стань моим спасением.

      — Анто-он, — сонно мычит Арсений, пытаясь нащупать рядом с собой тело парня. Открывает глаза и видит, что место рядом с ним — пустое, холодное, простынь с той стороны аккуратно заправлена, будто бы и не было здесь никого. Попов хмурит брови и промаргивается, словно снимая пелену с глаз. Смотрит на часы — половина седьмого утра. Прислушивается к звукам квартиры — быть может, Антон просто вышел в туалет или, к примеру, на балкон? Нет, все тихо, ни единого шороха из других комнат. Арсений встает с кровати и, не спеша, будто бы боясь чего-то, идет в кухню. Осматривается, обходит все имеющиеся комнаты и со смешанными чувствами замечает, что в них — ни единого признака на недавнее нахождение здесь, в этом помещении, Шастуна. Может быть, он ушел домой? Оставил что-то? Арсений думает, что увидит парня в школе и спросит о причине его утреннего побега, а сейчас приведет себя в порядок и попытается успокоить взявшееся непонятно откуда волнение. *** Попов заходит в кабинет, а за ним плетется поток учеников. Все они лениво рассаживаются по своим местам, раскладывая по партам многочисленные тетради и учебники. Еще только восемь утра, поэтому энергии в одиннадцатиклассниках нет ни капли, и переговариваются они тихо, не наседая на уши друг друга. Многие лежат на столах, пытаясь доспать в экстренном режиме, и Арсений никак не может их за это осуждать — ему бы и самому сейчас прилечь, отдохнуть. Да вот только работать нужно, и вопрос загадочного исчезновения Антона с радаров до сих пор актуален, к великому сожалению. Вот звучит трель школьного звонка, и все враз замирают на своих местах, прекращая разговоры. Арсений осматривает класс и взглядом останавливается на Диме Позове, рядом с которым, так-то, и должен находиться Антон. Но там — пустой стул, а сам парень что-то печатает в телефоне под партой, с напряженным видом вглядываясь в экран гаджета.  — Дима, а где Шастун? — как бы невзначай спрашивает Попов, нахмурив брови.  — Я не знаю, Арсений Сергеевич, — жмет плечами Позов. — Со вчерашнего дня не появлялся в сети, на звонки и сообщения не отвечает. У Арсения — холодок по спине, неприятный такой, словно прикосновение самой смерти.  — Задержись после урока, пожалуйста. И Сережа Матвиенко тоже. Парни кивают молча, переглядываясь между друг другом. В кабинете чувствуется эта накаленная обстановка, ее настроение ловят абсолютно все ученики. Сегодня будто день тишины — урок проходит спокойно, никто не хочет веселиться или дурачиться, шутить глупые шутки и тянуть время за счет нелепых историй. Ребята даже отвечают почти шепотом, слышно дыхание и малейшее шевеление абсолютно каждого. Да и извечные весельчаки в лице Ильи Макарова и Леши Щербакова в это утро сидят смирно, словно по струночке натянувшись, серьезно глядят перед собой, даже что-то изредка записывают. А для Арсения все — как в тумане. Мысли, словно муравьи, бегут из головы, разбредаясь в разные стороны, не давая шанса на сосредоточение. Слова сбиваются, предложения не связаны между собой, и он отчаянно пытается вести урок в привычном ритме, как всегда, но не удается. Ученики помогают, подсказывая нужное понятие, и Арсений может лишь благодарно смотреть на них, безмолвно выражая свою признательность. Время тянется, кажется, бесконечно. Минуты превращаются в часы, часы — в долгие годы. Попов не помнит, как кончается урок, и просыпается только тогда, когда около его стола стоят две фигуры — Димы и Сережи.  — Садитесь, пожалуйста, — отрешенно Арсений показывает рукой на первую парту, а сознание учтиво подбрасывает ему картинки, где на этом самом месте сидит Антон, задумчиво разглядывая своими бескрайними изумрудными то лист с олимпиадой, то самого преподавателя. Как он ухмыляется, хитро щурясь, как крутит магазин бижутерии на своих тонких пальцах. сука, молчи.  — Арсений Сергеевич, вам что-то известно про Антона? — спрашивает Дима, то и дело проверяя телефон в строке уведомлений.  — Нет. Я думал, вы что-то знаете, — отвечает Попов, вглядываясь в лица парней. Те отстраненно качают головами, и Арсений понимает — пиздец.  — Есть варианты, где он может быть?  — Позвоните его маме, может быть, он дома? — предлагает Сережа, с надеждой в голосе.  — Сейчас наберу, — выдыхает преподаватель и внутри него теплится слабый огонек веры в то, что женщина знает местонахождение парня. Долгие гудки, а после — тихий всхлип и срывающийся голос:  — Да?  — Майя Викторовна, доброе утро, — ага, как же, «доброе». — Где сегодня Антон? Его не было на занятиях. Молчание в трубке, а позже — протяжный стон, как от боли. У Арсения мир переворачивается, сердце вырывается из груди, падает в ноги — страшно.  — Я не знаю, где он. Арсений Сергеевич, прошу вас, помогите! — кричит. — Он оставил записку, просит не искать, говорит, что любит. Я не знаю, что делать, я не знаю, не знаю, не знаю… — как мантру повторяет Майя, заходясь все новыми рыданиями. — Сказал, что в безопасности, что должен это сделать. Я совсем ничего не понимаю, ничего!  — Майя Викторовна, прошу, успокойтесь, — произносит Попов, а у самого — глаза расширяются от ужаса. Парни сначала смотрят на него непонимающе, но, кажется, осознание настигает их уже совсем скоро. — Мы сделаем все, что сможем, слышите?  — Прошу вас, умоляю, помогите найти моего сына, — плачет, в истерике. Арсений не знает, что делать. Он и сам сейчас загнан в угол, словно маленький зверек перед лицом настоящего хищника.  — Я повторяю, сделаем все возможное, только дышите. Майя говорит тихое «спасибо» и скидывает трубку, а Попов пытается собрать мысли в кучу и рассказывает Позову и Матвиенко обо всем, что удалось узнать от матери Антона. Те сидят, поначалу увлеченно вслушиваясь в речь преподавателя, но со временем их лица мрачнеют и становятся удрученными. Молчат несколько минут, прежде чем звучит звонок на следующий урок. Встают со стульев и, пока Матвиенко идет к выходу, Дима шепотом произносит на ухо Арсению:  — Я знаю про ваши взаимоотношения с Шастом. Я также знаю, что вам известно больше, чем нам. Поэтому, если хотите поделиться, расскажите мне, что было вчера. И с этими словами покидает кабинет. *** Невыносимо находиться в этом кабинете, если где-то около уха не жужжит Антон. Невыносимо находиться в этой школе, городе, мире, если рядом нет Антона. Именно поэтому Арсений, сославшись на плохое самочувствие, отменяет последние два урока и, собрав все свои вещи, идет к выходу из школы. Пишет сообщение Диме с описанием прошедшего дня с Шастуном, где в подробностях рассказывает о странном поведении парня и опускает факты близости. Затем, звонит знакомому врачу — Андрею — и просит выписать ему больничный на пару недель — для галочки на работе. Заходит в квартиру, где все еще немного чувствуется легкий шлейф парфюма Антона. Садится на диван, где еще сутки назад они валялись счастливые до невозможности вместе с ним. Где Арсений даже подумать не мог, что уже через чертовы сутки потеряет Антона. Вытирает лицо руками, держится ладонью за лоб. Пытается идентифицировать тот колючий комок чувств, что накрепко засели у него в душе еще с самого утра, но кроме свежих порезов от иголок — ничего. Тишина, звенящая тишина в квартире режет уши, и их хочется закрыть, лишь бы не слышать это противный писк тяжелого молчания. В пятидесятый раз набирает номер телефона Антона, и в пятидесятый раз слышит: «абонент временно не доступен». Бросает такой бесполезный гаджет на пол, и слышит треск лопнувшего стекла. плевать, блять, плевать. почему мне так больно, блять, почему? Пусто? Настолько, что, кажется, квартира расширилась на сто квадратных метров. Тихо? Так, что слышно мерное тиканье часов из соседней комнаты. Настолько, что тишина проникает в уши и голову, звоном раздаётся в глубинах души. Больно? Безумно. Если бы десятки разъяренных зверей вцепились в грудную клетку и разрывали ее — было бы не так мучительно. Так, что боль палящим огнем течет по венам, заставляя органы сворачиваться в тугой узел. Обидно? Да. Это хуже всего, это даже не сотня вонзенных в спину ножей, это тяжелее предательства, это тянет на дно, словно огромный булыжник, к которому прикреплено слабо трепыхающееся тело. Хочется кричать? Только крик никак не может вырваться наружу, застревает комом в горле, оплетаясь колючей проволокой, рвущей слизистые. Остаётся лишь сидеть наедине со своими мыслями, которые норовят съесть тебя, обглодать кости и выбросить их, словно ненужный мусор. Тошнит? Так, что хочется вывернуть все свои внутренности, выплевать их вместе со всеми чувствами и еще долго отхаркиваться их остатками. Что делать? Да хер знает. Не хочется упиваться алкоголем до потери сознания. Не хочется бежать за Антоном на край земли. Не хочется говорить, кого-то видеть или слушать. Просто молча курить, стоя на балконе — возможно, даже не одну и не две сигареты. Остаться наедине с самим собой, услышать себя, найти отголосок хоть чего-то. На смену дикой тоски и боли пришла апатия, весело махая Арсению рукой. В голове набатом вопрос: «почему?», и каждая буква — осколком по нежному сердцу. Почему ты оставил меня одного? Почему ты ушел? Почему ничего не сказал? п о ч е м у а н т о н? Руки дрожат, как и тело. Поднимает телефон с пола, и сквозь битый экран включает галерею. Пересматривает фотографии, сделанные Антоном буквально вчера. С улыбкой, полной горечи. С улыбкой, полной отчаяния. Смотрит на губы, которые еще сутки назад мог целовать в любое время. На глаза, в которые смотрел с невероятной любовью, и находил в них ответ. На руки, которые нежно обнимали мужчину весь день и ночь. За несколько часов до того, чтобы все потерять, я имел все. Все, что от тебя осталось — фотографии в альбоме. Где ты сейчас? Почему я не там где ты? Сотня отправленных сообщений и звонков, которые не нашли своего адресата. Арсений открывает бутылку коньяка, и руки уже почти не дрожат. В груди разверзлась дыра, и он глотает обжигающую жидкость, насильно вливает ее себе в глотку, напротив воли — потому что не хочется и пить-то. Хочется лечь в постель и, свернувшись калачиком, накрыться одеялом и так до момента, пока место рядом не прогнется под грузом чужого тела, и чужие пальцы не лягут на талию через одеяло, проникая под тонкую ткань домашней футболки. Квартира открывается — Арсений понимает это по характерному хлопку двери. Антон, это ты? В глазах — белесая пелена, он ничего не понимает из происходящего. Видит лишь взъерошенную Оксану, решительным шагом приближающуюся к нему. Она что-то кричит, указывая на разбросанные вокруг бутылки алкоголя, трясет Попова за плечи, сидя перед ним на корточках, а затем, взяв за руку, тащит в ванную и включает холодную воду. Наклоняет Арсения и ставит его голову под ледяные струи воды — рабочая рубашка мокнет, а сам мужчина бурчит что-то невнятное, ворочая головой и разбрызгивая жидкость повсюду.  — Полегчало? — срывающимся голосом кричит Суркова, снова засовывая Арсения под душ. — Я спрашиваю, полегчало тебе?  — Д…да, — заикаясь, говорит он, отталкиваясь от бортиков ванны. Подходит к стене и сползает по ней, закрывая лицо руками. Беспомощен. Жалок. Раздавлен. Разбит.  — Рассказывай. И Арсений говорит. Говорит обо всем. Без остановки, захлебываясь в собственных слезах, кричит. Уходит из ванной, захлопнув дверь перед Оксаной. Сносит посуду со столешницы в кухне — осколки теперь валяются по всему полу, как и разбитые чувства, как обрывки недосказанных фраз. Переворачивает стулья, швыряет все, что попадается под руку, бьет о стены, чтобы оставались следы на светлых обоях. Сдирает кожу с костяшек пальцев, держится за волосы и лихорадочно смеется, глядя на анархию, что устроил в собственном доме.  — Это было недолго, всего три месяца, — произносит Попов, уже сидя на кресле — одном из немногого, что осталось целым. — За три месяца я умер, воскрес и снова погиб в муках. Взгляд пустой. Суркова боится даже подойти, боится сказать что-то не то, чтобы случайно не задеть за живое. Она просто молчит и слушает все, что говорит ей Арсений.  — Я поначалу даже не воспринимал все, что происходит. Думал, что это просто… ну, не серьезное что-то, знаешь? Ну как может преподаватель встречаться со своим учеником? Не поймут в обществе, на работе не поймут, подумают еще всякой грязи. А потом я увидел его сияющее счастьем лицо, и мне захотелось жить. Потом я увидел, как он страдает, и мне захотелось стать ему крепкой защитой и опорой. А сейчас? — Арсений усмехается болезненно. — Он ушел и не сказал ничерта. Я не знаю, где он и что он. У меня нет никаких вариантов. Я скажу больше: я даже не могу дать объяснение его записки матери, как-то связать ее, сопоставить факты, Окс. Суркова подходит к креслу, встает рядом с мужчиной и кладет ему руку на плечо, поддерживая и успокаивая.  — Он сказал мне, чтобы я не смел его любить. Я не придал особого значения, но все равно на всякий случай напрягся где-то глубоко в себе. Оказалось, не зря. Я люблю тебя тебе назло.  — Я не боюсь ничего. Не боюсь боли, не боюсь снова падать — у меня и так от падений уже все колени в кровь. Я боюсь его не найти, боюсь навсегда потерять его теплые ладони, понимаешь? — глаза красные от недавних слез, припухшие веки и бледные щеки. Смотреть страшно, а представить — что там внутри — еще страшнее. — Я сделаю все, чтобы добиться от него ответа. Я, блять, весь мир пешком обойду, только чтобы настучать ему по голове и сказать, как сильно люблю. Но любить тебя — значит проиграть заранее?  — Арс… — мягко начинает Оксана, теребя край своей кофты. — Может быть, я не права, конечно, но… Раз он ушел, может быть, ему там будет лучше? Арсений вздрогнул и, кажется, перестал даже дышать. Его тело мелко потряхивало, и он поднял глаза вверх, чтобы посмотреть на девушку. Та выглядела обеспокоенной, смотрела немного виновато.  — Ты предлагаешь оставить все, как есть? — он боялся слышать ответ. Он не хотел знать, что на это скажет Суркова.  — Нет, Арс. Я просто хочу, чтобы ты подумал об этом, как о возможном варианте.  — А если Антону там плохо? Он же не мог уйти просто так, после того, как… как мы с ним… — запинается, подбирает слова, дышит глубоко и рвано, — начали встречаться. Он бы не говорил мне тех слов, он бы не плакал. Ничего бы не было, он мог бы сказать мне, блять. Меня злит, что он сделал это молча. И я теперь не знаю, что и думать. Никто не знает, он ведь даже друзьям своим близким не сказал. Только матери — и то, чтобы не искала.  — Значит, так для чего-то было нужно, — Оксана ласково гладит смоляные волосы Арсения. — Может быть, он еще объявится? Арсений надеется на это, он лелеет внутри себя этот угасающий огонек, но… Но Антон не появляется ни через день, ни через неделю, ни даже через месяц.