О чудовищах и тех, кто притворяется ими

Вырос, выжил, пережил всех тех, кто предрекал ему смерть — и это первое, что она видит; даже не видит, чувствует — так чувствуют приближающуюся смерть старухи, не встававшие с постели месяцами, так чувствуют будущую боль при замахе. Так она чувствует его — или того, кем он стал. Он вырос; вытянулся, набрал здоровый вес, больше не походя на скелет, научился смотреть не загнанным зверем — но укротителем, охотником. Сначала она его даже не узнает — или не хочет, чего уж тут? Мало ли всяких уродов, портящих ее жизнь или день, возвращаются к порогу приюта и напоминают о себе ехидными усмешками и высокомерными взглядами? Всех и не сосчитать. Но потом в его облике — таком аккуратном, джентельменском, — она замечает знакомую злость. Уже подслеповатая, с вечными синяками под глазами и изредка трясущимися от старости и привычки запивать собственные проблемы она узнает его даже не по походке — ведь и она по прошествии стольких лет изменилась, — а по тому чувству, что он нес с собой с самого детства, с тех пор, когда он еще не умел говорить — но умел смотреть так, словно знал обо всех твоих тайнах, обо всех твоих грехах. Ну здравствуй, Том Риддл. Давно не виделись. — Здравствуйте, миссис Коул, хорошо поживаете? Говорит, постукивает безусловно дорогими ботинками по давно сгнившим доскам крыльца, поправляет темное пальто и улыбается приятной улыбочкой, словно дорогой родственнице, с которой давно не виделся. Но она смотрит выше — глаза у него похожи на ночное небо. Холодное и безразличное. Словно он уже успел снять с неё кожу и полюбоваться на внутренности. Ее передергивает; он не изменился — чудовище выросло, заточило когти и зубы и теперь готово рвать обидчиков на куски. — Поговорим? — он улыбается, и эта улыбка пугает не хуже пистолета. — Не бойтесь, миссис Коул, вы ничего не вспомните. Если выживете, добавляет она про себя и сглатывает странный комок, пятится назад, мысленно жалея о помощи рожающей девушке зимой двадцать шестого. Никого вокруг, некого звать. Молить о прощении не поможет — в глазах у Тома Риддла сверкают рубиновые звезды. — Куда же вы так спешите? — он даже не двинулся с места, как стоял, крутя в руках тонкую и длинную палку, так и стоит. Жестокое, беспощадное отмщение за все те года, когда она позволяла своему страху брать над ней верх и портить жизнь маленькому мальчику. Он усмехнулся и произнес наигранно вежливо: — Впрочем, мы можем начать и здесь. И протянул руку вперед. — Круцио.