Топи

Ване казалось, что он слышит хриплое с присвистом дыхание Дианы. Такого быть не могло, потому что девушка спала в дальней комнате, а в предбаннике, где он сидел с Евой, работал электрический чайник. Громко булькала вода. Иван подумал, что хриплое дыхание просто засело в его голове, пока они шли к домику. - Мда, утро как-то не задалось, - Ева передала Ване чашку с чаем. Странно, что от дневной жары люди спасаются именно горьким цейлонским кипятком. - Пожалуй, - Ваня отпил, ошпарился, отставил чашку на кушетку, на которой они сидели. Нервно посмотрел на одинокую чашку, придержал пальцем в кольце ручки. Почувствовал себя спокойнее. - Интересно, что у них с Тихоном случилось, - девушка попыталась заглянуть под челку Вани, которая спадала ему на глаза. Не вышло. Ева запустила в нее пальчики, привлекая внимание мужчины к себе и поправляя его прическу. Он перехватил ее за запястье, легонько сжал. Опустил руку себе на колено, не отпустил. - Наверняка этот дурак что-то испортил, - Ваня поморщился. Жизневский не отличался особенным тактом в общении с девушками. На его памяти он знакомился с двумя девушками и со всеми был чересчур напорист. – Поторопился, может. - Наверное, - вздохнула Ева. Сидели молча. От чашек поднимался горячий дымок. Рука все также лежала на колене у Ивана. Он мягко оглаживал ладонь пальцами, как цыганка на Ярославском вокзале, пытался предугадать ее судьбу. - Мы же увидимся вечером? – выдал Ваня то, что его сейчас больше всего волновало. «Прости, Ди, но не твое состояние меня сейчас волнует», - подумал Янковский и пожал про себя узкими плечами. - Сомневаюсь, - озвучила его самые нерадужные мысли Ева. - Тогда посидим сейчас, - Ваня обернулся на чашку. Торфяной кипяток доходил почти до краёв, но дымок уже был слабый – оставалось 15 минут. - Завтра тут будут праздновать Купалье, - сказала девушка, когда чашки были наполовину пусты. Или полны. – Обещали большой костер. Вроде не на пляже, а где-то на территории базы, но я не знаю где. До этого всегда был на пляже. Ване показалось, что девушка как-то особенно тяжело вздохнула, но обратил внимание он на другое. - Ты каждый год ездишь? - Да, мы с Ди каждый год в это время приезжаем, - девушка встретилась с непонимающим взглядом Ивана. Улыбнулась, как будто пыталась оправдаться: - Манит. Понимаешь? - Понимаю, - сложно было понять, говорил ли Янковский об этом месте. Посидели в тишине еще немного. Время измерялось количеством жидкости. Четверть чашки. – А как Купалье празднуют тут? - Ой, это очень красивый праздник, - Ева оживилась и развернулась к Ване, поджимая под себя одну ногу. – Большой костер, все хороводы водят, поют. Мы с Дианой всегда гадаем и пускаем венки по озеру… - Ева запнулась, посмотрела на Ваню из-под длинных ресниц. – На суженого. Смутилась. Думает, что сказала глупость. Иван мягко погладил ее ладонь. Успокоил. - Действительно красиво, - Ваня опрокинул в себя остатки чая. Жидкость утекала в пищевод, забирая с собой остатки времени. – Значит завтра? Было не ясно, уточняет он время праздника или время будущего свидания. Ева кивнула, забирая из его рук чашку и направляясь к небольшой раковине. Ваня посмотрел ей вслед. Предбанник был узкий, их разделяло полтора метра, а для Ивана это была разлитая в берегах Нароч. Нехотя встал, начал обуваться. Ева подошла, стала ждать, пока он завяжет шнурки. Выпрямился, взялся за ручку. Все движения Вани были нарочито медленными, чтобы выкрасть у долгого, душного вечера еще хоть секунду яркого, близкого дня. Хотел поцеловать. Не знал, будет ли это уместно. Она решила за него – горячо поцеловала, будто прощались не до завтра, а навсегда. Почти правда – скоро они разъедутся. Думать об этом не хотелось. Поцелуй был влажный, долгий, горячий, предвосхищающий дни в середине июля, когда они все уже будут заняты своими делами в разных столицах. Поцелуй закончился, как заканчивается смена в лагере – неизбежно, горько, но с историей. - До завтра, - выходил спиной вперед, чтобы видеть ее. Нащупал ступеньку. Спустился, не сводя взгляда. - До завтра, - девушка приложила пальцы к губам. Дверь не закрывала. Хотела проводить его до домика хотя бы глазами. Ване пришлось повиноваться. Шел к себе, постоянно оборачиваясь. Она вышла на крыльцо, прощалась. Закрыл за собой дверь, тяжело вздохнул. В их домике почему-то было морозно, пробирало до костей. В проходной комнате обнаружился Тихон. Он лежал лицом к стене, и не было видно, спит он или просто пялится в стену. Ноги он подогнул, чтобы полностью вместиться со своим нестандартным ростом на стандартную кровать. Ваня не стал его трогать. Понимал, что сделает только хуже. Прошел к себе. Никита сидел на кровати – читал. С красной обложки на Ваню смотрел Саша Петров*. Янковский закатил глаза. На ней должен был быть он, но по сюжету его убивают еще в самом начале – нечестно. Никита оторвал взгляд от книги, махнул вопросительно Ване. Тот покачал головой и пожал плечами. Что бы это не значило, Никита все понял. Перевел взгляд на буквы, сбегая из своей жизни в жизнь чужую. Ваня лег к себе, доставая наушники и телефон. Включил АИГЕЛ, заскучал по съемкам. Подумал, что надо будет предложить Еве приехать в Москву и познакомить с кем-то из режиссеров. Потом решил, что такое покровительство девушка не примет. Ваня задумался, как будет правильно поступить и заснул. Проснулся до захода солнца. Айгель пела, как все здорово и офигенно. Подумал, что сейчас здорово и офигенно было бы поесть – полчаса ужина у них еще было. Никита согласился сразу, Тихона решили не трогать. Жизневского будто залили смолой. Янтарный Тихон вынужден был надолго остаться в той же позе. В столовой, кроме теток на раздаче, никого не обнаружилось. Романтика столовской еды пропала вместе со вкусом и насыщением. Еда камнем легла в желудки, не вызывая ничего, кроме отрыжки. У себя выпили чай, отбыли спать. Не видели, как в соседнем домике две тени в белых платьях кружились по комнате, а если бы и видели, то подумали, что им кажется. Луна стремилась наесть себе бока перед завтрашней ночью. А в свете такой луны могло показаться все, что угодно.

***

Сон был беспокойный. Каждый из мужчин вертелся в постели. Скулил. Ваня захлебывался водой, погружался, поднимался над поверхностью. Все вокруг было в утреннем тумане. Солнца за ним не было, лишь непроглядная даль из воды вперемешку с серым небом. Он не знал, кого позвать, просто кричал, пуская пузыри по воде. Его затягивало все глубже. Последний раз распахнув глаза прямо у линии воды, он увидел, как возле него под воду ушли чьи-то ноги и кромка белого платья. Кто-то схватил его за лодыжки, дернул вниз. Ваня почувствовал, как под водой кто-то ползет по его телу, облепляет его, обворачивается вокруг него, затыкает рот поцелуем смерти. Ваня кричит. Подымаются пузыри, на поверхности лопаются, выпуская последние вздохи мужчины. Иван просыпается в слезах и поту. Слышит стон Никиты, который развернулся к стене. Иван стирает слезы тыльной стороной ладони. Руки трясутся – нужно курить. В другой комнате он слышит те же звуки – Тихон бьется в сонной агонии. Будить боится. Выходит из дома на крыльцо, освещает лицо огнем зажигалки. В лесу что-то ухает. Янковский дергается и чуть не плачет вновь, мечтая, чтобы кошмар оставил его хотя бы наяву. Выдыхает дым с облегчением – отпускает. Тихон бежит по лесу. Ноги убиты в кровь иглицей и острой корой сосен. Куда он бежит? От кого? Не знает. Ощущает лишь страх, который удушливым дымом ложиться на плечи, забивается в легкие, оседая отравленным, колючим пеплом. Все вокруг него дышит. Каждый вдох расширяет пространство. Тихон как будто бежит на месте. То, к чему он бежит, становится еще дальше. На выдохе все вокруг него сужается, давит, заставляет наклониться. На одном из таких выдохов, Тихона прибивает к земле. Руки ощущают иголки сосен. Колени разбиты о корни. Понимает, что это конец. По инерции продолжает ползти вперед на четвереньках. Пот капает градом. Или это слезы? Не важно. Стирает руками, размазывая по лицу кровь, грязь и слезы, замешивая коктейль из страха и отчаяния. Иглица ползет по коже во все щели, забивая рот, разрезая слизистую носа, прокалывая глаза, закатываясь в слезные железы. Тихон кричит. Истошно, в истерике. Но он себя не слышит. В ушах земля, в которой копошатся муравьи. Один укус и Тихон просыпается. Губы трясутся. Перво-наперво, проверяет рот, засовывая в него два пальца. Нащупывает лишь шершавый, сухой язык. В носу тоже пусто. Прислушивается – слышит. Слава богу. Пошатываясь, идет курить. Встречает Ваню. Того трясет. Оба понимают друг друга без слов. Синхронно затягиваются. Неосознанно оборачиваются на дверь – ждут Никиту. Никите жарко, очень жарко. Лицо как будто плавится, идет пузырями. Он трогает руками кожу – на месте, он не тает. Перед ним огромный костер. Булыжники вокруг не дают огню убежать в лес. Ефремов слышит плач и крики. Пытается обойти костер, но как будто идет на месте. Удушливо пахнет горящей кожей. Еще раз проверяет себя. Одежды нет. На теле тлеют волосы. Кудрявые, черные, они исчезают с ног. Светлые, они растворяются на руках. Запускает пальцы в волосы на голове – трогает лысый череп. Не успевает закричать. Кто-то другой кричит сверху, зовет его. Поднимает голову – Маша. Она плавится. Части головы у нее уже нет. Глаз и кусок носа воском растеклись ниже по лицу, опали на грудь. Она воет, кричит и рвется со своего ведьминского столба. Никита кричит ей, но за ревом и треском огня его не слышно. Ее прелестная кудрявая голова полностью съедена огнем, и она затихает. Молчаливая воронка вместо головы. Фитиль позвоночника еще какое-то время тлеет от жара, но в итоге чернеет и рассыпается, обдавая лысую голову Никиты черным пеплом. Он пахнет любимыми духами Маши. Он ложится на раскаленную землю, подставляя тело под летящий пепел. Он готов умереть в этом черном сугробе. Чернота ослепляет, выдавливает глаза. Пепел не остывает в воздухе, а маленьким костром ложится на кожу. Теперь Никита знает, как пахнет его кожа в огне. Страхом и смирением. Хочется встать и бежать, но пепел накрыл его надгробной плитой, не дает пошевелиться. Он распят на горящей иглице. Руки пробиты соснами. Голова стянута громким криком и треском огня. Пузырь кожи на горле разрывается, изливаясь кровью. Вдох – металл. Вдох – пепел. Вдох – жар наволочки подушки. Проснулся. Открывает глаза и ничего не видит. В панике смаргивает сонный пепел. Видит отсвет фонаря в окне. Прерывисто выдыхает. Шлепает на крыльцо – ребят нет в кроватях. Открывает дверь, видит две пары глаз, в которых течет и переливается ужас, но и… успокоение? Понял, что ждали только его. Раздумывает, готов ли увидеть огонь. Решается, затягивается дымом. Он не такой, как во сне, успокаивающий, расслабляющий, не душит. Все трое боятся идти в дом, где их ждали обрывки кошмаров. Молчат. Скуривают пачку на троих за 15 минут. Оставшиеся сигареты в доме. Продрогшие от утренней росы решают вернуться. Но дальше предбанника не идут. Никита ставит чайник. Все сидят на тахте, смотрят, как закипает вода. Под щелчок электроприбора отрубаются на плече друг у друга.