Серый, волк и птица

— Серёжа — не другие, — фыркнул Олег. С этим спорить Птица не мог — его человек и правда был особенным, не таким, как остальные. Может это и была причина — почему именно он? Волков посмотрел на задумавшегося Ворона. Взгляд зацепился за чужое крыло, и кончики пальцев теперь закололо от желания прикоснуться уже не к рыжим волосам, а к чёрным и мягким перьям полностью восстановившихся крыльев. Птица же меж тем, воспользовавшись тем, что Серёжа во сне сдвинулся, освободил уже затекшее от теплой тяжести крыло и попытался аккуратно передвинуть его. Олег неосознанно прикоснулся к крылу, осторожно помогая расправить его и едва ощутимо гладя перья, и лишь только потом осознал, что начал делать. Он с некой опаской посмотрел на Ворона. Птица отнюдь не был против, прикосновения Олега отдавали теплом и заботой, поэтому крыло было придвинуто ближе в безмолвной просьбе погладить ещё. Волков не отказался от возможности погрузиться пальцами в перья. Он на пробу погладил крыло несколько раз. Ворон от этого движение растёкся по кровати довольной кошкой и даже издал что-то вроде мурчания. Получив отклик, Олег воодушевился и уже вовсю делал то, что хотел уже некоторое время — осторожно гладил, перебирал пёрышки, чуть почёсывая, как тогда, во время линьки. — Точно чудо пернатое, — пробормотал Волков. — Безумно красивые. — Тебе они и правда нравятся… — это был не вопрос, скорее удивление и неверие. Олег мельком взглянул на него: — Конечно, — абсолютно серьёзно сказал Волков. — Я думал, ты это и так уже понял. — Просто это… Странно? — не зная как выразиться отозвался Ворон. — Почему? — Олег недоумевающе посмотрел на него. — Людей обычно пугают и отталкивают именно признаки того, что ты не похож на них, того, чего у них нет… — голос был грустный, словно Птица вспоминал что-то своё, давнее, почти забытое, но оставившее очередной шрам на душе. Волков не мог его обнять, хоть и хотел — они рисковали потревожить Серёжу, который безмятежно спал и знать не знал о том, что они разговаривают сейчас и что тема становится более мрачной… Видеть Ворона таким было непривычно. «Ты — другой… Не человек и вообще… странный.» — вспомнил Олег свои же слова. А ведь тогда Птица тоже выглядел неожиданно расстроенным и уязвимым, словно Волков своими обычными и почти безобидными словами ножом по живому резал. Олег начал успокаивающе поглаживать чужое крыло, словно извинялся. Не изучающе, не обычной лаской, а просто пытаясь хоть как-то поддержать. Со словами были трудности. Явно нужно было что-то сказать, наверное, какая-то утешающая банальщина подошла бы, но Волков не хотел ни использовать банальные приёмы, ни отмахиваться от чужих, ранее не видимых Олегом у Птицы, эмоций. — Но ты ведь и не человек, — произнёс, наконец, Олег. — И я прекрасно знаю, что ты не являешься человеком. Для тебя, вероятно, и нормально иметь крылья. К тому же они не выглядят угрожающими. А что касается людей, ты прав. Люди много чего боятся, и того, что они не могут объяснить — в первую очередь. Когда я узнал, что ты втянул Серёжу в историю с Чумным Доктором и притворялся мной — до того, как я осознал необходимость последнего — меня это пугало. Вначале, когда ты предпочитал притворяться Серёжей — тоже, ещё сильнее. Но ты привязан к Серёже, а ещё ты не стал убивать меня, так что от страхов осталась лишь разумная опаска. Но, похоже, разума во мне поубавилось, — Волков фыркнул, пытаясь разбавить атмосферу шуткой. — И я уже множество раз говорил, что твои крылья прекрасны. Они казались такими даже в начале, когда ты бесил и казался угрозой. Ворон слушал объяснения Олега, чувствуя как внутри расслабляется зажатая пружина, сотканная из вековых обид и недавнего непонимания, произошедшего у них. Продолжая объяснять причины собственных действий, Волков не переставал бережно гладить крылья, не давая ни шанса привычно прикрыться иголками язвительных фраз, какими Птица привык отвечать на всё, что волновало душу — будь то обида или любовь. — Ну, в тебе он хотя бы есть, — насмешливо ответил Ворон на последние слова Олега. — Серёжа меня не боялся, даже когда узнал, что я людей сжигаю, только переживал, что убью невиновного — никакого инстинкта самосохранения! Он несколько мгновений молчал, потом добавил серьезно: — А ведь я опасен, и очень… — А жить вообще опасно. И снежком убить можно, — цокнул Волков. — И чего ему тебя бояться? Ты ведь его защищаешь. — А что мне ещё остаётся? — Ворон невесомо погладил рыжие волосы Сережи. — Я не хочу его потерять, как и не рвусь вновь исчезнуть сам… Последние слова были сказаны очень тихо. — Похоже, ты действительно каким-то образом зависишь от него, да? — осторожно уточнил Волков, не особо надеясь на ответ. Вряд ли ему доверяют настолько, если вообще доверяют. Мысль резанула и отозвалась болью. Словно бы он сам показал бы своё слабое место, когда они только начали «пробовать», вот только вон оно, его слабое место, сопит в подушку. Не только его. Но Серёжа выступает для них ахиллесовой пятой по разным причинам. — Можешь считать, что я давно забытый бог, а он — мой единственный верующий, — иронично ответил Птица, вот только слишком серьезный был у него при этом взгляд. «Не мог же он…» — Олег оборвал сам себя. Разве осталось место для скептицизма в их жизни? И всё же Ворон делает вид, что шутит. Но слова звучат правдой, и Волков не может не задаться вопросом, как это вообще произошло. — Почему? — вырывается у него. — Что почему? — острый, внимательный взгляд. Доверие — это сложно, но он правда старается. Волков едва может заставить себя объяснить. Ему кажется, что он легко может разрушить всё, что ещё едва началось строиться, неосторожным словом. — Я имел в виду, почему… так случилось? — тихо и осторожно уточнил Олег. — Можешь не отвечать, если не хочешь. — Раз уж спрашиваешь, так говори чётче — что ты хочешь знать? — устало вздохнул Ворон. Он всегда держал слово, и, хотя Волков наверное уже не помнит, да и не заметил его слов тогда — но он обещал ответить на вопрос: «Кто ты и какого черта здесь происходит?» Олег покосился на него. Открыл рот, закрыл его, открыл снова. Произнёс чётко, не совсем то, что спрашивал до этого, но то, что его сейчас беспокоит больше всего: — Ты в порядке? — Сейчас — да. Какой вопрос, такой и ответ. Волков укусил себя за губу, чтобы удержаться от грубости. — Как скажешь. — Волче, — тихо вздохнул Ворон, протягивая руку и касаясь плеча Олега. — Я не умею, просто не умею всё это: отношения, разговоры, откровения, но поверь, я честно пытаюсь, — сейчас взгляд янтарных глаз казался действительно старым. Волков вздохнул: — Едва ли кто-то из нас умеет это нормально, — признал он. — Слушай, я понимаю, что для тебя, кажется, это не самая лучшая тема. Но едва ли я поверю, что ты пошутил тогда, насчёт всей этой божественной темы, хотя это даже в качестве иронии звучит безумно. Учитывая это и то, что ты до этого говорил что-то про исчезновение… я волнуюсь. Мне чертовски интересно понять, кто ты такой, почему тебя вообще к Серёже притянуло и всё такое, но сейчас меня почему-то больше интересует именно твоё состояние. — Пока он есть — со мной все будет в порядке, — постарался успокоить Волкова Птица. — А насчёт остального… Я многого не помню — слишком много времени прошло и слишком долго я был где-то… Нигде — наверное самое лучшее название для этого места. — Звучит не очень оптимистично, — обронил Волков, вновь возобновляя успокаивающие поглаживания крыла: Птица выглядел мрачным и грустным. — А это мрачная сказка, — невесело усмехнулся Ворон. — Ты уверен, что хочешь её услышать? Из меня не очень хороший рассказчик… — Я уже достаточно взрослый мальчик, чтобы понимать, что за сказками часто скрывается не очень-то и радужная правда, — хмыкнул Олег. — Ты можешь не говорить, если не хочешь, я не буду слишком сильно ворчать по этому поводу. Я просто… хочу понять тебя. — Да уж, давненько я не рассказывал сказок, — Птица прикрыл глаза, вспоминая то время, когда выдумывал и изменял истории, только бы впечатлительный и добрый Сережа не плакал. — Когда-то очень давно, в одной стране этого, а может и не этого мира, жили люди. Самые обычные — такие же, как и везде. И как и многие, они очень хотели иметь тех, кто будет направлять, помогать и защищать — богов. Никто не ответит — откуда берутся боги, даже они сами, однако… — Ворон бросил взгляд на Олега, прежде чем продолжить. — Боги бывают разные, но есть у них кое-что общее — они сильны, мудры и бессмертны… Почти. Было видно, что Ворону эта история давалась с трудом. Олег не знал, как уменьшить чужую застарелую боль, и он лишь успокаивающе гладил крыло, слушая очень внимательно. — Я не помню почти ничего, но оно и к счастью, — на руке, лежащей на одеяле, медленно проявлялись черные перья, а ногти стали чернеть, медленно заостряясь, по мере того, как Птица говорил. — Я был крылатым богом огня, но моего прошлого имени не вспомнит уже никто, даже я сам. Я защищал тех, кто верил в меня, как от случайного пожара, так и от вражеского поджога, сжигая дотла противников… — Ворон уже не смотрел на Волкова, погрузившись в отрывочные образы давно минувших лет. Возможно, Волкова бы и испугало подобное, но он уже видел Птицу таким. Тот не человек — для него нормально быть не таким, как люди, выглядеть иначе. В этом даже можно найти своё очарование. Олег чуть грустно улыбался, машинально перебирая чужие перья пальцами, пока их обладатель говорил и говорил. — Вот только шло время и о богах стали забывать… Сначала, это было не очень заметно, но… Сила бога зависит от веры в него, а его бессмертие — от памяти людей о нём. Я не заметил, в какой момент лишился своих сил — в то время остальные боги уже это поняли и началась смута, но я никогда с ними особенно не общался, за что и поплатился, — когти, отливающие воронёной сталью, вцепились в ткань. — В один день я обнаружил, что все мои храмы разрушены, а сил не хватит даже разжечь костёр. В меня уже не верили, а потом… Потом просто забыли даже на уровне сказок и легенд. Я медленно и сам забывал себя, пока не оказался в том самом Нигде. - Черные перья встопорщились, а когти руки, сжавшейся в кулак, пропороли руку сквозь ткань одеяла, отчего медленно расползались алые капли. Олег резко перегнулся, уже не шибко беспокоясь, что они разбудят Серёжу — сон не такая уж потеря в данной ситуации. Его рука легла на чужую, судорожно сжатую до боли, стиснула слегка лишь на мгновенье и попыталась раскрыть его хватку. Волков и сам оцарапался о чужие когти, но разве это имело значение? Это явно было куда меньшей проблемой, чем глубоко вонзённые в ладонь Птицы когти. — Прекрати себя калечить, — мягко попросил Волков. Ворон, резко выдернутый в реальность из не самых приятных воспоминаний, сначала отпрянул от Олега, уставившись на него угрожающим взглядом, а на второй руке заплясал небольшой сгусток огня. Но потом, поняв, что случилось, он моргнул, возвращаясь в настоящее. — А, да, я… — Мне жаль, что с тобой это произошло, — абсолютно честно и серьёзно произнёс Олег. Всё произошло быстро, он едва успел испугаться из-за реакции Птицы. Сейчас же больше беспокоился за него и его состояние. Каким бы опасным Ворон не был, сейчас он был всё же уязвим. — Что же случилось потом? Птица ответил не сразу, всё его внимание забрал маленький огонек на ладони. Как давно он так не делал? Пока Серёжа был ребенком, у Птицы иногда получалось вызвать небольшую искру, но такое… Да, это было очень мало по сравнению с прежним, но… Видя, что от него ждут ответа, Ворон всё же продолжил рассказ, чувствуя, что проснувшийся Разумовский молча слушает, не решаясь прерывать и опасаясь спугнуть. — Меня позвали. Я до сих пор не знаю, что тогда случилось, — Ворон посмотрел на притихшего Серёжу, но тот лишь отрицательно помотал головой. — Я не помню, я даже не знаю, сколько мне было лет, когда ты появился… Олег теперь тоже заметил, что Серёжа проснулся. Разумовский сейчас очень был похож на самого Волкова в своей реакции на рассказ: само внимание и сочувствие, только у Серёжи всё всегда острее. Эмоции бьют ключом, они открыты для считывания и очевидны. Кажется, что тот вот-вот заплачет, оплакивая всё то, что Ворон не может себе позволить оплакать. Их симбиоз всегда удивлял Олега, но сейчас это было самой естественной вещью на свете. — Серый говорил, что ты был всегда, сколько он себя помнит, — пробормотал Волков. — Но он едва помнит раннее детство, люди вообще этот период плохо помнят. — Я могу лишь предположить, что он очень хотел иметь друга и случайно призвал меня. Я очнулся уже в его теле и… До определенного момента я даже не понимал — кто я, но постепенно кое-что вспомнил. Пока Серёжа был маленьким, мы нормально общались, но потом… — Потом я понял, что тебя никто не видит и испугался, — виновато закусил губу Разумовский. — В то время у меня вряд-ли хватило бы сил, да и понимание, что это ничем хорошим не кончится не давало… Волков вспомнил, как успокаивал боящегося Серёжу, думающего, что он сумасшедший — во время кошмаров, после неосторожных слов сверстников. Время, когда Птица был не больше, чем галлюцинацией, иллюзией воспалённой фантазии… И задумался, а каково тому было тогда? Теперь, зная историю более подробно, его даже понять можно — в недовольстве, в злости, в первичной неприязни к самому Олегу. Появился какой-то пацан и подпитывал и так появившиеся сомнения Разумовского о реальности Птицы. — И теперь вы связаны, — даже не вопрос, а просто констатация очевидного хриплым голосом. — И ты зависишь от Серого. Потому что он единственный, кто верит в тебя. — Можно и так сказать, но знаешь — заботиться о тысячах верующих было проще, — видя лицо Серёжи, который едва не плакал, попытался пошутить Птица. — Уж очень ты беспокойный, — Ворон потрепал рыжие пряди Разумовского. Олег хотел сказать то, что буквально рвалось с языка, но их прервала Марго, объявившая о доставке. Момент был утерян. Волков вздохнул и прежде, чем встать с кровати, быстро поцеловал Серёжу.