Various Storms and Saints/Грозы и Святые

Его руки были обвиты вокруг неё, а лицо зарыто в шею, когда она улыбнулась. Драко оставлял поцелуи на её голом плече, опускаясь ими вниз по руке. В животе бушевал ураган бабочек, подпитываемый ощущением абсолютного счастья. Он вплотную прижал её к себе, вырисовывая невесомые круги на коже, прямо по родинкам, соединяя их. — Они как созвездие, — прошептал Драко. Гермиона рассмеялась, повернув к нему голову. — В каком-то смысле ты тоже созвездие. Драко улыбнулся, а она всё не могла отделаться от мысли, каким же красивым он был. Гермиона потерлась своим носом о его, затем поцеловала. Рука опустилась на её щёку, пальцы запутались в кудряшках. Его губы были мягкими, и хоть их прикосновения всегда были слегка холодными, она нуждалась в них. Она вжалась в матрас, когда он углубил поцелуй. Скользнула пальцами вниз по его груди, вдоль шрамов и рельефных, крепких мышц. Времени на то, чтобы упиваться им, всегда было мало — он был олицетворением идеала, и она считала себя чертовски везучей. Драко отстранился, посмотрев на неё этими самыми глазами. Тем самым взглядом, который она начала замечать всё чаще, — особенно нежным, таящим в себе нечто более глубокое. Он провёл большим пальцем по её нижней губе, тепло улыбаясь. — Ты такая красивая, — выдохнул он. Гермиона почувствовала, как заливается краской, вдруг ощутив себя крайне смущённой. — Перестань. — Нет, — он поцеловал её в левую щёку, — ты совершенно, — затем в правую, — неописуемо, — в лоб, — безумно, — и, наконец, в кончик носа, — красивая. Грейнджер сильно нахмурилась, не веря собственным глазам и ушам. Та самая мысль вернулась, и жажда озвучить её вдруг стала невыносимой. Слова безжалостно колотились прямо в груди, сияя подобно новому источнику жизни. Это был особый, приятный вид боли. Тот же, что и заставлял сердце сжиматься, когда Драко смотрел на неё. — Малфой, — начала она, кусая губу. — Грейнджер? Она сделала глубокий вдох, прежде чем вновь поцеловать его. У неё ещё было время, а та самая мысль быстро уходить не собиралась. Возможно, она и вовсе никогда не исчезнет, и, возможно, Гермиону это устраивало. Драко углубил поцелуй, вжимая девушку в матрас. Если бы она могла просыпаться так каждое утро, то больше бы не стала жаловаться на что-либо. Затем его пальцы начали подниматься по её левой руке. Она почувствовала, как те коснулись запястья, а потом ощущение резко пропало. Гермиона отпрянула, чтобы посмотреть на предплечье: ладонь обхватывала её локоть, большой палец поглаживал кожу. Внезапно всё осознание происходящего нахлынуло на неё, унося в самую глубь. Рука ничего не чувствовала. Слабо оттолкнув Драко, она поднялась с кровати, обмотавшись покрывалом. Сдерживая слёзы, она глубоко вдохнула и направилась к комоду. — Грейнджер, — мягко произнёс Малфой. Он тоже поднялся, надевая брюки и не сводя с неё глаз. Она взяла первую попавшуюся одежду, прижимая ту к груди и заставляя себя успокоиться. В этом нет ничего страшного. Терять чувствительность, быть неспособной ощущать его прикосновение — ничего страшного. Гермиона закусила нижнюю губу, чувствуя, как пульс ускоряется. Она совершенно не помогала себе успокоиться. — Эй, — окликнул он, подходя ближе, — всё нормально. Хватка на покрывале усилилась до побелевших костяшек, когда она взглянула на него. Драко обхватил её лицо обеими руками, делая выверенный, глубокий вдох. Она повторила за ним, вглядываясь в светлые глаза в поисках такого привычного комфорта. Привычного покоя. — Ты чувствуешь это? — спросил он, зарываясь рукой в её волосы. Она кивнула. Он поцеловал её в лоб. — А это? — Да. Затем его рука опустилась на талию, нежно сжимая. — Ты можешь это чувствовать, — он поцеловал её висок, щёку, челюсть, ухо. — Ты чувствуешь меня, — прислонился своим лбом к её, притягивая ближе. — Прошлой ночью ты меня чувствовала. Из Гермионы вырвался совсем не привлекательный смешок, заставивший его улыбнуться. — Очень неуместно. Оставив лёгкий поцелуй на её губах, он заглянул в медовые глаза, ища в них что-то. — Ты в порядке и будешь в порядке. — Обещаешь? — спросила она, ощущая себя ребёнком. — Обещаю. Та самая мысль вновь пронеслась в сознании, на этот раз оставшись там навсегда.

***

Гермиона бежала по ступенькам в сторону основного коридора, спеша поскорее поставить точку в разговоре. Рон вернулся с каникул, и ей было необходимо стать первым человеком, которого он увидит и с которым заговорит. Он должен был услышать всё от неё. Ей был необходим контроль над этой ситуацией, у неё получится. Всё будет хорошо. Будет. Добравшись до главного входа в замок, она увидела лишь несколько студентов, прибывших с поезда, но похоже они были последними. Ни Рона, ни Джинни поблизости не было видно, поэтому она направилась в Большой зал. В конце гриффиндорского стола сидела группа ребят. Все смеялись, обнимались, собираясь вместе. Он был там: копна рыжих волос возвышалась над всеми остальными. Гермиона зашагала к ним, но вдруг увидела, как омрачилось его лицо. Она остановилась. Всего пару секунд назад Рон улыбался, а сейчас… сейчас выглядел готовым убивать. Он поднял взгляд, и его голубые глаза оказались прикованы к её. В них больше не было доброты, не было Рона. — Они врут, — громко произнёс он. Разговоры вокруг него прекратились, и все обернулись на Гермиону, стоящую всего в нескольких шагах. Воздух вдруг замер, стал холодным. — Скажи мне, — медленно проговорил он, — скажи, что они врут, Гермиона. Во рту пересохло. Она не успела. — Врут насчёт чего? — Не морочь мне голову, — рявкнул он, делая шаг вперёд, тем самым отделяя себя от друзей. За ним она увидела злорадствующего Симуса. Ну конечно. Как она могла быть настолько глупа и наивна, полагая, что он не расскажет Рону первым? Больше всего ранило то, каким же самодовольным Финниган выглядел. — Они не врут. Рон кивнул, прикрывая рот и потирая подбородок. Взгляд голубых глаз был почти что пустым, лишённым тепла, к которому она так привыкла за эти годы. Он дышал непрерывно, осознанно. Она пронаблюдала за тем, как он провёл рукой по волосам, заметила, как сжалась его челюсть. Даже мышцы его рук были напряжены. Он не хотел показывать, но кипел от злости. Особой злости, той, что могла проявиться только в такой момент. — Ты ёбаная шлюха. Это было первым, что он решил сказать. Воздух будто выкачали из лёгких. Глаза расширились, рот приоткрылся. — Прости? — Ты всё слышала, — спокойно ответил он. — Ёбаная. Шлюха. — Это совершенно неуместно, Рон. Я… — Нет, Гермиона, знаешь, что совершенно неуместно? — огрызнулся он, наконец выпуская ярость из клетки. — Ты, трахающаяся с Малфоем! Это… Мерлин, я теперь даже не знаю, кто ты вообще такая! Теперь и её охватила та ярость, что закипала в животе. Выходит, так Симус подал эту новость? Что она была лишь шлюхой и никем больше? — Всё не так. Я… — Разве? — крикнул Рон. — Да! — А! — он рассмеялся, вскинув руки в воздух. — Должно быть, я не так расслышал? Давай, скажи мне правду! Он был жесток. Издевался над ней, заставляя выглядеть полнейшей дурой перед теми, кого она когда-то считала друзьями. Даже Джинни просто стояла рядом и наблюдала за происходящим. — Это… Я-я хочу сказать… — Почему ей было так трудно произнести это? Почему он смотрел на неё так, словно она разрушила всю его жизнь? — Я… Он… Мы встречаемся. Это не… Рон быстро кивнул, брови поползли вверх, глаза округлились. Он, чёрт возьми, насмехался над ней. — О, встречаетесь? Ну да, это ведь совсем другое дело! — и он снова рассмеялся, потирая лицо. — Нет-нет, к чёрту всё. Знаешь, что бы я ещё смог вынести? Если бы ты просто трахалась с ним. Такое, по крайней мере, можно было бы допустить. Я бы сразу назвал тебя шлюхой, коей ты и являешься, но встречаться? — Не смей называть меня шлюхой, Рон, я… — А ты, блять, не смей перебивать меня! — прокричал он. Прокричал настолько громко, что несколько парящих свечей потухли. В результате его ярости весь зал оцепенел в тишине. Казалось, никто даже не дышал. — Мерлин, ты серьёзно встречаешься с ним? С этим грёбаным гнусным куском дерьма? Разве ты не помнишь, что он сотворил с тобой? — Да, но… — Но! Боже, я могу рассказать тебе обо всём, что слышал, чтобы избавить тебя от этих жалких, поганых чувств к нему. Обо всём, что не рассказывал раньше. Они говорили о тебе такое… А теперь ты дружишь с ними! Трахаешься с врагом! — его лицо побагровело, руки сжались в кулаки. — Ты несправедлив, Рон. Я даже не… — Несправедлив?! Хочешь сказать, это я тут несправедлив? — он снова рассмеялся. Она подумала, что вот и она, его точка невозврата. Он окончательно сошёл с ума. — Хочешь знать, что по-настоящему несправедливо? Вернуться в школу с каникул, чтобы сказать девушке, которую любишь, что хочешь её вернуть, лишь за тем, чтобы услышать, что она встречается с грёбаным монстром! Вот, что, блять, несправедливо! — Я не обязана любить тебя! — вырвалось из неё. Рон замер от её слов. — Не обязана и не буду. Я не люблю тебя. Не могу любить, когда ты стоишь прямо здесь, орёшь на меня и называешь шлюхой! — Но ты ей и являешься, — тихо сказал он. Шагнул вперёд, возвышаясь над ней, а в глазах пустота. Рона больше не было. — Ты жалкая, грязная шлюха, и ты мне омерзительна. Сердце дрогнуло. Ещё никогда ей не было так больно от чьих-либо слов. Хуже всего то, что он не был кем-либо. — Знаешь, что ещё? — продолжил он. — Если бы это был кто-то другой, кто угодно, я бы просто отступил. Позволил бы тебе быть счастливой, ведь именно этого бы тебе и желал, но… он? Это худшее, что ты могла сделать, как могла поступить со мной. Я не предполагал, что ты предашь меня, предашь таким образом! Я больше никогда не смогу посмотреть на тебя так, как раньше. Ты грязная. Она и не думала, что он способен произнести такие слова. Слова, что резали куда сильнее, чем клинок, который её убивал. Слова, что изменили всё, что она знала о людях, которых когда-то любила. Это был удар. Она чувствовала себя опустошённой и… грязной. Больнее всего было понимать, что это правда — какая-то часть его слов. И неважно, насколько сильно они разбили ей сердце. Она сделала то, что они клялись не делать ни в коем случае. Она предала его. — Надеюсь, что он разобьёт твоё чёртово сердце. И это было последним, что он сказал, прежде чем уйти. А она так и стояла с комом в горле и жаром в глазах, вынужденная смотреть на людей, которые думали точно так же. Людей, которых она когда-то называла друзьями. Людей, с которыми боролась бок о бок, ради которых была готова пожертвовать собой и которые сейчас смотрели на неё так, словно она разрушила их жизни. Лишь ухмылки и косые взгляды. Ни капли сочувствия, ни капли понимания. Лишь осуждение и ненависть. Чистая ненависть. Которую испытывала и она. Она ненавидела его. Он был прав, и за это она ненавидела лишь сильнее.

***

Гермиона уже проходила через это. Долго боролась с собой. Она не должна была позволять себе воспринимать Драко кем-то большим, кроме как тем, кого презирала. Она уже сталкивалась с этим. Рассуждала, осознавала. Он извинился. Простила ли она его? Стоили ли те слова прощения? А он? Стоил ли всей этой боли? Она уже проходила через это, и тогда всё приняла. Тем не менее, услышать это от Рона означало вернуться в реальность — она была лишь слепой, глупой девочкой, жаждущей любви. И выбравшей не того. Но так ли? Да, несомненно. Нет, ничего подобного. Всё, что он говорил ей. Называл красивой. Называл грязнокровкой. Говорил, что она для него всё. Говорил, что она грязная. Он лечил. Он причинял боль. Снова и снова. Это не заканчивалось. Возможно, никогда и не закончится. Сомнения, осуждения. Она думала, что сможет со всем справиться. Была ли она счастлива с ним? Была. Или нет? Что насчёт той самой мысли? Она была опасной, эта мысль. Она не боялась её. До нынешнего момента. Рон заставил бояться. Рон разрушил всё. Она ненавидела Рона. Ненавидела Драко. Нет. Нет. Она ненавидела себя. Это сделала она. Она разрушила всё. Он бы никогда не стал тем самым. А она бы всегда жила с мыслью, что ошиблась. Они бы никогда не смогли быть вместе, им никогда не было суждено. Она обманывалась томными взглядами и чувственными прикосновениями. Шепотом обещаний и извинений. Словами о красоте и идеале. Он обманул её. Поймал в свою жалкую паутину надежды. Это было неправильно. Нет, не так. Было неправильным, до тех пор пока не стало правильным, а теперь снова вернулось к началу. Она хотела его. Нет, не хотела. Она была грязной шлюхой. Предательницей. Он являлся причиной. Она умирала. Он являлся причиной. Где же был ответ? Где надежда? Где правильное и неправильное? Где проводилась эта грань? Где было сострадание? Где злость? Где любовь? Где же было всё, чего она хотела? Где же было всё, что у неё должно было быть? Где была жизнь? Где была смерть? Где был он? Когда она так нуждалась в нём, где был он? Но нет. Она не могла быть с ним. Запятнанная, преданная и грязная, и уродливая, и никчемная, и умирающая, и умирающая, и умирающая, и умирающая, и умирающая, и умирающая, и умирающая, и умирающая, и умирающая, и умирающая, и умирающая, и умирающая, и и и и и и и Рон и Драко и надежда и боль и она умирала. Так ли всё это было важно?

***

Стук. И ещё один. Это был не его стук. Она хотела, чтобы постучался он. Нет, не хотела. Да, хотела. — Прости, я немного занята, — откликнулась Гермиона. Конечно же, это была ложь. Она лежала в кровати, укутавшись в одеяло, и прижимала подушку, испачканную тушью, к лицу. Живоглот, свернувшись, лежал у живота, мордочкой прижимаясь к бедру. — Гермиона? Это я. Я надеялась, мы сможем поговорить. Джинни. Почему? — хотела спросить она. Ты тоже стояла там. И наблюдала. Не вмешалась, не попыталась остановить его, чтобы он не назвал меня тем словом. Ты даже выглядела такой же довольной, как и все остальные. — Я сказала, что немного занята, — она шмыгнула в подушку. Подушку, что пахла мятой, табаком и чем-то сладким. Это ранило. Он больше не сможет вернуться сюда. — Гермиона, пожалуйста. Я только… пожалуйста. Было больно слышать, как Джинни умоляет. Зачем ей впускать её? Она всегда была её подругой, всегда была рядом. Возможно, ради успокоения. — Ладно. Дверь открылась, и она села, решив не скрывать запачканную тушью подушку или воспалённые глаза. Возможно, ради сочувствия. Джинни аккуратно подошла к ней, присев у изножья кровати. Посмотрела на Гермиону своими карими глазами, сдерживающими слёзы. Возможно, ради заботы. — Чего ты хочешь? — спросила Гермиона, пересаживая кота на колени. — Рону не стоило говорить всё это тебе. — Ты должна перестать извиняться за него. — Знаю. — Ему не жаль. Пауза. — Знаю. — Тогда зачем ты здесь, Джинни? Она вздохнула, опустив взгляд на руки. Отсутствие уверенности у подруги лишь обеспокоило Гермиону. Возможно, она ошиблась. Никакого успокоения, никакого сочувствия. — Я хочу знать, правда ли это, что ты встречаешься с Малфоем. Знаю, ты сказала, что они не врут, но, думаю, мне нужно услышать это от тебя. — Встречаюсь. Или уже нет? Она не должна. Рон был прав. Джинни слегка покачала головой, все ещё избегая зрительного контакта. — Так значит, это был он? Тот таинственный парень? — Да. — Боже, Миона, — она взглянула на неё, боль пронизывала черты её лица. Почему ей было больно? — Ты серьёзно? Как давно? — Достаточно. Джинни кивнула. — Ты любишь его? Та самая мысль. Словно звон в ушах. Кто-то другой произнёс её вслух. Та самая мысль слетела с губ другого человека. Услышать эти слова означало сделать их реальными. Кто-то другой сделал их такими, и теперь та самая мысль жила не только в её голове. — Так ты любишь? Гермиона взглянула на запачканную подушку, проведя пальцами по засохшей туши. Он всегда лежал на её подушке. — Разве это имеет значение? — прошептала она. — Да, думаю, что имеет. Почему её голос звучал так сурово? Она злилась на неё? Гермиона встретила взгляд карих глаз, и без привычного игривого блеска их было очень тяжело узнать. — Мой ответ изменит твоё мнение? Веснушчатое лицо нахмурилось. — Скорее всего, нет. — А ты скажешь мне, что думаешь? — А ты хочешь услышать это? Гермиона вздохнула. — Не очень. Повисла тишина, объединённая с осязаемым беспокойством. Теперь всё было таким. Неспокойным. Воздух был наполнен своего рода измождённостью. Ей стоило начать привыкать к этому. — Прости, но я просто переживаю за тебя, — сказала Джинни. Гермиона кивнула. — Я хочу радоваться за тебя, правда, очень хочу, но только если ты не с ним. Почему вообще он? После… — После всего… Я знаю, — закончила она за подругу. Джинни вздохнула. — Тогда ты хотя бы понимаешь, откуда у нас столько вопросов? Понимаешь, почему нам так тяжело это осознать? Она снова кивнула. — Я даже не знаю, — продолжила рыжая, — видимо, я считала, что ты имеешь чуть больше самоуважения. Рон нанёс удар. Джинни прокрутила нож. — Ты могла быть с кем угодно. Не стоило падать так низко, как до Малфоя, чтобы найти любовь, Миона. Она хотела кричать. Она никуда не падала, она не опускалась. Они ошибались! Боже, но они были правы. — Знаю, — прошептала Гермиона. — Как это случилось? — Я не понимаю, что ты имеешь в виду. Джинни сдвинулась. — Это не могло быть случайным стечением обстоятельств. Ты с ним не без причины. Я не понимаю. Ты была пьяна? Или он? Просто… это неправильно. Неправильно. Было ли неправильным то, что когда он прикасался к ней, она будто зажигалась? Было ли неправильным то, что его губы отправляли её прямиком в стратосферу? Было ли неправильным то, что она ни разу не допускала мысли о том, что сможет так заботиться о ком-то? Было ли неправильным то, что она хотела чувствовать его? И то, как он обнимает её, обернув руки вокруг её тела, шепча, насколько она идеальна, целуя её шею? Но это было неправильно. — Хорошо, — ответила она. — Хорошо? — переспросила Джинни. — Я услышала тебя. Только если ты не собираешься ничего добавить. Рыжая глубоко вздохнула по-прежнему с нахмуренными бровями и потухшим взглядом. Ничего не изменилось. Ни понимания, ни заботы, ни успокоения. Лишь боль, хуже той, что всё ещё пронизывала руку. Уизли встала с кровати, поправив свитер. Гермиона ожидала чего-то большего. Ожидала дружеской теплоты, слов, подобных объятиям, и смеха, подобного утешению. Но ничего. — Знаешь, я не считала, что это Рон, — произнесла Джинни. — Тот, кто тебе подходит. Я никогда не думала, что это он. — Я тоже. На её лице появилось странное выражение. Мимолетная обеспокоенность или большее отвращение. — Но это и не Малфой. В этом я тоже уверена. Не Малфой. Не Драко. Откуда ей было знать? Она не видела их вместе. Даже не дала Гермионе шанса излить душу о «таинственном парне», рассказать обо всём, что так любила в нём. Ей не предоставилась возможность изложить это своими словами, на своих условиях, и это была её грёбаная вина. Она была слишком обнадёжена, слишком наивна, чтобы полагать, что всё могло закончиться как-то по-другому. Она всегда хотела, чтобы Джинни была на её стороне. Но, вероятно, та бы ни за что там не оказалась. — Тебе пора, — сказала Гермиона, удерживая зрительный контакт. Джинни была расстроена, это было ясно. И, кивнув, она покинула комнату, а Живоглот последовал за ней в гостиную, оставив Гермиону наедине со всеми неправильными решениями, которые она когда-либо принимала. Она чувствовала себя опустошённой. Ничтожной. Как быть с Драко? Слезинка скатилась по её щеке, и она ничего не стала с ней делать. Это ничего не значило, всего лишь вода. Должна ли она поставить точку? Должна ли игнорировать его? Рассказать ему? Порвать с ним? Должна ли пойти к нему? Найти его? Любить его? Они были правы. Каждый человек в её жизни был так чертовски прав. Она ещё никогда так не заблуждалась. Насчёт всего. Она обманывалась насчёт Джинни, насчёт Рона. Значит ли это, что всё в её жизни было ложью? Чувства? Желания и потребности? Непрекращающаяся боль, когда его не было рядом? Всё это было ошибкой? Было ли ошибкой скучать по нему, когда его не было рядом, и чувствовать себя как ребёнок на Рождество, когда он возвращался? Почему все всегда были правы? Гермиона схватила и швырнула подушку в другой конец комнаты. Та ударилась о рамку с совместной фотографией с родителями, стоящую на комоде. Рамка разбилась. — Простите, — сказала она им, — я не хотела вас ранить. Она двинулась к краю кровати, чтобы посмотреть на осколки. Все они были разной формы, не были похожими друг на друга. Как снежинки, почти такие же красивые. Почти что прекрасные. Почему каждая боль не приносила ничего прекрасного? Почему она всегда должна лишь ранить? Она прищурилась, глядя сквозь осколок на лицо мамы. — Мам? Ты нужна мне. Нужна так сильно. Гермиона зажмурилась, пытаясь вспомнить, как выглядела мама, когда видела её в последний раз. Она просто нуждалась в ней. Нуждалась в объятии. — Неужели я ошиблась? — прошептала она. — Неужели всё это было большой ошибкой? Никто не ответил. — Правы ли они? Ничего. — Правы, не так ли? Послышался внезапный шорох крыльев, заставивший открыть глаза. Эррол залетел в комнату, приземлившись рядом на кровать. Она бы ни за что не подумала, что сможет ненавидеть птицу. Вырвав записку из клюва, она сразу же распознала почерк Молли. Он рассказал ей? Как грёбаный ребёнок! Пожаловался мамочке! Разорвав печать, она раскрыла письмо. Моя дорогая, Надеюсь, ты получишь это в течение дня. Утром нам пришло письмо от Рона. И я искренне могу сказать, что ещё ни разу не разочаровывалась в тебе. До сегодняшнего дня. И это разрывает меня на части, дорогая, действительно разрывает. Ты умная девочка, и я рассчитывала, что ты будешь принимать разумные решения. Но это же совсем не разумное решение. Ты ведь выше этого. Этот мальчик только и умеет, что ненавидеть. В тебе же нет столько тьмы. А вот в нём есть. Я считаю, что это моё право, как матери, сказать тебе, насколько это ранило меня. И я всем сердцем надеюсь, что это лишь подростковая ошибка или прихоть. Это не для тебя. Ты хорошая, а он — нет. Отвечать мне не нужно. Я очень разочарована в тебе, Гермиона. Не могу выносить это. Молли Слёзы стояли в глазах, но в этом тепле она нашла странный комфорт. Сейчас, прямо здесь, в её руках, это было написано чернилами. Навеки запечатлено на пергаменте. То, каким же позором она была для всех. — «Я считаю, что это мое право, как матери», — прочитала Гермиона вслух. Слёзы обрушились на письмо. А на грудь обрушилась ярость. — Ты, блять, не моя мать! Всё начало всплывать на поверхность. Она тряслась, она боялась, она паниковала, ее ненавидели, она ненавидела, она любила, она хотела, оне не могла, не должна была. Взгляд опустился на кольцо на пальце. Она быстро сняла его. Так он не сможет прийти. Не сможет почувствовать её боль и прийти на помощь. Это будет так похоже на него. Он ведь Драко Малфой. А она Гермиона Грейнджер. Им не суждено быть вместе. Ох. Но в другой жизни… В другой жизни они были бы вместе. Были бы идеальны. Она была бы солнцем, а он — луной, бесконечно преследующей её вокруг земного шара. Выражал бы заботу и любовь в моменты, когда они вместе находились бы в небе, и эти моменты были бы теми, что она бы всегда хранила в сердце. Он бы оставался до тех пор, пока она не просыпалась, а потом бы уходил. А она бы ждала так долго, как только могла, опускаясь всё медленнее и медленнее каждую ночь, лишь бы одним глазком взглянуть на блеск серебристой луны. Такой прекрасной, серебристой луны. Её луны. Её. Но нет. Нет! У Гермионы не было луны! Она не могла позволить себе звёзд! Не дай Бог, она когда-то испытает счастье! Или любовь! Это было решением всех остальных, их грёбаное решение! И они просто обязаны были быть правы! До боли, мучительно правы! Никакой больше луны. Никаких звёзд. Лишь солнце. Яркое, обжигающее, страдающее. И такое, такое одинокое. Никто не мог вынести такой муки — долго смотреть на солнце.