Шесть раз, когда Джим пожелал Споку сладких снов, и один, когда это сделал Спок

Джим, отделенный от Спока и Боунса стеной больничной палаты, выжидает момент для своего воскрешения. Он ловит себя на мысли о том, что это промедление — месть Споку за муки ревности, и за вулканскую жену, и за долгое недоверие. Внутри него борются мелочность и что-то большое, то, о чем он старается не задумываться. То, что подвесило его карьеру на волоске, что заставило сострадать и, кажется, чувствовать обреченность и ненависть к себе, волнами исходящую от Спока последние дни. Дольше слушать монолог вулканца становится невозможным, и Кирк покидает свое убежище. — А не хотите спросить сначала меня, Спок? — говорит он ссутулившейся спине и видит, как она распрямляется, напрягаясь, как сходятся лопатки под тонкой тканью форменки. — Джим? — Спок как будто не может поверить, не прикасаясь, и Кирк оказывается стиснут сильными руками, — Джим! Джим смотрит, как свет возвращается в черные глаза, как расширяются в них зрачки, как на таком бесстрастном лице вдруг появляется широкая улыбка, непривычная, личная, только для него. Она будет принадлежать ему — и Джим тянется ближе, дотронуться, осознать, и еще ближе, коснуться такого открытого сейчас лица. Со стороны доносится хмыканье, и Спок захлопывается, как моллюск, почувствовавший опасность. Джим вздрагивает — он совсем забыл, что в лазарете есть кто-то еще. Надо быстрее закончить здесь, пока Спок не закрылся совсем, пока еще не запретил себе чувствовать снова, и оказаться в безопасности капитанской каюты, думает Джим. Пока он сам не спрятался в ужасе от своего сердца. — Нас ждут дела, Боунс! Спок следует за ним, не задавая вопросов; может ли быть, что эти четыре месяца и он понимал, что Джим флиртует — и действительно отвечал, в своей иносказательной манере? Хочется бежать по коридорам, секунды промедления бесят, как у него бывает, когда уже невозможно отвернуть назад. Как будто он в центре планетарной войны. Дверь каюты наконец-то захлопывается, оставляя их в одиночестве. Джим сжимает руку в кулак, потирает большим пальцем костяшки, вдыхает глубоко, поднимает глаза на Спока. Тот выглядит, как обычно, и все слова вылетают из головы. Молчание давит.  — Какое дело ты хотел обсудить, Джим? — Спок стоит вполоборота к нему и смотрит на стену. Спок сказал: «Джим». Кирк разжимает ладонь и облизывает губы. Джим шумно выдыхает и заставляет себя поднять руку. Внутри что-то обрывается, когда он дотрагивается до чужих пальцев. Такие длинные и бледные. Джим обхватывает их и чувствует, как они дергаются. — Это, Спок. Спок поворачивается к нему всем корпусом, почти вплотную, смотрит в упор. Высвобождает ладонь из Джимовой хватки — Кирк хочет закрыть глаза, но не может даже моргнуть — поднимает руку и скользит двумя сложенными пальцами вниз по его виску. Прикосновение едва ощутимое, и Джим задерживает дыхание. — Да, Джим. Из Джима будто выдергивают тугую пружину, и он опирается бедром о край стола, и начинает дышать, и тело само притягивает Спока еще ближе, так, что между ними не остается пространства. Спок наклоняет голову и поднимает уголки губ, и теперь можно к ним прикоснуться. Спок отстраняется, и Кирк только сейчас замечает зеленоватые синяки под его глазами. Он же не мог спать черт знает сколько, думает Джим, а тут еще и капитан грузит своими эмоциями, проклятье. — Думаю, нам обоим нужно поспать, — Джим проводит рукой по спине Спока, — Нам ведь некуда торопиться? — Верное наблюдение, Джим, — Спок касается предплечья Кирка и отходит к двери. — Сладких снов, Спок! — Думаю, сегодня ваше пожелание может исполниться, капитан. Дверь за Споком закрывается, и Джим смеется.