стань моим спасением.

      — Вы готовы говорить? — ласково спрашивает Марина, держа в руках белоснежную кружку с горячим кофе. Арсений прочищает горло и локтями упирается в колени.  — Думаю, что да, — несмело говорит он и понимает, что путей отступления нет. — Я не умею контролировать агрессию. Кравец смотрит внимательно, будто снова читает по лицу мужчины. Щурит глаза, отставляет напиток на стеклянный столик между ними, принимает то же положение тела, что и Попов.  — Расскажите мне про ваше детство, Арсений. «Вот оно», — думает Попов, нервно сглатывая вязкую слюну. Сердце бьется быстро-быстро, мужчина делает глубокий вдох, успокаивая волнение. Вытирает вспотевшие ладони о брюки, подбирает слова и, наконец, говорит:  — У меня его не было, — так легко. Арсений пожимает плечами и усмехается, с горечью, с обидой, выдавливает из себя улыбку. Марина смотрит, выжидает.  — Отец и мать не пили, не курили, не употребляли, то есть в этом плане все в порядке, — выдох. — Все, что помню хорошего из того времени — бабушкина кухня. Когда я просыпался утром и прям босыми ногами по деревянному полу шлепал туда. А там уже и дедушка кофе варит, и бабуля оладушки печет. И прям, знаете, тепло так становится на душе, хорошо. Кравец понимающе кивает, немного нахмурив брови.  — А потом умер дедушка, бабушка тоже недолго после него продержалась. Вместе с ними умерла в моей жизни нежность и ласка. Родительский дом для меня чужд, я его не признаю чем-то «своим», понимаете? Это место ассоциируется с насилием и болью, поэтому я стараюсь туда больше не приезжать, и связь с… — Арсений обрывается на полуслове, голос дрожит, — с близкими, — прикрывает глаза, — не поддерживаю.  — Почему у вас возникают такие мысли при воспоминании о детстве, проведенном с родителями? — мягко произносит психотерапевт. Слова застревают в горле, но Попов отчаянно пытается их из себя выдавить.  — Да потому что там я никогда не чувствовал себя хорошо. Всю свою сознательную жизнь я жил в постоянном страхе. Страх — аромат этого дома. Он был во всех углах, вся мебель была пропитана им. Малейшая ошибка, и мать уже выносит тебе мозги по этому поводу, не забыв напомнить, какое ты ничтожество. Но это еще не самое ужасное. Концерт начинался, когда с работы возвращался отец. Меня неминуемо ждал ремень, горох и угол. Несколько секунд молчания. Слышно лишь проезжающие за окном машины и гудение лампы.  — Ты передвигаешься по дому? Чмо, как ты смеешь. Ешь? Сука, плати деньги. Отдыхаешь? А уроки ты почему не делаешь, неужели ничего добиться не хочешь? Ты устал? В смысле? Это как вообще? — слова рекой льются из Арсения, и воспоминания больно бьют по сердцу, будто разрезая его. К горлу подкатывает противный ком, который Попов должен немедленно сглотнуть, затолкать обратно и поглубже, чтобы Марина Леонидовна, сидящая напротив, ни в коем случае не видела слабость.  — Как вы считаете, почему ваши родители поступали именно так?  — Они никогда меня не любили. Мать буквально кричала, как ненавидит меня, а отец просто смотрел с дичайшим презрением. Я не понимал, зачем живу и по какой причине мне вообще позволили родиться. Мне постоянно говорили, что я не оправдал их ожиданий и возлагаемых надежд, и что я — разочарование всей семьи.  — Вы чувствуете вину за это?  — Да. Чувство вины преследует меня постоянно, мне как будто привили его при рождении, — признает Попов, и отводит взгляд к окну.  — Скажи, оно тебе помогает? Какой в нем смысл? — Марина переходит на «ты», чтобы максимально создать доверительную атмосферу.  — Что?  — Все люди способны буквально изводить себя этим чувством вины. Заниматься этим мазохизмом до тех пор, пока не становится совсем невозможно. Так может только человеческий род. Но хоть кто-то задался вопросом, есть ли толк в чувстве вины? Арсений молчит, обдумывая информацию.  — Оно способно толкнуть вперед, навстречу новому, — наконец произносит он.  — Хорошо, тогда следующий вопрос. Тебя устраивает твоя сегодняшняя жизнь? Место работы, окружение, уровень твоей образованности и прочее?  — Вполне, — хмурит брови Попов, ожидая, что ответит ему Кравец.  — А за что ты чувствуешь вину?  — Отец всегда говорил мне, чтобы я шел по его стопам и управлял впоследствии сетью его компаний. Буквально с пеленок вторил мне это, вбивал в голову. Я же, напротив, всегда тянулся к театру. Да, я мечтал стать актером. Когда отец узнал, я думал, он меня убьет, — Арсений запинается. — Мы здорово поругались тогда, и он сказал мне забыть, что у меня есть отец. Вот, наверное, за то, что так и не стал тем, которого так хотел он видеть в качестве своего сына.  — Ты — не игрушка для реализации чужих целей, помни об этом, Арсений. В твоей жизни только ты вправе что-то решать, и если тебя все устраивает сейчас, а родители не имеют никакого отношения к твоему существованию, тогда вопрос: зачем тебе тяжелая ноша вины, если ничего не изменить? Ты готов пойти наперекор себе и своим амбициям, стать управленцем и работать с отцом, только бы скинуть с себя все обвинения?  — Нет, — выдыхает Попов и трет уставшие глаза руками.  — Вот видишь. Тогда стоит направить эту энергию в нужное русло, чтобы делать свою жизнь еще лучше. Это едва ли не единственное, что имеет значение. А если ты снова почувствуешь себя плохо, то будь честен сам с собой и ответь на только один вопрос: это помогает мне или, наоборот, тянет на дно? Какой смысл в моих переживаниях? Способны ли они что-то изменить, и понравится ли мне подобный исход событий? ***  — Окс, привет! — Арсений впервые за долгое время улыбается искренне, почти смеется от появившейся в душе легкости. — Окс, я только от Марины. Боже мой, ты бы знала, как мне сейчас хорошо, бля-я-я. На том конце провода девушка заливисто смеется.  — Арс, я за тебя очень рада, правда. Пожалуйста, не прекращай работать. Я верю, что у тебя все будет хорошо, — нежно говорит она.  — Окс, я тебя люблю.  — Я тебя тоже люблю, дорогой. Шуруй на работу давай, а то тебя сейчас прям разорвет, я за двадцать километров чувствую, — Суркова улыбается. Арсений смеется тоже. *** Школа встречает его привычным шумом ребят. На первом этаже бегают начальные классы, чуть не снося с ног проходящих мимо учителей или старшеклассников. Последние, в свою очередь, не упускают возможности покрыть хуями «мелких пидорасов» и растолкать столпившихся у кабинетов детей, мешающих свободно передвигаться по коридору. На втором и третьем этажах, как обычно, ошиваются дети с пятого по одиннадцатый класс. Кто-то сидит и пытается списать невыполненное домашнее задание, отсчитывая до звонка по секунде, кто-то едва ли об стенку головой не долбится от отчаяния, кто-то просто сидит в телефоне или смеется над очередной глупой шуткой своего одноклассника. Впрочем, все идет своим чередом. Время идет, а школьные установки так и не меняются.  — Арсений Сергеевич, подождите! — слышится женский голос со спины и громкий стук каблуков о пол. Попов оборачивается и видит приближающуюся к нему на всех парах директрису — Ларису Павловну. Мужчина проворачивает в дверном замке ключ и открывает проход в кабинет, жестом приглашая женщину пройти. Та лишь вежливо кивает ему головой и переступает порог класса, останавливаясь около парты.  — Я вас слушаю, — учтиво начинает Арсений, раскладывая на рабочем столе многочисленные тетради на проверку и документы с незаполненными отчетами.  — Начинаются олимпиады у детишек с октября. Сначала школьный тур, потом муниципальный, ну и так далее. В общем, ваша задача до завтрашнего дня составить списки детей на участие по истории и обществознанию. Ну и, собственно, начать их готовить, — выпаливает директриса, тяжелым взглядом вгрызаясь в глаза Попова.  — Хорошо, я вас понял. Будет сделано, — дежурно улыбается тот и делает себе пометку в ежедневнике. Лариса Павловна кивает головой и спешит к выходу, но останавливается и снова поворачивает голову в сторону мужчины.  — Вы же помните про осенний бал? — спрашивает она, поднимая свои тонкие брови.  — Конечно, Лариса Павловна. Уже начинаем работать, — врет он, но даже ухом не ведет. Та лишь еще раз кивает и, поджав губы, оставляет Попова в кабинете одного. Арсений просматривает учебное расписание и замечает, что сегодня его уроков у 11А класса нет, поэтому принимается шерстить учебные платформы на наличие номеров детей. Ему бы позвонить Арине, старосте класса, но он зачем-то выцепляет цифры рядом со строчкой «Шастун Антон Андреевич», и по совершенно непонятной причине вбивает его контакт в свою телефонную книгу, попутно нажимая на зеленую иконку начала вызова.  — Алло? — раздается в трубке глухой голос, а фоном — детский крик и смех. Арсений почему-то улыбается снова, будто бы уголки его губ нарочно приклеили поближе к ушам сегодня. Но Попов, наверное, и не против даже посветить хотя бы денек.  — Антон, здравствуй, — приветствует парня преподаватель и встает со стула, начиная обхаживать кабинет, проводя пальцами свободной руки по партам и полкам, чуть морщась, замечая на последних серую пыль и отряхивая от нее подушечки.  — С кем имею честь говорить? — насмешливо тянет Шастун, искренне, видимо, не понимая.  — Попов Арсений Сергеевич, ваш классный руководитель, помните такого? — по слогам разбирает мужчина, а у самого лицо трещит по швам от усмешки. В трубке молчание длится несколько секунд, прежде чем Антон обрабатывает информацию и вновь начинает говорить.  — Чем обязан, Попов Арсений Сергеевич, наш классный руководитель, которого мы не забыли? Преподаватель позволяет себе коротко рассмеяться.  — У вас сейчас какой урок будет? — спрашивает он, черкая в блокноте какие-то незамысловатые узоры красной ручкой.  — ОБЖ, — отвечает Антон, и Арсений слышит тихое шипение: «блять, Поз, отвали». Попов предпочитает не комментировать, ведь ясно, что он, вообще-то, слышать это не должен был совсем.  — Тащи весь класс ко мне в кабинет, у меня сейчас окно. Украду у вас буквально пять минут от урока, предупреди там этого… ну, учителя.  — Ага, Елену Александровну, — участливо напоминает Шастун Арсению.  — Не умничай, — язвительно протягивает преподаватель и заканчивает вызов. ***  — Всем, кого не видел, здравствуйте, — Арсений Сергеевич стоит перед классом, и оглядывает их всех. Взгляд цепляется за Шастуна, который, как обычно, не проявляет абсолютно никакого интереса к происходящему — втыкает в окно, прислонившись щекой к парте, а руки спустив на колени. Попову хочется рассмеяться, хочется сказать что-то эдакое, но он предпочитает молчать и виду не показывать, а у самого щеки сводит от счастья. — Все вы знаете, что впереди нас ждет осенний бал. Кто не в курсе до сих пор, поясняю, что на балу выступают одиннадцатиклассники, как бы открывают начало учебного года — для них последнего — вальсом. Шастун, как самый вовлеченный в процесс, займется этим делом. Антон вскакивает резко, и, покачнувшись, со стула падает, не успевает ухватиться руками даже за край парты. Рядом сидит перепуганный Димка Позов, который держится за рукав Шастовской толстовки, будто это могло помочь, а задние парты уже вскакивают со своих мест, чтобы уберечься от внезапного падения Антона.  — Посмотрите, звезда упала, — саркастично произносит Попов, — загадываем желание, дети. Все смеются, но только Шастуну не смешно — тот бурчит что-то себе под нос и, недовольно сморщившись, встает с пола, потирая ушибленный бок. На язвительные замечания одноклассников реагирует уж больно резко, хмурится так, что, кажется, сейчас между бровей заляжет не просто морщина, а настоящая марианская впадина. Умудряется даже, пока Арсений не видит, показать Позову средний палец и послать всех вокруг далеко и надолго.  — Ей-богу, тебе только шали и семечек не хватает, и вылитая бабка будешь, — шепчет на ухо Шастуну Дима, и спешит отстраниться, потому что дружеской оплеухи ему тогда не избежать точно.  — Да Арсений Сергеевич, почему я-то? — возмущенно выпаливает Антон, взглядом метая молнии. Если бы они были настоящие, то парочка из них непременно угодила бы Попову прям в голову, потому что «нефиг тут выделываться ну блять».  — Потому что твои организаторские способности на высшем уровне, Шастун. Я вот тебя просил чат создать, смотрю — а ты уже через минуту всех-всех добавил, а! Каков красавец! Что я ни говорю, так все внимательно тобою усваивается и выполняется точно в срок, а то и раньше. У Шастуна багровеют уши, и пока не понятно — от злости или от смущения. Он действительно забыл о поручении Попова, но ведь это не значит, что ко всему остальному он будет относиться также? И вообще, блять, ну хорош уже мозги кукурузить мне, воспитывайте ответственность в ком-то другом, я вам в помощники не набивался.  — Ах да, еще один момент. У нас начинается набор на участие в олимпиадах. Я осуществляю подготовку, как вы понимаете, только по истории и обществознанию. Желающие — ко мне, остальные на урок, шагом марш, — отдает команду Попов и садится на свой излюбленный кожаный стул, открывая ежедневник для записи детей. И каково же его удивление, когда рядом с фамилиями двух девушек значится «Антон Шастун». *** Сидя в машине в пробке после трудного рабочего дня, Арсений чувствует подступающую к горлу тошноту. В глазах — большие и маленькие темные круги, а тело мелко потряхивает. Пальцы, до этого крепко сжимающие руль, будто немеют, пускают по всем конечностям словно слабые электрические разряды. Паника опоясывает, паника захватывает разум Попова, заставляя его тихо глотать горячие слезы, которые выступают в уголках голубых глаз. Ноги не слушаются, отказываются давить на газ, чтобы продвинуться на еще несколько мест вперед, потому что потихоньку поток машин начал двигаться, а выход из пробки близок, как никогда. Тревога, между тем, не отступает. Напротив, она лишь усиливается, и Арсению остается только догадываться о причинах такого проявления. Дрожащими руками он тянется к бардачку и достает оттуда блистер таблеток успокоительных, достает сразу две и кладет под язык, пытаясь вдохнуть поглубже и унять поднимающееся все выше беспокойство. Лишь бы быстрее добраться до дома. *** В квартиру Попов заваливается абсолютно никакой. Бросает ключи на полку в коридоре, скидывает пальто и кроссовки, особо не заботясь об аккуратности сегодня. По пути в душ стягивает с себя всю верхнюю одежду и, наконец, отдается во власть прохладных струй воды. Отмокает он минут тридцать, после чего на все еще негнущихся ногах проходит на кухню и из небольшого, специально купленного когда-то мини-бара, достает бутылку коньяка. Не разменивается особо на то, чем бы его разбавить, поэтому достает из гарнитура первый попавшийся бокал, и вливает в него янтарную жидкость. Покрутив его при свете лампы, Арсений вмиг опустошает стакан и ставит его в раковину, отдав предпочтение горлышку бутылки. Теперь пьет уже большими глотками напрямую из сосуда, чувствуя буквально, как горят все его внутренности, как скручиваются в тугой узел, и расслабляются, сохраняя после себя лишь туманность разума и горечь послевкусия.  — Блять, блять, блять! — почти кричит, ударяя кулаком о стену, пачкая кровью бежевые обои. Потом прижимает рану к губам и позволяет, наконец, катиться слезам крупными каплями, которые после себя оставляют соленые дорожки на щеках и припухлость глаз. Арсений пьет еще и еще, из груди рвется крик, и мужчина буквально захлебывается, упивается алкоголем. Телефон звонит, но Попов откидывает его подальше, и плевать, разбилось ли стекло. Сейчас он — один абсолютно, и никого ему не надо. Надо. И Арсений это прекрасно понимает. *** В классе Попова все дети — замечательные. Нурлан Сабуров, к примеру, всегда поможет усмирить даже самых бойких, стоит лишь ему только угрожающе зыркнуть на них. Леша Щербаков всегда разрядит ситуацию, вставив какую-нибудь дурацкую, нелепую шутеечку, но оказывающуюся как никогда к месту. Даже сейчас, когда Арсений листает все-таки созданный Антоном чат, он находит порядка пяти глупых мемов от Алексея, и, держа в руках почти допитую бутылку коньяка, смеется над фото с попугаем и яичницей, с подписью «кто сюда родил, блять» или над висящими на веревках душевыми лейками — «мертвые души». Не понятно только, истеричный этот смех, как остаток прошедшего срыва, либо же искренний, но это и не важно. А еще, Леша и Нурлан вместе — ядерный взрыв. Это такой мощный поток энергии, что держись, как бы тебя не снесло на этих волнах. Сабуров Щербакова в обиду никогда не дает, а Леша, в свою очередь, всех мудаков от Нурлана отстреливает редко, но метко. В общем-то, взаимоотношения этих двух буквально искрят, и хрен его знает, что там между ними происходит на самом деле. Арина Глебова — староста прекрасная, конечно. От нее всегда можно ожидать высокого уровня если не лидерских качеств, то проявления прекрасных организационных способностей. На эту девушку положиться можно, с ней и в огонь, и в воду. Ирина Кузнецова на вид легкомысленная и ветреная, но, отдадим ей должное, красивая невероятно. Да и умом она, в принципе, не обделена. По литературе и истории выдает шикарные результаты, а широкий кругозор позволяет ей иногда даже (пусть Арсений и признает это с неохотой), поставить в тупик самого преподавателя (крайне редко). Только ошивается она постоянно около Шастуна, Попов уже не раз замечал подобный ее интерес к парню. Не сказать, что его это как-то задевает или тревожит, нет, но все-таки где-то далеко в подсознании кошки скрести, все же, начинают. Кстати об Антоне. Шастун, черт бы его побрал, из головы все никак вылезать не хочет. Он ухватился там ловко, крепко зацепился за что-то, аж клещами не вытащишь. Да и не хочет Арсений, потому что желает разобраться, что все-таки в этом Антоне такого, что он сумел так легко овладеть разумом мужчины. Ясно одно — Шастун светит всем вокруг, и для Арсения этот луч света сейчас, как глоток свежего воздуха. Он хочет, хочет погреться около яркого костра пламени, чьи жаркие языки так и трепыхаются в изумрудных глазах Антона. Его тянет, как магнит притягивает к себе энергия парня, и Попов хочет воспротивиться, но не может, потому что впервые за долгие годы чувствует в себе что-то похожее на зарождающееся тепло. Это приятно, как никогда, и Арсений улыбается, когда об Антоне думает, но тут же трясет головой, как бы очищая ее от этих мыслей. Арсений боится обжечься.