Various Storms and Saints/Грозы и Святые

— Ты порой задумываешься о будущем? — спросила она, щипая травинки перед собой. — Раньше, наверное, задумывался, — ответил Гарри. Гермиона раскатала ошмётки травы между пальцами, подушечки которых окрасились в зелёный. Над друзьями сияло солнце, гладь Чёрного озера подрагивала от лёгкого ветра. Для них это был столь редкий момент спокойствия — словно штиль во время вечного шторма. Так много всего произошло, но впереди ждало ещё больше, до самого конца шестого курса, когда они ещё так молоды, так бесстрашны. — Что изменилось? Он тихо вздохнул. — Жизнь. — Гарри сорвал одуванчик и покрутил его между пальцами. — Так думать неправильно, но иногда мне кажется, что будущего нет. Гермиона посмотрела на него, щурясь от яркого солнца. — Конечно же оно есть, должно быть. — Но что если нет? По крайней мере не для нас. Пушинки одуванчика разлетелись, закружившись в воздухе и взмыв в сторону неба. Туда, далеко, затерявшись в ветру. Ах, как же хотелось быть одуванчиком. Гермиона бы ни за что в этом не призналась, но её мысли частенько были такими же, как у него. Настолько часто, что она задумывалась, не сбудутся ли эти мысли, если они не справятся, и жизни придёт конец, и останется лишь пустота. Она должна была оставаться рациональной. — Ты не можешь так думать, Гарри. Всё будет хорошо, — сказала она, и её взгляд упал на шрам на его лбу. — С нами всё будет хорошо. Он кивнул, надвинув очки на глаза. — Когда? — Что, прости? — Когда с нами всё будет хорошо? Когда прекратятся эти кошмары? Когда я смогу вздохнуть полной грудью и закрыть глаза, не думая о том… о том, что мир развалится на части? Ветер приятно обдувал их, развевая волосы. Гермиона раскрыла ладонь, отпуская кусочки травы навстречу ветру. — Скоро, Гарри, думаю, что скоро.

***

Всю свою жизнь она верила, что всегда была права. Гермиона Грейнджер была маленькой всезнайкой, и она соответствовала этому прозвищу, ведь действительно знала всё. Каждая книга в библиотеке Хогвартса хотя бы раз побывала в её руках. Она знала всё о каждом предмете. Факты, историю, легенды, мифы — она знала всё. Чего она не знала, так это как справиться с разбитым сердцем. Все знания о любви она переняла от родителей, и их любовь была одной из тех, которой можно было позавидовать. Почти что безупречной, создающей идеальные отношения. И Гермионе никогда по-настоящему не разбивали сердце: ни когда Рон зажимался с Лавандой, ведь это было не так уж и больно, ни когда она потеряла родителей, потому что, по крайней мере, Гермиона знала, что не останется одна. У неё была вторая семья. А сейчас? Сейчас не было никого. Ни Рона, ни Джинни, ни мамы с папой, ни Молли. Ни Тео. Ни Драко. Боль затмила всё, что она когда-либо знала. Даже сейчас, когда пальцы впивались в фарфоровый унитаз, а желудок опустошался от вчерашней еды. Её снова стошнило, в этот раз с кровью — тёмно-фиолетовой, стекающей с губ так, словно у Гермионы и без неё не имелось постоянного напоминания. Глаза слезились, колени были холодными от твёрдой плитки. А левая рука, лежащая на унитазе, не ощущала даже прохлады. С каждым днём становилось всё хуже, сейчас не осталось даже покалывания. Как только Гермиона убедилась в том, что больше ничего из неё не выйдет, она спустила воду и легла на пол. Глядя на потолок, эхом отражающий гудение флуоресцентного света, она осознала, что уже была здесь. В тот последний раз, когда была в шаге от того, чтобы истечь кровью, пришёл Тео. Пришёл Драко. Тогда он был не нужен, она отвергла его помощь, но сейчас нуждалась в нём как никогда раньше. В его руках, чтобы те подхватили её, убрав волосы с лица, и в его голосе, который прошептал бы, что всё будет хорошо. Что он сможет всё исправить. Сделал бы он это сейчас? Было ли ему по-прежнему не всё равно? Возможно, ей стоило носить кольцо для таких моментов, когда она не могла подняться с пола, когда боль пожирала её, а мысль о смерти не казалось такой уж пугающей. Нет. Поднимайся. Глаза закрылись. Поднимайся. Ты не сделаешь этого. Мышцы расслабились. Поднимайся! Она глубоко вздохнула, позволяя слезам упасть на плиточный пол. Она не могла продолжать в том же духе. Она была достаточно сильной. Она ни в ком не нуждалась. Не то чтобы остался хоть кто-то, на кого она могла рассчитывать. Гермиона оттолкнулась от пола, все её мышцы были напряжены, зудели от боли и от возможного ухудшения состояния. Открыв дверь туалета и выключив свет, она через силу направилась в спальню. Опираясь на стену рукой в качестве поддержки, она пробиралась по коридору. Осталось совсем немного, кровать была прямо за углом, у неё получится. Войдя в свою комнату, Гермиона увидела, как сквозь шторы просачиваются солнечные лучи, а на кровати — крепко спящего Живоглота. Вдруг зазвонил телефон, и она вновь почувствовала себя разбитой. Это, должно быть, Гарри. Гермиона даже представить себе не могла, что он скажет. Какими изобретательными словами воспользуются в этот раз, чтобы описать её? Возможно, он назовет её потаскухой? Или предательницей, которой больше ни за что не сможет доверять? Телефон перестал звонить, когда она села на кровать. Но спустя мгновение звонок повторился. Мобильник вибрировал на деревянной поверхности прикроватной тумбочки. Когда он наконец-то затих, Гермиона позволила себе выдохнуть. Под лучами восходящего солнца рядом с телефоном сверкнуло кольцо. Ей едва хватало выдержки не приближаться к нему, чтобы не надеть, позволив ему узнать о своей боли. Это было бы так просто. Поэтому сейчас она взяла его, держа с осторожностью, опасаясь, что он может почувствовать даже то, как она прикасается к нему. Она бы солгала себе, если бы сказала, что не хочет, чтобы он пришёл. Она хотела этого больше всего на свете, но не могла позволить. Наладить отношения с Роном и Джинни и с остальными Уизли — вот, что заботило её больше всего. Семья — вот её главный приоритет. Не парень. Но этот парень слишком многое изменил. И себя, и её, и её взгляд на мир. Она положила кольцо обратно на тумбочку.

***

Как Гермиона могла допустить, чтобы дни пролетали так бесследно? Прошла целая неделя с тех пор, как она не говорила… ни с кем. Она молчала на занятиях, не говорила ни с профессорами, ни с проходящими мимо студентами в коридорах. Ни с Пэнси Паркинсон, когда та пыталась оскорбить её, и определённо ни с Тео, которого теперь видела крайне редко. Часть её надеялась, что Джинни станет той, кто сделает первый шаг. Впрочем, вероятно, это стало задачей Гермионы. Она всё испортила и теперь должна была это исправить. Однако была не в силах заставить себя. Как она могла смотреть в лица людям, которым причинила боль, когда не могла взглянуть даже на собственное отражение? Всё было неправильным. Она сидела в уединенном алькове библиотеки, вдали от любопытных глаз. Конечно же, окружённая книгами, и, конечно же, не в состоянии открыть их. Она хотела почитать что-то другое. Просто взять фантастику и сбежать в другой мир, где бы ей не пришлось решать проблемы вовсе. Она могла бы просто наблюдать за тем, как разворачивается чужая жизнь, не затронутая неприятностями, с которыми постоянно сталкивается она. Гермиона заметила издание личного дневника, что являлось не совсем фантастикой, но всё же было чужой жизнью. Она взяла его, отметив, что тот принадлежал неизвестному целителю сотни лет назад. Равнодушно перелистывая дневник, она остановилась на первой попавшейся странице и начала читать. Прошло примерно тридцать шесть часов с тех пор, как я был заражен ядом. Боюсь, что худшее только впереди. Диней напоминала мне, неустанно, осмелюсь добавить, чтобы я никогда не ходил в лес в одиночку. Она совсем не понимает важность моих исследований. Было полнолуние, болото не спало. Твари почти не вылезали, и если за все годы исследований я был прав, то бумсланг появляется только в первое полнолуние каждого года. И ещё раз на седьмое. Я едва дождался седьмого полнолуния, чтобы продолжить. К сожалению, в своём желании преуспеть и поймать его в естественной среде обитания, я допустил критическую ошибку. Змея передвигается в топях и болотистых водах, оставаясь незаметной для неопытных глаз. Бумсланг вцепился в мою лодыжку, застигнув меня врасплох, но я поймал его! Пусть и прошло всего три дня, я чувствую, что мой конец близок. Она перешла к следующей записи. Человек не в силах противостоять бумслангу. Но вот дромарог может! Прошло пять дней с тех пор, как меня укусили, яд проник в вены. Тёмные линии, выступающие от места укуса, выглядят гадко. Я должен благодарить Цирцею за этот подарок, подарок в виде дромарога. Пока я наносил визиты, прощаясь с дорогими мне людьми, Джефферс зашёл ко мне, хвастаясь дромарогом, которого убил его сын в своей последней экспедиции в горах. Он сказал, что продал рога практически по шестьдесят тысяч галлеонов за каждый! И, Мерлин, как же мне повезло. Джефферс передал один мне. «За то, что был другом», — так он сказал. Он не знал, что рог дромарога является антидотом для многих редких ядов. Я незамедлительно начал работу, благодаря Цирцею, благодаря Джефферса. С помощью безоара, рога дромарога и стандартного ингредиента я изготовил антидот для яда бумсланга! Они никогда не опубликуют мою работу. И пусть зовут меня позором, но я сохраню этот дневник. Они ни за что не смогут стереть меня! Гермиона захлопнула книгу, чтобы рассмотреть обложку, и заметила блёклую надпись. Кто бы ни написал эту книгу, был забыт, его имя тускнело в течение нескольких сотен лет, скрываясь на задворках хогвартской библиотеки. И в этот момент Гермиона почувствовала, что также благодарна Цирцее. Благодарна Джефферсу и этому таинственному писателю. А потом, она сделала нечто совершенно абсурдное. Она загнула уголок страницы. В ней вспыхнула искра надежды, и она, захватив книгу и сумку, направилась в сторону подземелий. Если Вселенная сжалится над ней, то, возможно, в запасах Слизнорта найдётся рог дромарога. Пусть тот и был крайне редким, она могла помыслить и о более сумасшедших вещах. Спускаясь по ступеням в тёмное подземелье, Гермиона молилась, чтобы это стало ответом, который поможет ей продвинуться. Она могла бы начать работать над новым антидотом, содержащим антидот бумсланга, смешанный с антидотом мортелиуса, и тогда, возможно, она смогла бы выжить. Выжить означало время. Время, чтобы помириться со всеми. Всё получится. Надежда. Надежда есть. Она зашла в кабинет зельеварения, сразу же скинув свои вещи на ближайшую парту, и прошла к кладовой, обогнув стол Слизнорта, и открыла дверь. Серебристые глаза метнулись к ней, и воздух комом встал в её горле. Ну конечно, он был здесь. — Прости, — произнесла она, попятившись назад. — Я могу уйти. — Гермиона пошла за своей сумкой и закинула её на плечо. Драко вышел из кладовой и закрыл за собой дверь. — Тебе необязательно уходить. Я всё равно закончил. — Он схватил свою сумку со стола Слизнорта, ни на секунду не отводя с Грейнджер взгляда. — И извиняться тебе тоже необязательно. Гермиона взяла дневник, воспользовавшись им в качестве отвлечения, в то время как Драко направился к двери. Нечто овладело ей, и она не смогла остановить себя, когда выпалила: — Ты читал это? Его ладонь уже сжимала дверную ручку, когда он посмотрел на неё. Она показала ему обложку, всё ещё избегая его глаз. — Не читал. — Оу… Ладно. Что ж… — она закусила нижнюю губу, не будучи уверенной в том, что он всё ещё был настроен на помощь ей. Был ли? — Ну? — спросил он. — Я просто… тут кое-что есть. — Гермиона положила сумку обратно, а затем открыла страницу, которую загнула. Смущённо разгладив уголок, она протянула Драко дневник. — Не знаю, насколько это правда, но хотелось бы на это надеяться. Малфой взял дневник, и его пальцы коснулись её, послав ледяную дрожь по оливковой коже. Гермиона одёрнула руку, но тут же пожалела об этом. Воспользовавшись шансом посмотреть на Драко, пока он читал, она рискнула задержать на нём взгляд. Его кожа стала ещё бледнее, если такое вообще было возможно. Она отметила закатанные рукава, открывающие вид на метку. Её обрадовало то, что он больше не скрывал её. Он не должен был, метка не определяла его. Под глазами залегли тени, придавшие коже сероватый оттенок. Когда он поднял руку, проводя пальцами по спутавшимся волосам, она уловила блеск кольца. Он так и не снял его. Я люблю тебя. Прости. Он поднял взгляд, серебро встретилось с мёдом. Ей так хотелось коснуться его, обнять его. — Где ты нашла это? — Он у меня уже давно, был запрятан в глубине стеллажа. А что? Он покачал головой. — Автор упоминает Диней, мне кажется, это может быть дневник Экседиуса Лавгуда. Диней была его женой, и оба были фанатичными практиками. Многие не верили в их исследования, и в течение долгих лет не признавали, даже когда их открытия оказывались достоверными. Большая часть его исследований, на самом деле, весьма… — Драко осёкся, переводя взгляд с дневника на Гермиону. Она хотела, чтобы он продолжил. Комфорт, который он привык ощущать рядом с ней, никуда не исчез, пока он делился информацией. Осознание того, что она не разрушила всё окончательно, согревало душу. — Большая часть его исследований…? — спросила она. Он передал ей дневник. — Она потрясающая. Но у Слизнорта нет рога дромарога, его нет ни у кого. Дромароги на грани вымирания, и охота на них противозаконна. — Оу. — Гермиона прижала дневник к груди. — То есть, это здорово, что они находятся под защитой и всё такое, только для меня это очередной тупик. Грейнджер вновь взяла свою сумку и, закинув её на плечо, заметила, что в глазах Драко не было стены. Её отсутствие дало слабую надежду, пусть у Гермионы и не было на неё права. Пока её друзья ненавидели его, она не могла быть с ним. — Прости, я не хотела докучать тебе с этим. — Ты не докучаешь, — тихо ответил он. Он искал что-то в её глазах, она чувствовала это, глядя на него. Она знала, что не должна смотреть так долго, даже смотреть в принципе. Они не должны были вместе находиться в одной комнате. Не тогда, когда все её мысли были лишь о его руках вокруг талии и о его губах, опаляющих кожу. Не тогда, когда она жаждала ещё раз услышать от него те слова. — Я всё ещё помогаю тебе, ты ведь это знаешь? — спросил Драко. — Ты не обязан, и я не ожидаю этого от тебя, — произнесла Гермиона. Её голос прозвучал слабее, чем ей хотелось бы. — Я делаю это ради тебя. — Он подтянул сумку, висевшую на плече, и, открыв дверь, вновь посмотрел на неё. — Я всё делаю ради тебя. Как только он ушел, всё внутри неё сжалось. Ей стоило всех усилий, чтобы не побежать за ним, не поймать и не поцеловать, извиняясь. Чтобы не взглянуть в эти глаза словно звёзды и… Нет. Никаких больше звёзд. Не в том случае, если она хотела вернуть семью…

***

Очередной день. Теперь все они ощущались одинаково, сливаясь в бесконечную массу бессонных ночей и пропитанных слезами простыней. Единственным, что давало ощутить время, была боль. В том, что ситуация с рукой лишь усугублялась в десятикратных размерах, не было никаких сомнений. С момента расставания не выдалось ни секунды, когда бы Гермиона не находилась в шаге от того, чтобы отрубить руку. Дернуть плечо из сустава и прокручивать до тех пор, пока кожа не натянется так сильно, что будет напоминать резину, и вырвать всю конечность. Вероятно, она бы уже сделала это, если бы так сильно не боялась потерять важную часть тела. Или, быть может, её останавливали остатки храбрости. Храбрости. До чего же смехотворно звучало это слово. Когда за последние восемь месяцев она была храброй? Ни разу. Это оказалось настолько чертовски нелепо, что она чуть не рассмеялась вслух посреди нумерологии. Сдержалась она лишь потому, что почувствовала на себе взгляд Кормака. Последние полторы недели он смотрел на неё так, словно она была бомбой, которая, отчего-то, могла взорваться в любую секунду. Возможна, эта мысль не была такой уж и безумной. Впрочем, в каком-то смысле её даже не напрягал его взгляд. По крайней мере, он отличался от других, Кормак был оригинален в своих мыслях. Взгляды остальных студентов состояли из чистого отвращения, жалости, жгучей ненависти и непонимания. Всё это ощущалось чрезмерным, но в то же время казалось, что мир вокруг не существовал. Особенно когда она смотрела на свои туфли, шагая по коридорам. Гермиона боялась, что, оторвав взгляд от потёртой кожи, увидит серебристые глаза или копну рыжих волос, и не могла решить, чего боялась больше. С того дня Рон не разговаривал с ней. Он мог бросать в её сторону злые взоры или издевательские насмешки, но она об этом никогда бы не узнала, ведь не поднимала голову. — Мисс Грейнджер? Вы знаете ответ? — спросила профессор Вектор. — Нет, профессор. — Всё так же с опущенной головой. Она снова чуть не рассмеялась, когда в классе раздались перешёптывания. Как посмела Гермиона Грейнджер не знать ответа? Как посмела она нарушить ритм унылой монотонности их чертовски поганых жизней? Ну что за сука! Гермиона прикрыла рот рукой. Смеяться было бы неподобающе. Она бы выглядела сумасшедшей. — Мисс Грейнджер, всё в порядке, дорогая? Просто превосходно. — Я просто не знаю ответа, — тихо ответила она. — Что не страшно, но… — 89 градусов, — перебил он. — Таков ответ, профессор. Зачем он это сделал? Он же не… он… блять! — Спасибо, мистер Малфой. Профессор продолжила урок, а боль в предплечье лишь нарастала. Это по-настоящему злило. Хотелось кричать. В основном на него. Зачем он помог? Как он мог сидеть за ней с такой, блять, лёгкостью? Она даже не знала, было ли ему больно, потому как ей… Боже, как же было больно. Чертовски больно. Считал ли он, что таким образом помогает? Или просто насмехался над ней как и все? Паника, паника, паника, паника. Нет, он бы не стал так поступать. Не смог бы. — Урок окончен. Скрежет стульев о пол и разговоры между студентами только усилили её тревогу. Гермиона даже не пошевелилась, чтобы убрать книгу или взять сумку. Она оставалась совершенно неподвижна, глядя на узоры деревянной поверхности стола. И подметила, что все они были разных оттенков коричневого. Как занимательно. Даже шорох, сопровождавший ушедшего Кормака, не подтолкнул её к тому, чтобы уйти самой. По какой-то причине она оставалась здесь, позволяя разуму метаться в мыслях, которые, она знала, у неё ни за что не получится взять под контроль. — Гермиона? Почему она ожидала, что это будет он? Хотелось ли какой-то её части, чтобы он тоже остался? Остался бы он? — Привет, эм, ты как? Она всё же оторвала взгляд от узоров и увидела Невилла, стоявшего рядом с её столом. В кабинете больше никого не было. — В норме, — ответила она. Лонгботтом кивнул и нахмурился, пока рассматривал её лицо. Гермиона задумалась над тем, как выглядела после того, как не смотрелась в зеркало больше недели. Она была не в силах видеть ту, что разрушила её жизнь. — Знаю, что являюсь, наверное, последним человеком, с которым ты хотела бы разговаривать, но я подумал, что тебе стоит знать, что, если хочешь, ты можешь поговорить со мной. — Это не так. — Оу, эм, прости. Она заметила, каким высоким он стал. — Ты не последний человек, с которым я бы хотела разговаривать. — Невилл кивнул. — Разве ты не должен быть с Роном? С произнесённым именем во рту чувствовался привкус поднимающейся к горлу желчи. — Нет, я не общался с ним уже около недели, и не собираюсь, после всего, что он наговорил тебе. Никто не имеет права произносить такое, и мне очень жаль, что тебе пришлось это выслушивать. Надежда. — Спасибо, Невилл. — Для справки, я не вижу никаких проблем с тем, чтобы ты встречалась с кем хочешь. Точнее, я понимаю, вся эта вражда между Малфоем и Роном... И я в курсе всеобщих опасений насчёт Малфоя, но ты же умная, — сказал Невилл. — Ты бы не стала ничего делать, не проведя перед этим тщательного исследования, так ведь? — он рассмеялся. — Уверен, что и с Малфоем провела нечто подобное. Если бы ты была кем-то другим, то у меня возникло бы больше вопросов, но твоим суждениям я доверяю. И Рон тоже должен. Невилл улыбнулся и похлопал её по плечу, прежде чем уйти. Самый неожиданный разговор обернулся в главную надежду. Пусть боль и не ушла. Как так вышло, что кто-то настолько далёкий от её личной жизни стал тем, кто утешил? И всё же это было утешением. Капелькой надежды, которая позволит ей продержаться ещё немного. Пока всё снова не рухнет. Но до тех пор, она могла надеяться. И этого было достаточно.

***

Стоя перед дверью в комнату Тео, Гермиона осознала, что никогда не была в этой части коридора. Можно было развернуться и уйти, но боль в предплечье стала непрестанной. Рука не болела так сильно с тех пор, как Гермиона в последний раз отвернулась от Драко. Боль привела её сюда. Неуверенно подняв кулак, она постучалась. — Да? Открыто! Она нервничала из-за того, что ей придётся столкнуться с ним лицом к лицу, но, поборов тревогу, просунула голову в дверной проём. Нотт, откинувшись на спинку стула, сидел за столом, отбивая ритм ногой. — А, это ты, — грубо пробормотал он. — Чего тебе? — У тебя ещё осталась аптечка? — спросила она, заламывая руки. — Имеешь в виду аптечку Драко? — спросил он, на что она кивнула. — Ты хотя бы имя его произнести можешь? Она нахмурилась. — Да, аптечка Малфоя, она у тебя или нет? Тео окинул её презрительным взглядом и, поднявшись с места, пересёк комнату. Она ждала, пока он открывал шкаф и рылся в вещах. Его комната была почти что идентична её, но вместо комода у него был шкаф, и пол не был завален книгами. Он схватил кожаную сумку и подошёл к ней. Собираясь протянуть её, Нотт остановился. — С чего я вообще должен давать её тебе? — Потому что не хочешь, чтобы я умерла? — неуверенно спросила она. Он закатил глаза. — Это спорно. Гермиона усмехнулась. — Я ничего тебе не сделала, если уж на то пошло. Тебе необязательно вести себя со мной как последняя скотина. — Да, но ты разбила сердце моего лучшего друга и практически разрушила его жизнь, так что… — Я не рушила его… — Фейрер приходил. На следующий день после его небольшой размолвки с Уизли из-за тебя, — произнес Тео. — У него с МакГонагалл был долгий разговор. Даже слишком долгий по моему мнению, после чего его чуть не вышвырнули отсюда. Она побледнела. — Из-за чего? Он ведь никого не убивал. — Нет, но нарушил условия своего испытательного срока. Ввязался в драку, использовал несанкционированную магию, повредил школьное имущество. Мерлин, ты бы только видела, во что превратился тот туалет после того, как ты ушла. Разнесён в щепки. И всё это твоя вина. — Я не в ответе за действия других людей. Он поступил так по собственному желанию. Тео сощурился и сделал шаг в её направлении. — Он сделал всё это из-за тебя и почти что был отослан в ту грёбаную тюрьму-небоскреб. Я был вынужден вмешаться. Снова. Как и обычно, как и в начале года, как и на суде, когда он слетел с катушек — я вмешивался постоянно. И в этом, блять, виновата ты, так что да, я не особо рад тебе в данный момент. Гермиона взглянула на него и не смогла узнать привычных карих глаз. Теперь они были жестокими, лишившимися доброты. — Я даже не знаю, что произошло на суде, он ничего мне не рассказал. И моей вины в том, что умерла Нарцисса, нет. — Верно, но когда Драко подошёл поговорить с отцом после слушания, в разговоре всплыло твоё имя. Люциус наговорил всяких гадостей о тебе, того, что я ни за что бы не повторил, как бы ни был зол на тебя. Сказать, что Драко взбесился, это ничего не сказать. — Тео кинул аптечку к её ногам. — Понадобились три аврора, я и Фейрер, чтобы оттащить его от отца. Он избил его до такой степени, что чуть ли не убил. Почему? Ты, всё дело в тебе. Несколько нелестных слов о любви всей его жизни чуть не отправили его за решётку. Так что даже не пытайся убедить меня в том, что ты ни в чём не виновата. Глубоко вздохнув, она подняла сумку и вновь посмотрела на него. — Я не пытаюсь ни в чём тебя убедить. Я знаю, что виновата… во всём, что пошло под откос в моей жизни. — На глаза начали наворачиваться слёзы, и она перевела взгляд на потолок в попытке сдержать их. — Я виню себя за всё: за родителей, за всех тех, кого мы потеряли в войне, Римуса, Фреда — всех их. Я виню себя. И виню себя за то, что предала Рона; за то, что думала, что не сделала ничего плохого; за то, что ранила Джинни, в какой-то степени и Молли. Я виню себя за то, что ушла от Малфоя, хотя так отчаянно люблю его, и это последнее, чего я хотела. Но я была вынуждена это сделать. Поэтому, пожалуйста, Тео, прошу тебя, ненавидь меня сколько тебе угодно, но не напоминай обо всём, что я натворила. Не напоминай, что я виновата в страданиях других, потому что я и так это знаю! Я знаю и приношу себе куда больше боли, чем ты. Она прикусила язык, сводя взгляд с потолка. — Спасибо за аптечку. Когда она зашла в свою комнату, то увидела облезшего полосатого кота, который растянулся на кровати, греясь в последних лучах солнца, просачивающихся через окно. Гермиона села на постель вместе с сумкой, и кот замурчал, когда она почесала его пузико. — Теперь остались лишь мы с тобой. Кот раскрыл глаза и перекатился на живот. Он потряс мордочкой и моргнул несколько раз. Гермиона почесала у него за ушком, после чего он спрыгнул с кровати. Живоглот обошёл стол и начал точить когти. Затем он вытащил что-то из-за стопки книг и запрыгнул обратно к ней. — Ох, Живоглот, — прошептала Гермиона. Тот положил зелёный с серебристым галстук на её колени и потёрся о него носом. Она взяла галстук, ощущая его шелковистость между пальцами. Он пах им, и одно лишь это заставило больше слёз подступить к глазам. Они не прольются, она не позволит. Кот прикоснулся к нему лапой и мяукнул. — Он не вернётся, прости. — Живоглот снова мяукнул. — Я знаю, что ты любил его, но он не вернётся. Неважно, как сильно нам этого хочется, но ему нельзя. Живоглот вновь спрыгнул с кровати и вышел из её комнаты. Она увидела, как он свернулся калачиком на диване, подальше от неё. Теперь у неё действительно никого не осталось, даже её чертов кот на неё рассердился. Вздохнув, Гермиона положила галстук на его старую подушку, ту, с которой спала каждую ночь, и принялась открывать аптечку. Она закатала рукав и развернула повязку, бросив её в мусорку у двери. Рана выглядела мерзко, очевидно, становясь всё хуже и хуже. Она была полностью чёрной, и сперва Гермионе показалось, что это яд. Она вылила очищающее средство, чтобы промыть рану, и кровяная плёнка лопнула, из неё полилась чёрная жидкость. Грейнджер не стала её останавливать, потому что знала, что это бесполезно. Продолжив прочищать рану, она заметила кое-что. Теперь буквы ушли ещё глубже под кожу. Настолько, что была видна кость. Это разъедало её, и это явно не являлось последствием мортелиуса или бумсланга. В этом было замешано нечто другое, что-то, что заставляло её кожу и мышцы гнить и расслаиваться. Если ей и хотелось выжить, то с целой рукой, что означало сохранение кости в ней. Что-то внутри подсказывало, что её время истекает быстрее, чем ожидалось. Стрелка часов внезапно начала свой ход, ознаменовав обратный отсчёт. Единственное, чего Гермиона не знала — сколько времени у неё осталось.