше время. Если вы хотите, чтобы мы помолчали, мы можем это сделать. Я понимаю, что открыться бывает нелегко, но если вы также хотите моей помощи, я буду рада вам ее оказать, — благодушно, мерно произносит Марина. — Это сделать довольно сложно, если я так и не смогу узнать о причине вашего прихода. Арсений прочищает горло и начинает подбирать у себя в голове более подходящие слова. Поднимает глаза на женщину и открывает рот, чтобы рассказать все, что накопилось внутри него за столько лет, но не может. Невысказанное так и остается тяжелой ношей внутри, камнем, что тянет на дно. Почему, сука, так тяжело? Он придумывает новые и новые сценарии диалога с психотерапевтом, но где-то на другой стороне сознания вопит мысль о том, какое же Арсений жалкое ничтожество. И всегда им был. И останется им. Бесхребетное чмо. Ты не способен даже на разговор с человеком, о чем ты еще можешь просить?  — Я… я не могу, — только и говорит он, откидываясь на спинку кресла и прикрывая глаза. Марина поджимает губы и медленно кивает, раскрывает серый блокнот в бархатном переплете и, щелкнув автоматической ручкой, делает какие-то пометки.  — Скажите, когда будете готовы. Арсений чувствует, как крепчают стены, выстроенные им за долгие годы. Как они расширяются, проникая в каждый уголок души мужчины, образуя там лабиринт, из которого невозможно найти выход. Как расползается по нему ядовитый плющ, и появляются там пауки и змеи, что сжирают всю радость. Как образуется пропасть, куда, как в черную дыру, проваливается тепло и счастливые воспоминания. Немогунемогунемогу Не можешь или не хочешь?  — Есть ли смысл в твоем самобичевании? — вдруг спрашивает Марина. Арсений поднимает на нее глаза, расширившиеся от удивления. Опирается локтями на колени, подпирая подбородок рукой.  — Все мое существование — сплошное самобичевание, — слетает с его губ.  — Зачем это тебе нужно? Это приносит тебе пользу? Доставляет ли удовольствие? Ты счастлив, когда грызешь сам себя изнутри?  — Я не умею по-другому.  — Как ты считаешь, почему тебе сейчас так сложно говорить со мной о своих проблемах? Арсений почти не задумывается.  — Мне страшно.  — Почему тебе страшно, Арсений?  — Потому что… — начинает он, но запинается. Попов чувствует себя загнанным в ловушку. Он живо представляет себе, как стоит в углу темной комнаты, прижавшись спиной к холодным бетонным стенам, и смотрит с немым криком на приближающегося к нему зверя, что клацает острыми зубами перед его носом, и вязкие слюни с ощетинившейся морды падают на мокрый пол, раздаваясь гулким эхом. — Не могу, — на выдохе произносит он и закрывает глаза, трет их пальцами. Марина Леонидовна вздыхает и, прищурив глаза, смотрит на Арсения. Распознает эмоции, рефлексирует, идентифицирует чувства. Мужчина перед ней — сплошной вопросительный знак. Он слишком глубоко зарыл в себе все чувства, закрылся от внешнего мира, спрятавшись в огромный панцирь, поэтому сходу понять, что он испытывает — практически невозможно. В его голубых глазах плещется лишь отчаяние и боль. Откуда два этих страшных чувства в таком красивом взгляде?  — Думаю, нам стоит закончить сегодняшний сеанс. Все равно ничего не выйдет, — выдыхает Арсений и встает с кресла, спрятав руки в карманы потертых джинс.  — Вы уверены, Арсений? — спрашивает Марина, удивленно подняв брови.  — Более чем, — сухо отзывается он и отводит взгляд.  — Что ж, — начинает Кравец, — Я все равно смогла сделать необходимые выводы, проанализировав ваше внешнее состояние. Увидимся в следующий раз, — улыбается девушка, подходя к двери. Тонкими пальцами она обхватывает металлическую ручку двери и тянет вниз, открывая проход Арсению. Тот лишь кивает головой и натянуто улыбается, а после покидает кабинет. Попов раздражен. Нет, даже не так. Попов в бешенстве от сложившейся ситуации. Он собирался к психотерапевту несколько лет, и вот теперь, когда он здесь, Арсений не может выдавить из себя и ничтожного звука. Ты слаб, Арсений. Ты не имеешь права называть себя Поповым, пока ты — ничто. Сука. Арсений подъезжает к школе, паркует машину рядом с черной ауди и, взяв в руки некоторые документы, выходит. Мужчину трясет, его все бесит, но перед входной дверью он останавливается и глубоко вдыхает, набирая полную грудь воздуха. Натягивает улыбку и, кивнув самому себе, заходит в помещение.  — Ой, Арсений Сергеевич, здравствуйте, — раздается около его уха тоненький девичий голос. Преподаватель обернулся и увидел перед собой Арину — старосту класса.  — Привет, Арин, — делано усмехается Попов. — Что-то хотела?  — Да. Ко мне подходила завуч и сказала, что в октябре планируется проводить осенний бал. Нужно решить, кто будет танцевать вальс, и начать репетировать, — на одном дыхании выпаливает девушка. Попов открывает кабинет и входит, следом за ним плетется и Арина. Мужчина, встав около учительского стола, наблюдает за детьми, медленно заполняющими аудиторию. Это его подопечный класс, а значит, можно будет занять немного времени на то, чтобы обсудить мероприятие.  — Отлично, значит, сейчас есть замечательная возможность рассказать об этом классу, — Попов хмурит брови и небрежно бросает листки бумаги на стол. Затем сам садится в кресло и вопросительно смотрит на девушку, замеревшую около него. — Что-то еще? — бросает Арсений и берет в руки первый попавшийся документ, делая вид, что внимательно его изучает. Агрессия застает врасплох. Не дает сосредоточиться на работе, после того, как истошно звонит звонок. Ощущение, будто сегодня все звуки стали в десять раз громче, а их восприятие обострилось. Чувство, будто именно на уроке истории все ученики решили массово вывести Арсения Сергеевича из себя — они шевелятся слишком громко, разговаривают слишком часто, а смеются слишком раздражающе. Попов дышит глубоко и часто, но это не помогает — словно именно в этот день столбик термометра поднялся до +40 градусов, ведь в кабинете вдруг стало невыносимо душно. Арсений поправляет ворот рубашки, что вдруг стал слишком давить на горло. Осматривает класс и встречается с изучающими, по-лисьи сощуренными зелеными глазами. Хмурится и пытается не придавать значения, не искать скрытый смысл там, где его нет. Отводит глаза, но снова и снова возвращается к Антону, и отчаянно силится выпутаться из его пленящего взгляда. *** Что с вами, Арсений Сергеевич? Вы злитесь? Раздражены? Растеряны? Напуганы? У вас, вероятно, проблемы. Внешне вы кажетесь таким уверенным в себе и упрямо светите всем вокруг, но вас легко прочесть лишь по взгляду. Так хочу вас узнать. Хочу пролезть в уголки вашей души и узнать, что с вами не так. В чем причина? Почему вопросов с каждым днем становится все больше, а ответов я не нахожу? У вас такие красивые глаза, честно, признаю, но почему в них столько печали? Снимите маски, Арсений Сергеевич. Пора заканчивать спектакль. ***  — Алло, Оксан? — начинает говорить Арсений, стоя посередине пустующего кабинета истории. — Привет. Не занята?  — Привет, Арс, — Попов не видит, но чувствует, что девушка улыбается. — Нет, не занята. Ты что-то хотел? Арсений молчит некоторое время.  — Да, хотел. Может быть, сгоняем куда-нибудь, а? А то у меня голова кругом идет уже от этой школы, а ведь только первая неделя началась.  — Конечно, — смеется Суркова. — Я тебе адрес смс-кой отправлю, окей?  — Договорились, — вяло улыбается Арсений Сергеевич и нажимает на кнопку сброса вызова. Он устало падает на стул и опускает голову на учительский стол. В голове — рой мыслей, и все абсолютно о разном. Какая-то его часть говорит, что он — молодец. Несмотря ни на что, он обратился, наконец, к специалистам, как и обещал близким людям. Пусть сегодня его настигла неудача, но ведь это не последний сеанс, верно? И корить себя не стоит. Все равно за прошедший неполный час Марина смогла что-то вынести для себя, для него, для будущей проработки проблемы. А значит, все будет хорошо. Попову хочется в это верить, он тянется к этой мысли, как цветок к яркому солнцу, но… Но на небе появляются большие тучи. Они чернее ночи, пускают через себя крупные капли дождя, которые со стуком падают на импровизированную землю. Метают молнии, страшный грохот прокатывается по внутренностям Арсения, заставляя маленький, нежный цветок увядать на глазах. Увядать до тех пор, пока он, наконец, не исчезает под холодной почвой. Эти тучи символизируют сомнения и страх. Эти чувства вросли в маленького Арсения, пустили внутри него корни, поросли сорняками и колючими иглами, не позволяя притрагиваться к ним. Попов с детства знает, что нельзя открываться людям, нельзя показывать никому своих чувств. Никто не должен знать о твоих слабостях, потому что это — позорно, это неправильно, это ошибочно. Мальчикам нельзя плакать. У мальчиков нет сердца. Мальчики не любят и не привязываются. Я хочу избавиться от камней в сердце. Я хочу снова стать маленьким и спрятаться под одеялом, словно оно может спасти меня от монстров. Хочу снова бегать босиком по зеленой траве у бабушки на даче, чтобы зелень щекотала мои ноги. Хочу срывать одуванчики, ромашки, лютики, васильки, делать из них пышные букеты и с улыбкой подбегать к любимой бабушке, даря ей цветы. И чтобы она улыбалась, тепло смеялась и целовала меня в щеку, трепала мои волосы и говорила, какой я у нее хороший. Хочу как раньше, чтобы небо над головой стало безоблачным. И не было никаких забот и проблем, ты просто просыпаешься по утрам, вылезаешь из кровати, шлепаешь на кухню, где дедушка напек блинов, а бабуля уже заварила горячий чай с лимоном. И сидишь, счастливо улыбаешься с мыслью о том, что хочешь, чтобы ты никогда не уезжал из этого дома. Пора заканчивать с воспоминаниями. Телефон вибрирует, оповещая о новом сообщении. Арсений вздрагивает, читает адрес, присланный Оксаной. Начинает собирать вещи — документы, тетради, которые нужно проверить, журналы, отчетности. Тяжело вздыхает, смотря на большой черный пакет, но берет его в руки и выходит из кабинета, закрывая дверь на ключ. Прощается с коллегами, что проходят мимо, с женщиной на вахте, с охранником, и покидает школу. Заводит машину и ждет некоторое время, пока она прогреется. Зябко ежится, горячим дыханием согревая замерзшие руки. Затем, наконец, выезжает со двора и мчит по Московским дорогам на указанный адрес. По пути отключает все мысли, как будто бы нажав на кнопку, заставляет себя ни о чем не думать, и получается успешно. Ему жизненно необходимо расслабиться в этот вечер, и он не собирается портить себе веселье. Около небольшого бара с яркой неоновой вывеской его встречает Оксана. Оксана — замечательная, милая, добрая девушка. Это лучшее, что могло случиться с Арсением за всю эту жизнь. Они знакомы уже три года, и все это время она была рядом. Попов и Суркова разделили все — грусть, радость, боль, обиды, счастье, эйфорию. И сейчас друг для друга они являются главной опорой в любых жизненных ситуациях, и благодаря всему, что они успели пережить, в их взаимоотношениях царит гармония, они понимают друг друга по одному только взгляду, поэтому…  — М-да, Арс, хуже, чем сейчас, я видела тебя только три года назад, — морщится Оксана и быстрым шагом сокращает расстояние между ней и Арсением. Встает на носочки и крепко обнимает мужчину, положив подбородок ему на плечо.  — Спасибо, Окс, умеешь поддержать, — усмехается он и обвивает талию девушки, утыкаясь носом ей в макушку. Попову не хватало этого — простых человеческих объятий, когда чувствуешь соприкосновение с чужим телом, и речь не про интим. Это про уют и тепло, про нежность и заботу, чего так не хватает в жизни Арсения.  — Да ладно тебе, пора уж привыкнуть, — она легко хлопает Попова по плечу и берет за руку, ведя к входу в бар. Заведение встречает их громкой музыкой, шумной толпой, отовсюду слышится звонкий смех и разговоры, молодежь крутится около барных стоек, то и дело наваливаясь на столешницу в поисках алкоголя, с интересом рассматривая стоящие на высоких полках разномастные бутылки. Они смеются, шепчутся, пребывают где-то в своем собственном мире, уже изрядно выпившие — такие искренние и совсем еще дети.  — Пойдем туда, Окс, — громко произносит Арсений и тащит девушку к далекому столику. Садится на мягкое кресло и сразу же устало откидывает голову назад, вытирая красные глаза руками. Суркова заказывает какие-то напитки и облокачивается на деревянную поверхность стола, кладет голову себе на руки и смотрит на Попова. Она ждет, пока тот придет в себя, чтобы разговаривать. Видит, что с мужчиной не все в порядке. Видит, что тот на грани, но продолжает неуверенно балансировать между пропастью и землей. Одно неверное движение — и он упал. Так опасно.  — Я просто хочу расслабиться, — начинает он. — Я не могу.  — Расскажи, как прошел сеанс с психотерапевтом? — осторожно спрашивает она, наблюдая за реакцией мужчины. Его лицо до сих пор не выражает абсолютное ничего, кроме усталости.  — Никак, — отрезает Арсений Сергеевич и отводит глаза в сторону, где группа парней и девушек шумно хохочут, потягивая из бокалов алую жидкость. Им приносят коньяк со льдом в стеклянных снифтерах, блестящих от разноцветных огней помещения. Попов берет бокал в руки и, произнеся короткое «за тебя», осушает его полностью в один миг.  — В прямом смысле никак, Окс, — выдыхает он, всматриваясь в глаза девушки. — Я и двух слов связать не смог. Я просто сидел, пытался выдавить из себя хоть что-то, но нет. Пиздец, Окс, они настолько вбили в меня мысль о том, что никому элементарно не интересно слышать о моих слабостях и проблемах, что я не могу рассказать об этом даже квалифицированному специалисту.  — Но мне же ты рассказываешь? В чем проблема, Арс?  — Ты — другое. Я не знаю, с тобой все проще становится. Да и знакомы мы уже давно с тобой, понимаешь?  — Хочешь, мы можем с Мариной договориться, и я буду с тобой на сеансе? — мягко предлагает Оксана и невесомо касается подушечками пальцев раскрытой ладони Арсения, словно успокаивая.  — Это было бы замечательно, но я должен сам, — отвечает Попов, легко сжимая пальцы девушки. — Понимаешь, я просто думаю, что мои проблемы — слишком пустячные для психолога. Что есть случаи сложнее, запущеннее, по сравнению с которыми мой — абсолютное ничто. Пыль. Что я занимаю чье-то место, кому нужна помощь больше, нежели мне.  — Арс, просто пойми простую истину. Ты — это ты, а другие могут о себе позаботиться сами. Все люди разные, и ты должен сравнивать проблемы относительно своего организма, а не относительно других людей. Для тебя сейчас это — худшее, что могло случиться с твоей психикой, — Оксана придвигается ближе к Арсению, будто это поможет ей достучаться до его разума. — Худшее, слышишь? Всему твоему нутру невероятно сложно, и именно поэтому тебе необходимо вмешательство специалистов. Суркова сдвинула брови и напряженно смотрит в голубые глаза Попова. Она пережила с ним то темное время, что оставило в душе мужчины огромный шрам, ужасающий рубец, темный отпечаток, разрастающуюся дыру. Даже ей страшно вспоминать тот период, одно только его упоминание заставляет девушку дрожать, а внутренности холодеть от нахлынувшей тревоги. Поэтому Оксана и представить не может, что происходит с мужчиной. Понятно одно — ему нужна помощь. Оксане страшно. Ее едва заметно потряхивает. Она крепко сжимает в своих руках ладонь Арсения, нежно поглаживая большим пальцем чуть грубоватую кожу мужчины. Она думает о том, что никогда его не отпустит. Она думает, что пожертвовала бы всем миром, лишь бы Арсений снова светил.