Взирая снизу

      Балин Оуян никогда не относился к числу Великих кланов, но и совсем мелким, лишенным какого-либо влияния его нельзя было назвать. Так всегда любил повторять, поглаживая жидкую бороду, глава Оуян, отец Цзычжэня.       — Пусть наш клан и не принадлежит к числу сильнейших, все же, нам есть чем гордиться.       Маленький Цзычжэнь смотрел на отца с немым обожанием и спешил пристроиться поближе: эти слова всегда предшествовали самому страшному и интересному рассказу.       — Отец, расскажи, — просил Цзычжэнь, и наблюдал, как лицо родителя неуловимо менялось под влиянием странного сочетания гордости и ужаса, а сухие пальцы нервно смыкались вокруг костистого запястья, опоясанного страшным шрамом.       — Это была кровавая битва, — начинал старый Оуян, — битва Тысяч против Одного…       Глава Оуян рассказывал, как храбро заклинатели противостояли Старейшине Илина, как падали десятками, проливая кровь на багровых скалах Безночного Города… Маленький Цзычжэнь слушал завороженно, зажатый с двух сторон плечами маленьких шиди, и перед его внутренним взором оживала кровавая бойня. Будто наяву он видел, как тысячи заклинателей прорубали себе путь к одинокой фигуре, играющей на флейте, как трепетала под порывами обезумевшего Темного вихря алая лента в черных волосах…       — …в итоге, даже его прогнившая душа не выдержала всех совершенных им злодеяний. Пыль от Тигриной Печати Преисподней не успела осесть на землю, как Старейшина Илина был убит главой клана Юньмэн Цзян. Цзян Ваньинь отомстил ему за гибель сестры и черную неблагодарность клану Цзян.       — Неужели он был совсем один? — каждый раз Цзычжэнь задавал отцу этот вопрос. И каждый раз отец отвечал:       — Только Ханьгуан-цзюнь продолжал верить, что этого скверного человека еще можно спасти. Многие заклинатели видели, как он устремился за Вэй Усянем к обрыву, но Цзян Ваньиня остановить не смог — слишком сильно был ранен.       Слушая этот рассказ, Цзычжэнь почему-то всегда хотел плакать. Старейшина Илина, в одиночку сдерживавший натиск тысяч разъяренных заклинателей, вызывал не страх, а восхищение. Стремление же Ханьгуан-цзюня вразумить заблудшего заклинателя, пройдя сквозь призму бурного воображения Цзычжэня, обретало романтический ореол несокрушимой преданности Вэй Усяню.       Цзычжэнь не был глуп и прекрасно понимал, что если осмелится высказать свои мысли вслух, глава Оуян тут же спустит с него шкуру. Горячо любя своего родителя, Цзычжэнь, тем не менее, осознавал, что закостенелый в своих предубеждениях отец, которому на память от той битвы осталось почти перерубленное, плохо слушающееся запястье, до конца своих дней будет считать Вэй Усяня порождением Диюя. Но запретить ему думать никто не мог, поэтому Оуян Цзычжэнь вырос юношей, мыслящим, пожалуй, чересчур прогрессивно для своего маленького клана.       Он много слышал о Ханьгуан-цзюне как о справедливом заклинателе, всегда появляющемся там, где творится хаос. Его готовность защищать слабых, как и стремление избегать других заклинателей, стали неотъемлемой частью легенд и рассказов, которые передавали друг другу жители Балина. Оуян Цзычжень заслушивался этими легендами и мысленно дополнял образ Ханьгуан-цзюня новыми сведениями. Его разуму было свойственно романтизировать все, что его питает, и однажды Цзычжэнь поймал себя на мысли, что, возможно, Ханьгуан-цзюнь потому и мечется по Поднебесной, подобно неупокоенному духу, что никак не может смириться со смертью Вэй Усяня. Возможно, Второй Нефрит клана Лань был влюблен в Старейшину Илина, подумал однажды Цзычжень и ужаснулся, осознав, что его романтичная натура завела его на неведомые темные тропы. Мысль эта, однажды проникнув в голову юноши, постепенно прочно там укоренилась, и спустя несколько месяцев молодой наследник клана Оуян был уже твердо убежден, что Ханьгуан-цзюня и Старейшину Илина связывала несчастная, обреченная любовь.       В год, когда Цзычжэню исполнилось девятнадцать лет, он встретился с героями преданий, которые слышал в детстве. Старейшина Илина, внушавший ужас и ненависть миру заклинателей, оказался шкодливым, не знающим страха парнем, одним своим уверенным присутствием отгоняющим ужас и внушающим чувство доверчивого покоя, какого Цзычжэнь не ощущал даже рядом со своим отцом.       Образец добродетели и воплощение зла мира заклинателей…       В городе И они стояли плечом к плечу, недосягаемо сильные, как воины, закаленные не только тренировками, но и войной… единые, как могут быть едины только соратники, закрывавшие спины друг друга… как родственные души, ощущавшие друг друга даже не видя.       В год, когда Цзычжэню исполнилось девятнадцать лет, он, дрожа от восторга, принял решение следовать за двумя живыми легендами, оказавшимися лучшими из людей.       В год, когда Цзычжэню исполнилось двадцать лет, он, краснея от радости при виде слившихся в объятии Ханьгуан-цзюня и учителя Вэя, убедился, что был прав насчет них.

***

      — Жаль, что нельзя его будить, — пропыхтел Цзинъи, безуспешно пытаясь поудобнее перехватить мирно спящего Сычжуя.       — Может, я возьму его за ноги? — бестолково предложил Цзычжэнь. Неожиданный хлопок по плечу крепкой ладонью заставил его позорно взвизгнуть. Знакомый голос, раздавшийся за спиной, протянул:       — Вот уж не думал, что нынче в Облачных Глубинах обучают таких цыплят…       Лицо Цзычжэня просияло:       — Господин Вэй, вы вернулись!              Вэй Усянь ласково потрепал его по плечу и, аккуратно отодвинув себе за спину, шагнул к Цзинъи:       — Посторонись-ка…       — Ну и горазд же ты слоняться по Поднебесной, учитель Вэй, — проворчал Цзинъи, тщетно пытаясь скрыть распирающую его радость.              Вэй Усянь усмехнулся. Читать мысли этих детей было проще простого. Тем не менее, он отвесил Цзинъи легкий подзатыльник:       — Ты у меня договоришься, негодник.       Наклонившись, он с легкостью поднял Сычжуя на руки, на мгновение крепко прижав его к себе, точно в объятии, и повернулся к топтавшимся за спиной юношам.       — Показывайте дорогу, молодые господа.

***

      Когда Лань Сычжуй пытается найти самое раннее свое воспоминание, он не может увидеть ни лиц, ни услышать никаких имен. Детская память сохранила лишь ощущение чьей-то согбенной, содрогавшейся от беззвучных всхлипов теплой спины, на которой он висел, прижимаясь подведенным от голода животом, и тяжесть стремительно пропитывавшегося холодным дождем плаща, которым он был укрыт. Ничто в воспоминаниях не указывало на значимость этого короткого обрывка, но теперь, спустя годы, Сычжуй знал, что той судьбоносной ночью в его жизнь впервые ворвался учитель Вэй.              Его Сянь-гэгэ…       Долгие годы Сычжуй не помнил ничего о нем. Лишь порой во снах он слышал отзвук лукавого, слегка растягивавшего слова молодого голоса, и ощущал призрачное тепло сильной руки, ласково сжимавшей его маленькую ладошку. Вэнь Юань тянулся к нему, к размытому темному силуэту из сновидений, и знал, что нет на свете места безопаснее и надежнее, чем в его объятиях. Лань Юань просыпался, залитый слезами, задыхаясь от тоски по человеку, которого больше не помнил, и забывался сном. А потом тяжелая болезнь унесла даже остатки его воспоминаний, и образ доброго темного человека из снов заменил Белый братец, который вырастил его как сына.       Спустя год после того, как его память пробудилась, Лань Сычжуй с горечью осознал, что многие воспоминания и образы утрачены безвозвратно. Он не помнил лица бабули, но помнил укрывавшие его залатанные холщовые рукава и персик на сухой, сморщенной ладони. Он не мог вспомнить лица Четвертого дядюшки, но помнил скрипучий добродушный смех и опиравшиеся на древко самодельной мотыги широкие, загрубелые руки, с въевшейся в трещины и мозоли землей. О золотых руках великой целительницы Вэнь Цин ходили легенды, как впоследствии узнал Сычжуй, но он помнил только, как эти золотые руки — хрупкие, тонкокостные девичьи ладони — беспощадно колотили учителя Вэя по плечам и спине, вышибая из него дух на потеху маленькому а-Юаню.       Он забыл так много…       Но свирепая песнь Чэньцин, которую он услышал год назад, воскресила в памяти все, связанное с Сянь-гэгэ, вплоть до запаха диких трав, притаившегося в длинных волосах, в которые Вэнь Юань закапывался носом каждый раз, когда его поднимали на руки.       Чувствуя знакомое тепло сильных рук, несущих его, ощущая сквозь сон аромат из полузабытого детства, Лань Сычжуй бессознательно потянулся ему навстречу.       — Сянь-гэгэ… — пробормотал он.       Сжимающие его руки дрогнули, стремительное движение замедлилось. Что-то теплое коснулось макушки Сычжуя, и ласковый голос человека из снов тихо произнес:       — Я здесь, а-Юань…       Кровать мягко толкнула спину, Голос обратился к кому-то:       — Оставите нас ненадолго?       Сон неохотно отступал. С трудом разлепив веки, Сычжуй увидел, как Цзинъи и Цзычжэнь закрывают за собой двери. Кровать прогнулась, и Сычжуй перевел взгляд на человека, сидящего в изножье его кровати. Остатки сна мгновенно слетели:       — Сянь-гэгэ!

***

      Поздним вечером в ученических покоях царило небывалое оживление. Вэй Усянь, который исчез на целый год, наконец вернулся. Их учителя, их кумиры наконец воссоединились, и как!       — Я знал, что они любят друг друга! — с нескрываемым самодовольством воскликнул Цзычжэнь.       — Это было очевидно для каждого, кто знает Ханьгуан-цзюня, — отмахнулся Цзинъи, однако полыхающие уши и щеки выдавали, что и для него увиденное утром стало полной неожиданностью. Помедлив, он не выдержал и спросил у Цзычжэня:       — Хочешь сказать, что ты знал, что они любят друг друга так?       Сычжуй, до сих пор хранивший молчание, подал голос:       — Это является для тебя проблемой, Цзинъи?       После разговора с учителем Вэем он ходил с румяными щеками, странно окрыленный и тихий. Но теперь смотрел на друга внимательно и цепко.       — Еще чего! — возмутился Цзинъи. — Я же знаю… Вижу, как Ханьгуан-цзюнь переменился с его возвращением. Вы же помните, — он невольно понизил голос, — помните, каким он был прежде…       Сычжуй стиснул край рукава. Он помнил все, и, Небеса свидетели, не хотел этого вспоминать.       — Хорошо бы они заключили брак, — мечтательно протянул Цзычжэнь.       К изумлению Сычжуя, Цзинъи подхватил:       — Я надеюсь, Ханьгуан-цзюнь не замедлит с этим. Вы же помните, что сказал Цзинь Лин во время последнего визита?       О, они прекрасно помнили. Юный глава клана Цзинь не мог так же свободно, как прежде, выбираться на ночную охоту, поэтому связь с ним друзья поддерживали с помощью писем или виделись во время его официальных визитов в Облачные Глубины. Цзинь Лин был очень молод, поэтому в поездках его неизменно сопровождал глава клана Цзян. Саньду Шэншоу жалел его и иногда брал на себя решение некоторых вопросов, предоставляя измученному племяннику возможность немного побыть с друзьями. Отношения Цзинь Лина и Вэй Усяня нельзя было назвать безоблачными. По глубокому и искреннему убеждению Цзинъи, эти отношения осложнялись только со стороны Цзинь Лина, который в своих чувствах метался подобно юной госпоже от высокомерия к тревожной привязанности. Отсутствие Вэй Усяня в Облачных Глубинах он воспринял как личное оскорбление и во время последнего визита ухитрился ляпнуть при Ханьгуан-цзюне, Саньду Шэншоу и как минимум четырех старейшинах клана Лань, что, если его дяде не нашлось места в Гусу, то клан Ланьлин Цзинь почтет за великую честь забрать его себе. В тот день только чудо спасло Цзинь Лина от трепки Цзыдянем, к которой, судя по потемневшему взгляду, не побрезговал бы присоединиться и Верховный заклинатель. Ясное дело, Лань Ванцзи и на мгновение не воспринял это заявление всерьез, но у него были счеты к юному главе клана Цзинь еще с тех пор, как он ранил учителя Вэя в башне Золотого Карпа. Когда дело касалось учителя Вэя, Ханьгуан-цзюнь становился очень злопамятным.       Поэтому да, то, что сказал Цзинь Лин, было сложно не запомнить.       — Мы не отдадим ему Вэй Усяня!       — Никто не заберет учителя Вэя, — пообещал Сычжуй. — Он сказал мне сегодня, что любит Ханьгуан-цзюня и вернется в Облачные Глубины сразу после того, как нанесет визит главе клана Цзян.       — А как же Ханьгуан-цзюнь, — встрепенулся Цзычжэнь, — господин Вэй ведь едва успел вернуться!       — Тебя не было с нами, когда мы с Вэй Усянем пошли искать Ханьгуан-цзюня, — вмешался Цзинъи, — нас нашел Цзэу-цзюнь и сказал, что учитель Лань отправил его в горы на треть Луны для исполнения важного ритуала.       — Погодите, — медленно произнес Цзычжэнь, — получается, что господин Вэй отправился в Юньмэн один?       — Уж не думаешь ли ты, что он, пропутешествовав целый год в одиночку, заблудится по дороге? — возмутился Цзинъи, — За кого ты его принимаешь?       — Отправился один в Юньмэн? — с нажимом продолжил Цзычжэнь, — К тому самому Саньду Шэншоу, который дядя Цзинь Лина?       Сычжуй и Цзинъи почувствовали, как у них вытягиваются лица.       — Нет, — опомнился Цзинъи, — никто не сможет сманить Вэй Усяня. Он любит Ханьгуан-цзюня, любит нас. Он пообещал.       — Он любит и Цзинь Лина, — напомнил Цзычжэнь, — Цзинь Лин едва не убил его в Башне Золотого Карпа и Вэй Усянь не пошевелил и пальцем, чтобы защититься.       — Он сын его шицзе, — Цзинъи побледнел, — и если он попросит…       Хруст крошащегося фарфора заставил Цзинъи замолчать. Сычжуй отряхнул с пораненной ладони осколки раздавленной чашки и капли смешавшегося с кровью чая.       — Завтра с утра отправимся в Юньмэн, — глухо произнес Сычжуй, — тушите свечи, на рассвете пойдем за разрешением к Цзэу-цзюню.