Сондер

      Наступления следующего дня Моно ждал почти с трепетом. Вечер уже дома проходит подозрительно быстро, но, вероятнее всего, дело было в том, что мама то и дело спрашивала, как все прошло и как ему «тот мальчик», а Моно отвечал совершенно невпопад какую-то околесицу. Он даже не помнит, что конкретно тогда ей сказал, но, кажется, ответы женщину более чем удовлетворили, если ссоры за ними не последовало.       Вообще, ощущения от прошедшей встречи были престранные. Если выбросить из головы злость и недовольство вмешательством родительницы, то все почти хорошо. С Шестой априори было здорово, потому что она на сектантку не похожа вообще, и как ее мировоззрение, так и ее образ в целом Моно казались вполне себе неплохими и интересными. Конечно, о какой-то долгосрочной дружбе или чем-то таком на этом этапе говорить было рановато, но у самого подростка даже так было стойкое чувство, что с ней можно словить коннект во многих вопросах: не только связанных с их незавидным положением в этой деревне, но и в принципе.       Ее же брат… да, очень многое подпортило именно сводничество, разумеется, но пока что он не казался таким уж плохим. Моно видел много детей и подростков и обычно они еще не были такими уж талантливыми манипуляторами и актерами, чтобы скрыть что-то злое, так что и особых трудностей с отсеиванием круга общения он не испытывал, но тут… Седьмой под своей призмой набожности и правильности отторгал только этими чертами, но Моно не мог не отметить, что парень при этом совершенно не стремился вступать с ним в конфронтацию и, скорее всего, прекрасно понимал, что новому приятелю сестры в его компании некомфортно.       Однако если он, ровно как и Шестая (у которой были вполне себе понятные причины для такого поведения) намеренно отказывается от общества других подростков, то очевидно, что в нем что-то странное есть. И Моно хотелось бы понять, что конкретно. Просто чтобы доказать, что ни капли он не настолько хороший, как все думают. Правда, что делать, если это действительно окажется так, он думать не стал.       Утром он поднимается пораньше, чтобы точно успеть собраться к приходу Шестой. В том, что она зайдет за ним без своего брата Моно был уверен — к своему глубочайшему стыду, он не смог не дать ей понять, что Седьмой ему именно что не нравится, и, наверное, мнение свое о нем Моно изменить не сможет никак. Ну, разве что в еще более худшую сторону — тогда, когда он наконец-то найдет в нем это темное зернышко с гнильцой, расколет и выпустит всю чернь наружу.       Он размышлял об этом и перед сном, но сейчас позволил себе углубиться в анализ еще больше. Вспоминались все фильмы о религиозных фанатиках или маньяках, скрывающихся под рясами священников и епископов. Конечно, Седьмой вряд ли является каким-нибудь убийцей, но Моно просто не мог отогнать от себя мысль, что мальчик этот настолько же двуличен, как и, собственно, мать Моно, годами скрывающая свою причастность к мормонской общине. В чем проявится это двуличие пока было рано судить: быть может, Седьмой на самом деле тут всех ненавидит и мечтает убить; может, он тайно режет глотки животным, потому что сам подвергается насилию от какого-нибудь священника-извращенца; возможно, у него есть сексуальные девиации или… ну, или он просто внутри очень злой и смотрит на всех свысока.       Моно вздыхает, отгоняя навязчивые мысли. Отец, узнай он о помешательстве сына, был бы очень сбит с толку такой пессимистичной картиной его видения мира и конкретно мальчика, который пока что даже не успел сделать ничего плохого. От понимания этого становится немного совестно, но недостаточно для того чтобы вообще выкинуть все это из головы. Так… отложить до лучших времен.       Когда Моно спускается вниз, мама уже хозяйничает на кухне. Женщина слышит скрип половиц и оборачивается на звук, с удивлением замечая своего сына. — Надо же, как рано ты встал, — для убедительности повернувшись к большим напольным часам, говорит она. Стрелки едва добирались до десяти. — Видишь, как хорошо влияют на тебя здешние дети. Может, когда-нибудь провожу тебя рано утром на зарядку со всеми… — Ой, мам, только без этого давай, — закатил Моно глаза. — Посмотрю на тебя через недельку, — весело качнула она головой. — Пара дней уже сотворила с тобой чудеса.       Будто бы до этого он был неисправимым бунтарем и хулиганом.       Завтрак проходит спокойно и тихо; мама больше не говорит о соседских детях и их прекрасном образе жизни, но так же она и ничего не говорит про до сих пор отсутствующий в доме свет и мобильную связь. В конце концов, папа сам должен был уже начать волноваться — они не сказать, что так уж часто общались дома и уж тем более созванивались каждый день, если тому доводилось уезжать в командировки или ждать Моно из летнего лагеря — мама ведь рассказывала про дом и похороны родителей, про важные дела…       Но что, если и папа обо всем знал? Да нет же, это звучит как бред. Уж он-то точно бы не позволил этому случиться. Насколько он был терпим вообще к любому вероисповеданию и религии, настолько же он и был в курсе, что представляет собой эта чертова община и живущие тут религиозные фанатики. Он бы никогда не позволил маме забрать сюда их единственного ребенка.       Моно ужасно хочется в это верить.       Он проводит почти все время до прихода Шестой в мыслях об этом и уже успевает вогнать себя в такое отчаяние и тревогу, что даже не радуется визиту новой подруги, однако хватает одного ее флегматичного взгляда для того, чтобы стало спокойнее.       Нужно просто дождаться, пока появится свет в доме. Он свяжется с отцом, они обо всем поговорят и все придет в норму. Папа точно сможет дать понять маме, что она перегнула палку.       И тогда… тогда все придет в норму. — …мы решили начать с малого, — оповещает Шестая, когда Моно закрывает входную дверь и спускается за ней по каменным ступенькам. — Попробуем то, что есть почти в каждом доме. Наверняка и твоя мама уже давала тебе эти отвары, просто ты не заметил, что это не привычный для вас чай или типа того. Всякие экстравагантности можем в следующий раз попробовать, если захочется чего-то необычного. — А что для вас «необычное»? — задает Моно напросившийся сам собой вопрос.       Девочка пожала плечами, открывая калитку. — Ну, я бы сказала, розмарин, — ответила она спустя некоторое время. — Необычный вкус. Еще с орегано тоже такое себе. Может, кому-то зайдет, но как по мне — бурда странная.       Моно вспоминает запах и розмарина, и орегано, и в голове как-то не выстаивается никакая приблизительная картинка того, как такое варево выглядит и тем более какое оно на вкус. Может, если это перемешивать с обычным чаем — черным или зеленым — то и получится нечто исключительно на любителя, но в чистом виде, наверное, это отвратительно.       Фу. — Еще кошачья мята тут недалеко растет, поэтому можно будет попробовать заварить ее, — она повернулась к нему, едва заметно ухмыльнувшись. — Мне такое нравится. И Тенька потом со мной всегда очень добрая.       Воспоминания о домашней любимице девочки отозвались в Моно холодком по спине. Наверное, ему-то уж точно не стоит даже пробовать всякие отвары с кошачьей мятой, особенно если потом придется идти к Шестой в гости. Еще одно нашествие ее питомицы он может попросту не пережить — бесноватое создание, скорее всего, просто уничтожит его. — Тут принято чисто травы с кипятком пить? — полюбопытствовал Моно. — Типа того, — почти сразу отозвалась Шестая.       Они миновали калитку уже во двор ее дома. — И больше нет вообще ничего? — задал другой вопрос мальчик. — Вода, — серьезно кивнула она. — Вода из колодца. Из лужи. Вот, тут неподалеку лужа как раз была…       Моно закатил глаза, но совершенно не разозлился. Какая же она все-таки вредина, а! — Но если серьезно, то есть же фрукты, овощи, ягоды… — продолжила Шестая, когда они уже почти дошли до двери в ее дом. — Со всего этого можно выжимать сок и все такое. Можно засушивать какие-нибудь фрукты и ягоды, а потом варить, и получается что-то типа морса. В общем, ничего прям вау. Это очень простые вещи, которые может сделать каждый.       Уже нажав на дверную ручку, она обернулась на него, глядя из-за плеча. — Даже если живешь не в логове сектантов, а в каком-то там городе, — заключила она, наконец, открыв дверь и пройдя внутрь.       Дома было тихо. Во всяком случае, Моно не слышал голосов взрослых, нигде не было слышно взрывов адской кошки, да и голос Седьмого так же не доходил до его ушей. Сначала это обрадовало, а потом Моно понял, что если бы Седьмой разговаривал сам с собой, то дела были бы еще хуже, чем казалось.       И, будто читая его мысли, Шестая снова открывает рот. — Пойдем на кухню. Седьмой уже должен был поставить чайник, — девочка, не глядя на него, прошагивает вперед, затем заворачивая за угол.       Значит, они действительно снова будут втроем. Гадость.       Мальчик замечает их сразу, как только они заходят в помещение и Моно едва сдерживается чтобы не скривится от странного контраста: как он понял, у мормонов в принципе было принято довольно скудное убранство дома, без кричащих цветов и излишеств. Все было в сдержанной светлой гамме, без узоров, картин, и любых украшений, но на всем этом фоне так кричаще смотрелся сам Седьмой с его темными волосами и синими глазами, словно и не должен такой человек вообще быть в этих стенах. Стоит Моно только подумать об этом, как он тут же отгоняет наваждение — не хватало только сойти с ума и решить, что это вселенная посылает ему сигналы о том, что этот мальчик не такой уж светленький и хорошенький, каким хочет казаться. — Привет, Моно, — добродушно кивает ему Седьмой, — как твой день?       Подросток было открывает рот для язвительного «до тебя было лучше», но тут же одергивает себя — пока что ничего плохого не происходит, так что ему стоит поумерить свое недовольство. — Неплохо, — безразлично пожимает он плечами, в тайне надеясь, что пацан не решит устроить смоллтолк и окончательно выбесить его своей улыбочкой и добродушным взглядом.       Правда, то, что в сочетании с ними Седьмой совершенно не может скрыть напряженность своей позы и скованность движений, от Моно тоже не укрылось. Казалось, Седьмому тоже очень некомфортно от чужого присутствия в доме. Ну, или от присутствия конкретно Моно.        К счастью, Шестая не дала неловкой паузе появиться и подтолкнула нового приятеля к столу в середине комнаты. — Садись, — она приглашающе указала на заранее отодвинутый стул, а затем кивнула брату. — Начнем дегустацию. — Сразу с места в карьер? — хмыкнул гость, направляясь вглубь помещения. Солнце светило через незашторенное окно и от светлых тонов вокруг уже начинали болеть глаза.       Моно опустился на предложенное место и услышал тихий вздох со стороны мальчика. Уточнить, правда, ничего не успел, потому что в следующую же секунду перед ним на стол со стуком было поставлено два стакана с… эм… — Что это, — только и смог выдавить он из себя.       Близнецы заговорщицки переглянулись — Моно заметил, как Шестая улыбнулась, а Седьмой закусил губу — и одновременно пожали плечами. Было очевидно, что они что-то задумали и явно намеревались притворить свой план в жизнь, но ему бы хотелось верить, что травить его тут или подсыпать что-то слабительное никто не будет. — Мы заранее все подготовили, но с одним напитком возникли… разногласия, потому что мы любим его по-разному готовить, — пояснила девочка, пододвигая к Моно стакан, на треть заполненный чем-то, по цвету напоминающее подсолнечное масло. — Попробуй и скажи, чей лучше получился.       Моно недоверчиво наклонился над столом и принюхался. Пахло нормально, хоть и немного горчило. — Так, эм, что это такое? — снова попытался уточнить он, но Шестая лишь покачала головой. — Сначала попробуй — потом скажем, — говорит она, беря стакан и настойчиво втискивая его в чужую руку. — Давай.       Моно хмыкнул. — Не боишься, что у меня может быть аллергия и я прямо тут умру? — у тебя есть аллергия? — уточнила девочка задумчиво. Он покачал головой и он фыркнула. — Раз нет, то пей!       Под двумя парами внимательных глаз Моно сдался, понимая руки в жесте капитуляции. В принципе, он сюда за этим и пришел, а если во все добавится элемент загадки, то будет ведь еще веселее, да? — А где чей? — уточнил подросток.       На этот раз фыркнул уже Седьмой. — Ты должен быть беспристрастен и выбрать что по душе, — сказал он мягко. — В конце концов, мы тут спор решаем.       И, наверное, если бы он говорил это в вакууме, без привязки к ситуации в целом и предвзятому отношению Моно к нему, то его мягкий немного хриплый голос и спокойная интонация могли бы подкупить любого, потому что всегда ведь приятно, когда с тобой хорошо обращаются и вежливо разговаривают люди, о которых все вокруг исключительно хорошо отзываются. Наверное, будь их жизнь немного другой, будь они одноклассниками и заговори так Седьмой где-нибудь в столовой за праздной беседой и попытками наладить контакт без подстрекательства взрослых, то Моно бы растаял в ту же секунду. Он бы сделал то попросят, поинтересовался бы увлечениями и планами, предложил бы всем втроем заскочить после занятий в анти-кафе недалеко от кино, но…       Но, увы, они находились здесь и сейчас, проживая лето в мормонской общине, и Седьмой сам был верующим в какую-то чушь идеальным сыночком маминой подружки, которого мама Моно ставит в пример и который иногда совершенно неосознанно показывает странные эмоции и жесты, в которых Моно ясно, словно день, видит притворство и двуличие. Так что, да, вместо того, чтобы улыбнуться и успокоиться, подросток едва давит в себе желание огрызнуться и отвернуться, лишь бы не видеть перед собой этого пацана, не слышать его голос и не улавливать в его глазах свое отражение. — Давай, — подбадривает Шестая, немного наклоняясь к нему, и только ее лицо — милое и румяное — вырывают его из нелестных мыслей о ее брате. — Этот — мой.       Седьмой рядом разочарованно стонет. — Ну зачем ты сказала, — тянет он тихо. — Он же теперь точно скажет, что твой вкуснее.       Шестая задирает нос. — Потому что я ему больше нравлюсь? — фыркает она самодовольно. Седьмой пораженно смотрит на нее и секундно косится и на Моно, очевидно, чтобы увидеть его реакцию. — Не говори об этом так, — просит мальчик, явно смущенный подобной формулировкой, затем обращается уже к Моно. — Пообещай, что будешь судить здраво.       Моно хмыкает. — Не могу обещать, — говорит он, поднося стакан ко рту. — В конце концов, Шестая мне действительно больше нравится.       Седьмой почти багровеет и Моно, наблюдая за его растерянностью, с ухмылкой делает глоток.       А потом едва не давится, ощущая что пьет едва не жидкий сахар. — Ну, как? — тут же подскакивает Шестая и подросток изо всех сил старается удержать лицо и не скривиться. — Вкусно?       Моно проводит языком по небу и внутренней стороне зубов, стараясь стереть приторно-сладкий вкус, он в принципе не был таким уж поклонником сладостей, предпочитая кислое и соленое, но ему казалось, что даже самые заядлые сладкоежки после целого стакана этой настойки обратятся к дантисту с кариесом одновременно по всей ротовой полости.       Тем не менее он слабо улыбнулся. — Очень, — максимально искренне выдавил он, ощущая как кадык в горле отказывается двигаться и сглатывать слюну, по вкусу сейчас похожую на самую сладкую на свете карамель.       Седьмой пододвигает к нему наполненную водой чашку. — Это чтоб вкус не перебивать, — пояснил он. — Сейчас мое.       Вторая дегустация прошла не сильно лучше, но уже скорее в моральном плане — Моно был готов к тому, что у такого сахарного мальчика напиток будет еще слаще, но тот оказался не в пример более терпимым, чем еще более усугубил ситуацию — Моно однозначно больше понравился второй вариант, но признавать он это не хотел ни в коем разе, отчего-то считая такое едва не личным проигрышем. — Так что, чье лучше? — нетерпеливо уточнила девочка, пододвигаясь ближе.       Моно снова сглотнул, вспоминая вкус ее варева, а затем постарался улыбнуться самой обнадеживающей улыбкой, на которую был способен в в ситуации, когда его буквально тошнило от одного только привкуса. — Твое, — кивнул он, сам не веря в то, что действительно произносит такую страшную ложь. Результат, правда, оправдал жертву.       Шестая радостно вскинула руки и на мгновение ее лицо просветлело чистым детским восторгом. Седьмой за ее спиной удрученно вздохнул, признавая поражение. — Я же тебе говорила! — девочка звонко шлепнула брата по локтю. Он уязвленно шикнул. — Потом что ты ему сказала, что это твое, — парировал он. — Ни один нормальный человек не станет это пить и говорить, что оно вкусное.       Моно, скрепя сердце, был вынужден с ним согласиться, даже если это согласие вслух никогда бы не озвучил. Тем не менее это напомнило, что ему все еще интересен состав чего-то столь странного. — Так что это было? — вклинился он, прерывая начавших было спор близнецов.       Они странно переглянулись, словно не знали, стоит ли говорить что-то, и, пользуясь заминкой, Моно снова поднес чашу с водой к губам, собираясь сделать глоток. — Тебе что-либо известно об уринотерапии?.. — осторожно уточнила Шестая.       Уже успевший сделать глоток подросток подавился собственным языком и громко закашлялся, во все глаза смотря на новых знакомых. Конечно, ему хотелось бы верить, что они сейчас шутят, но собственное утешение омрачалось пониманием, что они тут отрицают технологии и медицину, отдавая предпочтение единению с Богом и природой, поэтому вероятность, что они действительно могут использовать… такие методы, конечно, мала, но абсолютно точно не равна нулю. И если это действительно так, то…       Боже… — Чего?.. — только и смог выдавить из себя Моно, не зная, стоит ли давать всему своему ужасу вырваться наружу. — Это моча?       Шестая шагнула ближе — Тебе не нужно так реагировать! — уверила она. — Мы питаемся только натуральными продуктами и тщательно следим за здоровьем, поэтому все наши выделения тоже весьма полезны и могут быть повторно использованы в пище! Это полезно! — Да, в этом нет ничего странного или плохого, да и к тому же… — поддержал ее Седьмой, но, глядя на перекосившееся лицо Моно, видимо, сжалился: — Нет, стой, мы шутим, это просто смесь нектара клевера и меда липы в воде.       Шестая повернулась к нему, возмущенно пыхтя, в то время как сам Моно устало выдохнул. Нет, он, наверное, никогда не сможет привыкнуть к этим шуткам, направленным на то, что он просто не может воспринимать их как таких же обычных людей, с такими же триггерами отвращения, и искать в них что-то мерзкое и ненормальное. Вроде питья мочи, да. — И это еще ты меня упрекаешь, что я рассказала что-то?! — возмутилась девочка. — Обломщик! — А ты хотела, чтобы он прямо сейчас убежал и мы бы никогда в жизни ему бы не доказали, что никто тут не будет заставлять его пить мочу?! — возразил Седьмой. — А может ему бы и понравилось! — Фу, Шесть, фу!       Моно вздохнул. Наверное, ему стоит привыкнуть к тому, что подобные розыгрыши будут происходить настолько часто, насколько вообще будет возможно.       О составе следующего напитка его предупредили заранее — это был свежий сок сельдерея, в который по желанию можно было добавить воды. Сам Моно ни разу сельдерей в чистом виде не ел, поэтому представить, какого будет его сразу и пить, не мог. — Думаю, тебе должно понравиться, — пожал Седьмой плечами, видя неуверенность. — Тебе же нравится кофе, а он горький. Возможно, сгодится на замену.       Моно глянул в стакан с мутной водой. Запах от нее был достаточно приятный, свежий и терпкий. Если это действительно было бы что-то, хоть отдаленно напоминающее дом, то стоило попробовать. …И разочароваться.       Моно сделал щедрый глоток и не выплюнул обратно исключительно от неожиданности, потому что… ну, если бы «хуета» была напитком, то именно таким — совершенно невкусным, отвратительным и кусающим язык, и, как только Моно поделился этими мыслями, Шестая незамедлительно это подтвердила. — Я тоже так думаю, — кивнула она, а затем, немного подумав, подошла к корзине с овощами, стоящей в углу. — Хочешь попробовать свежий? Мне интересно, что ты скажешь.       Свежий сельдерей Моно понравился больше, хоть и вызвал ряд вопросов к своей консистенции. — Будто кусаешь воду с волосами, — честно признался Моно, откладывая недоеденный кусок в сторону. — Не понравилось? — уже совсем огорченно спросил Седьмой. — На кофе не похоже от слова совсем, — подтвердил гость. — Разве что его делал сумасшедший.       Мальчик вздохнул, совсем теряясь и явно испытывая стыд за то, что вообще это предложил. Шестая, подойдя ближе, легко потрепала его по плечу в успокаивающем жесте. — Не переживай, — посоветовала она. — Ты же знаешь. Эту мерзость только папа и пить может. А потом отрыжки делать на весь дом. — Иисусе, — буркнул Седьмой, тем не менее ухмыльнувшись. — Не напоминай, я сразу этот запах вспоминаю.       Моно хмыкнул, слушая их беседу и мальчик, вспомнив про его существование, кивнул в его сторону. — Хорошо, что он хоть за вчерашним ужином этого не сделал. — Пожалел гостей, наверное, — хохотнула Шестая в подтверждение.       Какие там отцовские отрыжки делает их отец, Моно, если честно, знать не хотел.       Он протестировал еще несколько напитков и, к своему удивлению, даже нашел некоторые из них весьма приятными. Например, отвар из роз, уже знакомый ему с подачи мамы, фруктовые соки, которые тут были хоть и не такие сладкие, как в городе, но все равно приятные, и различные ягодные морсы.       Настроение понемногу выправлялось, но для Моно присутствие рядом Седьмого все равно было скорее отягчающим фактором, чем возможностью завести еще одного друга, и сам Седьмой, скорее всего, это чувствовал и понимал: он отводил взгляд, замолкал и старался как можно больше обращаться именно к шестой, со временем и вовсе сведя на «нет» любые обращения к гостю. И, несмотря ни на что, даже в этом его вроде как понимающем поведении чувствовалось второе дно, как будто эта скромность и ненавязчивость на самом деле были завуалированными пренебрежением и высокомерием по отношению к чужаку.       Моно просто не мог выкинуть эти мысли из головы, сверля мальчика взглядом и кожей ощущая, как сильно на самом деле это накаляет в его голове струну терпения. В самом деле, наверное, было бы лучше, сорвись Седьмой уже, но этого все не происходило и не происходило, тем самым еще сильнее Моно нервируя. — Я схожу за Тенькой, — объявляет Шестая, отойдя от кухонной тумбы. — Пойдем в гостиную, там диван. А то она не любит на руках сидеть.       На это Седьмой устало вздыхает, а затем добродушно улыбается сестре. Когда девочка уходит, мальчик засыпает сушеные травы - там была и кошачья мята, насколько Моно понял, - в кружку, а потом заливает это водой из чайника. Убрав его, он поднимает взгляд на Моно, попытавшись выдавить слабую улыбку и для него, но старший мальчик старательно проигнорировал этот жест. — Как тебе тут вообще? — интересуется вдруг Седьмой. — Уже познакомился с соседскими ребятами или пока только с Шестой? — С Шестой, — коротко бросает Моно.       А то этот мелкий не знает, что Моно только с его сестрой ошивается. Или это была некая попытка упрекнуть его этим фактом? — Скоро и с остальными познакомишься. Они правда славные, — продолжил Седьмой, убирая с тумбы все баночки-скляночки с травами. — Не думаю.       На это Седьмой никак не реагирует, даже не меняясь во взгляде, однако Моно уверен, что ему не показалось, как на мгновение уголки его рта дернулись. — Я рад, что вы с Шестой дружите. Ты ей интересен. Она… хотела себе кого-то вроде тебя, — меняет тему разговора Седьмой, и от его прямолинейности Моно едва не задыхается. Это на что он сейчас намекает? Ничего себе тихоня. — Здесь она уже знакома со всеми, но ее мало что цепляет, поэтому очень хорошо, что вы встретились. Замечательно, что у нее есть друг.       Седьмой закрывает тумбочку, а затем вытирает столешницу тряпкой, собирая рассыпавшиеся травинки. — Потом познакомишься с остальными. Возможно, найдешь компанию по интересам. Шестая тебе покажет, что у нас вообще есть и куда можно сходить, когда скучно. — И тебя это не волнует?       Моно произносит это быстрее, чем соображает, что имеет в виду. Седьмой непонимающим взглядом уставился на него, немо спрашивая, о чем тот вообще, и, черт возьми, эта мерзкая подростковая жестокость вырывается из Моно так неожиданно, что тот сам себя пугается. — Ты же тогда один останешься, — выдает Моно так легко, будто вещал о погоде на сегодня. — Ну, то есть, если мы с Шестой так сильно сдружимся, у тебя же вообще никого не останется.       То, как меняется взгляд Седьмого — из непонимающего, но добродушного он становится совершенно уязвленным — сразу же вгоняет Моно в ужасающе яркий стыд. Это, блин, совершенно не то, как он хотел бы себя вести. Да, Седьмой раздражал, раздражала эта его хорошесть и примерность в глазах старших, но переходить в открытую конфронтацию и говорить ему такие ужасные вещи Моно не планировал.       Папа рассказывал о том, что такое буллинг. И Моно ужасно не любил задир, гнобящих слабых и просто других, и он был уверен, что сам никогда себя так не поведет. А оказывалось, что он невольно перенимал черты тех, кто был ему омерзителен.       Ему бы… поосторожнее с тем, что он говорит. Это было очень жестоко, да.       На его выпад Седьмой не отвечает, молча убирая тряпку и затем забирая чашки, чтобы направиться в гостиную. Он ничего не говорит Моно, и, на самом деле, он не мог сказать, что это его радовало. Скорее наоборот: если бы Седьмой разозлился и приказал закрыть рот, Моно бы или съязвил в ответ, или извинился бы, как и положено. Но мальчик решает игнорировать нападки друга своей сестры, и из-за этого ситуация ощущается и неловко, и раздражающе.       Тем не менее, Моно прекрасно понимает, что это во многом потому, что Седьмой не хочет расстраивать сестру, которую, что очевидно, очень любит. — …не забудь потом почистить диван от шерсти, — слышит Моно голос Седьмого, звучащий даже не строго. — А то родители заметят, что ты ее на мебель пускаешь. — Ой, кошмар какой! — картинно ужаснулась девочка.       Судя по звукам, Седьмой вздохнул. Моно, успокоившись от возвращения Шестой, наконец-то и сам проходит в гостиную. Девочка поворачивается к нему всем телом, и только сейчас Моно замечает, что кошка спокойно сидит у нее на руках, глядя на него самым безумным психопатичным взглядом из всех, какие только могли бы встретиться в фильмах ужасов. — Смотри, — обратилась девочка к питомице. — Это Моно. Его нельзя жрать. — Обнадеживает, — прокомментировал мальчик, чувствуя себя не очень безопасно от перспективы контактировать с очевидно бешеным сумасшедшим животным. — Ей нужно подрезать когти, — заметил Седьмой. — Тогда она царапать никого не будет. — Ей не нравится стричь когти, — возразила Шестая. — Быть расцарапанным, думаю, тоже никому не понравится, — настоял на своем ее брат. — Матушка-природа породила ее такой, какая она есть, и мы не можем вмешиваться во все эти естественные процессы и все такое, — попыталась аргументировать свою позицию Шестая, но Седьмой не выглядел убежденным. — Ей некомфортно, когда кто-то пытается на нее давить, чтобы переделать под себя. — Все это не работает в том случае, если речь идет о животном, которое нужно воспитывать просто для того, чтобы оно никого не убило темной ночью, — заключил Седьмой, присаживаясь на край дивана, подальше от сестры с ее бесноватым питомцем. — Держи ее на руках, пожалуйста.       Сама Шестая присаживается на другом краю, и Моно приходится сесть между ними. Девочка кивает в сторону кружек, напоминая о том, зачем они все здесь и для чего она приволокла свою кошку. Мальчик слушается, протягивая руку к кружке и поднося к своему лицу. Пахло не так сильно, как от привычного чая с обычной мятой, и запах вообще был более травяной, чем мятный, но стоило дать этому шанс.       После варева с сельдереем абсолютно все казалось прекрасным. Можно сказать, сегодня у него фитотерапия.       На вкус отвар оказывается такой же, как он и предполагал: не такой интенсивный, как зеленый чай или чай в целом, а больше как перемешанный сок травы с водой. Горячей водой. Возможно, с сахаром было бы поинтереснее и привычнее, но близнецы решили, что стоит все пробовать в чистом виде, так что ладно.       Максимально странная бурда, если честно. — Ну как? — интересуется уже живее Шестая. — Нравится?       Моно пожимает плечами. — Не знаю, — честно говорит он. — Это просто странно.       Прежде чем Шестая успевает что-то ему сказать или отпить из своей кружки, кошка в ее руках вытягивается, уставившись на Моно огромными глазами с узкими полосами зрачков. Мальчик неуютно ежится, наблюдая за тем, как животное выкручивается, переворачиваясь на спину, и с отвращением замечает, как из пасти течет слюна, пузырясь и оседая на юбке девочки.       Что это вообще за существо такое? Где Шестая ее откопала?! — Она хочет познакомиться, — объяснила Шестая. Моно нервно припадает к кружке, точно варево смогло бы успокоить его от предстоящего столкновения с животным, и кошка, учуяв запах, резво встает на лапы, важно засеменив к нему на колени.       Ему кажется или она гораздо шире, чем была в первую их встречу?.. Нет, кошка определенно была худенькой. Что с ней случилось за ночь?       Моно осторожно ставит кружку на столик перед диваном, не отводя взгляда от кошки. Та принимается обнюхивать его, и он замечает, что оба близнеца уставились на них. Шестая — воодушевленно и предвкушая скорое знакомство нового друга с любимым питомцем, Седьмой — с явным предчувствием беды. — Кажется, ты ей нравишься, — радуется Шестая. Моно окинул девочку странным взглядом, затем снова уставившись на кошку, как раз в тот момент, когда она делала очень протяжный глубокий вдох, вплотную прижавшись носом к его штанине.       Выглядело забавно. Моно почти улыбается, предполагая, что сейчас она начнет выкручиваться и баловаться, как и большинство котов при взаимодействии с кошачьей мятой, но в следующее же мгновение все меняется и сердце словно уходит в пятки.       Потому что ее начинает сковывать один спазм за другим, и становится очевидно, что вот-вот ее стошнит прямо ему на колени. — Нет, нет, нет, только не это! — завопил Седьмой, подскакивая. — Шестая, убери ее! — Да сейчас! — поставив свою обратно кружку на стол, девочка обхватила кошку под передними лапами и потянула на себя, но та вцепилась в штаны Моно, не поддаваясь. — Она не хочет уходить!       Моно цепенеет от ужаса, не зная, что теперь стоит сделать. Он так же попытался отодрать кошку от себя, но та намертво вцепилась в него, держась так, будто от этого зависела ее жизнь, явно планируя сделать свои отвратительные дела и ему на колени, и на диван рядом, и, возможно, потом еще и крутануться вокруг своей оси, обдавая залпом вообще всех присутствующих.       Да что не так с этим животным?!       Страшные звуки били по ушам, напоминая о скорой незавидной судьбе одежды Моно, а потом вдруг раздается подозрительный хруст. Мальчики синхронно поворачиваются в сторону шума, замечая, как Шестая преспокойно жевала овсяное печенье, безразлично наблюдая за происходящим.       Моно готов был поклясться, что видел, как Седьмой закатил глаза.       Наконец, за мгновение до ужасающего происшествия, Седьмой додумывается взять в руку кружку (по цвету Моно узнал в ней ту самую, из которой пил до этого) и подставить ее прямо под пасть животного как раз тогда, когда ее стошнило. У Моно едва в глазах не потемнело от ужаса, но благодаря Седьмому, кажется, все обошлось.       Пару секунд было тихо.       Моно медленно поворачивается к Шестой, видя, как ее лицо застыло в неопределенной эмоции. Сообразив, что к чему, он затем опускает взгляд на руку, которая все еще держала кружку под кошкой, и видит, что далеко не все оказалось там.       Теньку стошнило и на руку Седьмому. И, черт побери, Моно успел заметить, как тот инстинктивно потянулся к его штанам, желая вытереть следы блевоты, но вовремя себя одернул. — Во дела, — наконец, прервала тишину Шестая, немного удивившись. — Ничего себе, как ты ей не понравился.       Моно хотел было хоть что-то ответить, но до ушей донесся еще один ужасающий звук, напоминающий сербанье: кошка принялась лакать из чашки. Следом за этим послышалось уже то, как закашлялся Седьмой, сдерживая рвотный позыв. — Ну хоть ты не блюй на меня! — возмутился Моно, уже представив, как весело Седьмой тошнится на него сверху.       С такого ракурса Моно обдаст с головы до ног и хорошо, если к общему веселью не присоединится Шестая, тоже решив обрадовать его своим внутренним миром и не переварившимся печеньем. — Я… я пытаюсь… — в перерывах между кашлем мямлит Седьмой. Глаза его влажно блестели, а лицо побледнело.       Кошка, неожиданным образом снова оказавшись тощей, запихнула мордочку в кружку, радостно окунаясь в ее содержимое, и от этого зрелища у самого Моно что-то подкатило к горлу. Седьмой резво ставит кружку на стол, старательно избегая взгляда со всеми присутствующими, а кошка, чья морда и усы были сплошь покрыты рвотой, отодвинулась и отряхнулась, разбрызгивая… капли и остатки еды по всей одежде Моно и столику рядом. Мальчик, наблюдая за этим, закрывает рот трясущейся рукой, и Моно как в замедленной съемке видит, как раскрываются его глаза от осознания, что это была именно та испачканная рука, которой он держал кружку.       Седьмой срывается с места так быстро, что Моно и Шестая даже осознать ничего не успевают. Кошка спрыгивает с колен Моно и довольно семенит в сторону лестницы, намереваясь подняться наверх и заскочить в комнату своей хозяйки, которая преспокойно жевала печенье, пока Моно пытался понять, что за чертовщина вообще произошла за эти пару минут. — Ой, кстати, — вспомнила вдруг девочка, потянувшись рукой к еще одной кружке с варевом странного красного цвета. — Вот это попробуй еще.       Моно вздохнул.

***

      После случившегося кошмара Моно поспешил домой переодеваться. Он был бы рад потом еще как-нибудь провести время с Шестой (разумеется, без ее брата), но та объявила, что у них до обеда начинаются какие-то важные мормонские дела, а потому свободное время появится разве что ближе к вечеру.       Мама дома встретила его полным непонимания взглядом, осматривая перепачканную одежду и догадываясь о страшном происхождении этих пятен. — Что у вас случилось? — спрашивает она, глядя на него круглыми от шока глазами.       Моно неловко поежился, не желая вдаваться в подробности. — Кошку Шестой стошнило, — объяснил он кратко, а потом едва сдержался от усмешки. — Потом и Седьмому плохо стало.       Женщина тяжело вздохнула, в удивлении изогнув брови. — Бедный ребенок, — прокомментировала она, проигнорировав первую часть. — Снимай все это, а то повъедается и не отстираю ничего…       Хвала небесам, она его не расспрашивала о том, как они провели время, очевидно, прекрасно понимая, что эта встреча закончилась не самым лучшим образом. Да и Моно не особо хотелось признаваться в том, что все было бы не так уж плохо, если бы не Седьмой, который раздражал одним лишь своим присутствием — она бы снова сказала, что он очень хороший милый мальчик, и Моно стоит водить с ним дружбу, потому что Седьмой точно научит его уму-разуму. В голове все еще был диссонанс от того, что злость на Седьмого переплеталась со стыдом за свое поведение, и это все только сильнее вымораживало и выбивало из равновесия.       Бесит. Просто бесит.       Позже мама принимается за стирку, периодически вздыхая так, словно это Моно где-то накосячил. Возможно, она бы и поругалась, если бы не одно волнующее ее разум обстоятельство: бедному замечательному Седьмому стало плохо, а это значит, что отчитывать никого нельзя! Есть беда гораздо важнее, и Моно почти уверен, что она обязательно поговорит об этом с матерью близнецов, тысячу раз спросив, все ли в порядке с золотым мальчиком.       Хватит. Моно стоит перестать думать об этом, пока он совсем не свихнулся.       После обеда становится легче дышать, но мама объявляет, что они потом будут убирать во дворе — все поросло сорняками, потому что в последние годы своей жизни старички уже были не в силах должным образом следить за своим участком. Моно не сомневается, что добропорядочные соседи приходили на помощь к ним, но явно не с таким рвением, чтобы выращивать у них клумбы и следить за высотой газона.       Интересно, у них есть газонокосилки или… как они подстригают траву? Ножницами под линейку типа?       Надо будет уточнить у Шестой. Хотя, блин, она скажет, что ножницами. А брат ее подтвердит, потому что им нравится над ним подшучивать. — Моно! — позвала вдруг мама, и мальчик от неожиданности дергается. — Спустись вниз, к тебе Шестая пришла!       Только подумал о ней, а она уже здесь. Какая прелесть. Если все так и дальше пойдет, то Моно начнет колебаться в своем жгучем желании вернуться в город при первой возможности, потому что Шестая очаровывала его все больше и больше, выделяясь на фоне всех остальных яркой здравомыслящей фигурой.       Он торопится к лестнице, бегло зашагав по ступенькам, и примерно на полпути слышит обрывок разговора своей новой подруги с родительницей. — А, Седьмой… — пожала плечами Шестая. — Он каждый раз так переживает. Сегодня просто ему стало так плохо, что он решил остаться дома. Так что я вместо него пойду читать сказки мелким. — М-м… — протянула задумчиво и встревоженно мама, явно обеспокоенная состоянием брата Шестой. — Может, тебе стоило бы остаться с ним? Вдруг ему станет хуже. — Нет, все правда в порядке, — легко ответила девочка. — У Теньки просто линька, поэтому она тошнится. Седьмой обычно не брезгливый, но так уж вышло. Сейчас ему уже лучше, так что он справится. — Ох, дети… — вздохнула мама. — Если вдруг что-то случится, пока родителей нет дома, не бойтесь обращаться ко мне, ладно? Я всегда рядом. И Моно, — она повернулась к сыну, медленно засеменившему к ним, — тоже будет рад помочь. Правда? — Естественно, — безрадостно выдает тот.       Наконец, мама улыбается. — Ладно, дам вам уже поговорить, — объявила она. — Если вдруг что — я буду наверху.       И после этого словно бы стало легче дышать. Общаться с друзьями при родителях и без того было не особо удобно, а теперь, когда интересы матери сводились к попыткам подружить единственного сына с чудо-мальчиком из соседнего дома это и вовсе было невыносимо раздражающе. — Я ненадолго, — сразу предупреждает Шестая. — Просто заскочила, чтобы, м-м-м, передать тебе извинения от Седьмого. Он очень-очень сожалеет о том, что случилось и все такое. И, типа, если хочешь, то принеси ему свои вещи и он их сам постирает. — Чего?       Моно недоуменно покосился на девочку, вообще ничего не поняв, и та на это тихо усмехнулась. — Осмелюсь предположить, что стирать тебе ничего не надо, — комментирует она. — И что ты не очень расстроен, так что все в норме.       А, то есть, Седьмому стало стыдно за то, что его заблевала кошка сестры. Ну, их двоих, получается.       Окей…? — Да, конечно, — кивнул Моно, наигранно серьезно заговорив. — Обожаю, когда на меня блюют животные. Это самая лучшая часть дня. — Тогда двери моего дома всегда для тебя открыты! — радостно воскликнула Шестая, потерев ладони друг о друга. — Мы с Тенькой будем ждать твоего следующего визита с нетерпением! Она линять будет все лето, так что… — Нет, спасибо, я еще один такой раз не выдержу, — перебил он девочку, решив не подыгрывать ее энтузиазму. Возвращаться домой постоянно обблеванным кошкой не хотелось прям вообще. — Потерплю.       Ее лицо еще с полсекунды сохраняло некую хитринку и озорство, а потом оно снова перестало выражать эмоции. — В общем, я до вечера буду занята. У меня сегодня еще и репетиция в церкви, поэтому я задержусь. Если хочешь, я зайду к тебе сразу после нее, и мы сможем еще погулять до ужина, — произнесла она спокойно. — Можем на карьер сходить, ты там еще не был.       Внутри сразу все потеплело. Да, было бы действительно здорово погулять еще, особенно учитывая тот факт, что Моно буквально больше нечего делать из-за отсутствия света и мобильной связи. Так уж выходило, что из развлечений здесь пока что была разве что уборка и совместное времяпрепровождение с Шестой.       И ее братом. — Хорошо, — кивнул мальчик. — Мне как раз нужно помогать маме с чем-то во дворе. — Договорились тогда. Я приду вечером, — заключила девочка, и, развернувшись, помахала ему рукой в прощальном жесте. — До встречи.       Затем она уходит, а Моно по-глупому долго закрывает за ней дверь, не понимая, как все так выходит: у этого совершенно адекватного создания настолько раздражающий брат с абсолютно промытыми мозгами.       И ему нужно с ним контактировать.       Ну как так?!

***

      Ближе к вечеру они начинают уборку во дворе, и Моно внутренне радуется, что все не так плохо, как казалось на первый взгляд: сорняки были, но не в таком количестве, чтобы их приходилось вырывать целый день или даже несколько часов. На самом деле, гораздо большей проблемой являются разросшиеся ветви деревьев, которые мама надумала спилить, да неухоженные кустарники, ожидающие стрижки. Но с этим всем должны будут помочь какие-то соседи через пару домов — кажется, глава семейства там занимается именно садоводством и этим знаменит на весь городок.       Как чудесно (нет).       Моно уже почти закончил, закидывая очередной выдранный сорняк в мешок для мусора, когда замечает, как лицо матери резко посветлело, точно за забором явился сам Господь Бог, показывая ей большой палец за все ее старания. Мальчик хочет верить, что ошибается в своих догадках, но, обернувшись, видит слишком хорошо знакомую фигуру и бледное лицо соседского мальчика. На мгновение они с Седьмым пересекаются взглядами, но тот сразу же отворачивается, точно испугавшись, и от этого внутри разгорается ни то интерес, ни то странное злорадство.       Чего это он? Стыдится что ли? Надо же, какой нежный. — Здравствуй, милый, — подает голос мама, и Седьмой, ровно как и не ожидавший такого выпада Моно, останавливается. — Как ты? — А… — запнулся он, явно смутившись того, что о случившемся знает кто-то помимо сестры и нового соседского мальчика. — В порядке. Сейчас иду за Шестой. У нее репетиция в церковном хоре вот-вот закончится… — Отлично! — воодушевилась женщина. — Бери с собой Моно и идите вместе. Кажется, он с твоей сестрой договорились потом пойти гулять, так что вам в любом случае по пути будет. Заодно расскажешь ему, что у вас есть интересного, как служба в церкви проходит… — Мам! — напомнил о себе Моно. — Не начинай! — Так, бросай это все и иди с Седьмым, — тверже заявила она. — Не задерживай мальчика.       Моно вздыхает так тяжело и напряженно, что для всех становится очевидно, насколько его это раздражает. Седьмой так и не поднял взгляд на него, молча застыв перед калиткой, а потом, как провинившееся дите, максимально бесшумно раскрывает ее, медленно вышагивая на дорогу.       Не нравится ему это, значит. Хорошо. — Ладно, — кивнул Моно, неодобрительно косясь на него. — Иду.       Мама провожает его посветлевшим взглядом, и только это удерживает Моно от колкостей в адрес Седьмого прямо сейчас. Тот дожидается, пока Моно дойдет до него, а потом опускает взгляд на дорогу перед собой, стараясь не издавать ни звука, точно боясь, что любая мелочь сможет вывести его спутника из себя. Осознание этого вызывало в Моно ужасающую радость — это казалось и забавным, и отвратительным одновременно.       Все действительно выглядит так, будто он его задирает. Хотя это вообще не так.       По прикидкам Моно, церковь находилась не так уж и далеко — он помнил, сколько они шли от нее до дома с мамой. Значит, долго эта неловка прогулка не продлится, и это уже немного успокаивало.       Поскорее бы этот прилипала отвязался от него. Блин, а ведь он за Шестой же пошел. Значит, они снова будут втроем.       Какой кошмар.       Было солнечно и безветренно. Моно заметил неподалеку несколько детей — девочки в длинных платьицах собирали цветы и плели с них венки, но, заметив явно знакомого им Седьмого в компании незнакомца, остановились, с интересом разглядывая и перешептываясь друг с дружкой. — …мне жаль, что все так вышло, — вдруг просипел Седьмой, и Моно сначала даже не понял, что тот имеет в виду. — Шестая же передала тебе все?       А, точно. — Да, — кивнул Моно. — Все нормально. — И насчет одежды тоже? — совсем сконфуженно задает он. — Правда, не стесняйся, я все постираю. Честно.       Какое нелепое создание. — Да мама уже сама все постирала, — честно отвечает Моно, замечая, как Седьмой чуть спокойнее выдохнул.       Но потом, кажется, его взгляд стал непонимающим. — Ты сам не стираешь свои вещи? — спрашивает он, а потом, словно бы поняв, что вообще сказал, мотнул головой. — Ладно, не важно.       Для пущей убедительности Седьмому нужно было бы только языком цокнуть и закатить глаза — надо же, какой не самостоятельный этот приезжий мальчишка, с которым приходится ошиваться!       Моно вздыхает, чувствуя, как его снова накрывает волна раздражения. Здравое переплеталось с эмоциями, постепенно последними и вытесняясь — даже если Седьмой действительно мог бы оказаться хорошим послушным мальчиком, которого ставят в пример другим детям именно из-за их детской светлости, Моно не мог не злиться из-за этого и не искать в нем плохое.       Его неискренность, его нежелание так же быть рядом, отстраненность и молчаливость.       Высокомерность. — В это время у Шестой уже заканчивается репетиция. Ты можешь прийти в воскресенье на службу послушать хор, — снова подает голос Седьмой. — Она хорошо поет. — Я знаю, что она притворяется, — отрезал Моно, даже не глядя на собеседника.       Тот, кажется, ни капли этому не расстроился. — Ну, — пожал он плечами, — значит, хорошо притворяется.       И его невозмутимость в этом вопросе злит Моно еще сильнее, поэтому он не сдерживается и снова открывает рот: — У вас это, наверное, семейное, — парирует мальчик, затем покосившись на Седьмого в ожидании реакции. И, черт возьми, наблюдать за тем, как тот в недоумении изгибает брови и поворачивается к нему было почти физически приятно.       Задело? — Что? — не понял тот.       Он немного сбавил шаг, теперь слегка отставая от Моно, и последний, видя в этом шанс поговорить наедине и честно, так же притормаживает. — Я же вижу, что ты притворяешься, — легко говорит Моно. — В тебе вообще нет ни капли искренности, и это хорошо чувствуется. Смотришь на всех свысока, задрав нос… — Что?! — повторил Седьмой уже ошарашенно. — С чего ты вообще это взял?!       Лицо его словно побледнело, а большие синие глаза раскрылись в таком ярком удивлении, что не знай его Моно хотя бы пару дней, точно бы поверил, что это недоразумение — настолько естественно выглядел его шок. — Это все видно, — отвечает Моно, пожав плечами.       Седьмой ошалело оборачивается, смотря куда-то в сторону, словно там мог быть кто-то, с кем он может пересечься взглядами и подтвердить, что все это — реальность и Моно не издевается над ним, а говорит абсолютно искренне. Видимо, с поличным его еще никогда не ловили. — Я тебя как-то задел? — предположил растерянно Седьмой, не понимая, как и где мог так накосячить. — Сказал что-то не то? Скажи мне, когда я повел себя так, что я сделал? Я не понимаю, о чем ты вообще.       И, вопреки всей своей уверенности в неискренности мальчика, Моно вдруг осознает, что вспомнить ничего и не может. Вероятнее всего, именно из-за того, что конфликт резко стал открытым, а на эмоциях соображалось не так хорошо, как все остальное время. — Ты всегда так себя ведешь, — в итоге выдает Моно, тем самым вгоняя Седьмого в еще большую растерянность. — Возможно, это у вас принято постоянно притворяться и выдавать себя за непонятно кого, но у нормальных людей все не так работает.       Они на мгновение пересекаются взглядами — Моно при этом старается как можно дольше смотреть в чужие глаза, — и Седьмой сразу же отворачивается, выглядя почти несчастным. — С чего ты вообще взял, что я притворяюсь и смотрю на кого-то свысока, Моно? — спросил он спокойнее, но становилось очевидно, что Седьмой был намерен отстоять свою точку зрения. — Мы виделись всего пару раз, и я совсем ничего тебе не сделал, но ты относишься ко мне так, будто я тебя чем-то задел. И я просто не понимаю, почему так.       Моно окончательно останавливается, и Седьмой следует его примеру, пусть и было видно, как сильно ему хотелось поскорее закончить этот разговор. — Честно? — почти пренебрежительно вопрошает Моно, склонив голову набок. Получив в ответ неуверенный кивок, он изображает тяжелую задумчивость, а потом пожимает плечами. — Ты меня раздражаешь.       Седьмой замолкает, явно не ожидая услышать именно это. Мальчик, кажется, становится еще тише, чем был до этого — настолько, что Моно кажется, что он вообще не дышит и уже превратился в каменную статую, застывшую в уязвленном шоке, — и это веселит.       Но ровно до тех пор, пока он не отвечает ему, потому что все сказанное им не то чтобы ранит, а именно потрясает. — Знаешь, еще утром я думал, что очень здорово, что у Шестой появился друг, — начал он тихо, почти мягко, — а сейчас понимаю, что таких друзей ей не надо.       И Моно его прямолинейность поражает так сильно, что он даже не сразу находится с ответом. Ну ничего себе тихий милый мальчик! Видимо, он действительно не ошибся, посчитав его двуличным — слишком уж этот пацан резво менял свой образ лапочки на точно такого же, как и сам Моно, категорично настроенного подростка. — Можешь прямо сейчас накапать ей на мозги для надежности. У вас, фанатиков, прекрасно получается вешать лапшу на уши нормальным людям, — нахмурился Моно, наконец, снова зашагав к церкви.       Седьмой последовал за ним, ошеломленно вздохнув. — Серьезно?! — уточнил он. — Да мне не надо ей ничего говорить. Шестая сама поймет, какой ты на самом деле. А твоя детская позиция только ускорит этот процесс, потому что ты веришь в то, что сам себе надумал, даже не постаравшись хоть в чем-то разобраться. — Ты это так говоришь, будто это я поехавший на религиозном бреде двуличный сектант, — парировал Моно.       Седьмой, кажется, уже перешел все степени пережитого за всю свою жизнь шока, выходя на новый уровень. — Боже, да как ты вообще можешь быть настолько ограниченным во взглядах! — ахнул он. — Да если бы все были такие же, как и ты, люди бы так и жили в пещерах, потому что боязно было бы попытаться попробовать что-то новое! — Как иронично, что в современном мире именно вы в эти самые «пещеры» и решили вернуться!       Церковь уже была совсем близко. — Думай об этом, как пожелаешь, — выдает Седьмой, на мгновение прикусив губу, видимо, чтобы не ляпнуть лишнего. — Но лично я или кто угодно другой из нашей, как ты говоришь, секты, тебя сюда не тянул. Это ты сюда пришел, а не мы тебя выкрали и заставили принять нашу веру. К тебе отнеслись, как к гостю, и в благодарность за это ты обвиняешь меня в высокомерии. Кем… кем ты тогда себя считаешь?       Он моргнул, замолчав на секунду. И продолжил: — Ты правда думаешь, что Шестая будет держаться за тебя, если ты продолжишь проявлять к ее дому и семье такое неуважение? Я, знаешь ли, тоже не в восторге от того, что меня вынуждают дружить с кем-то, когда мне это даже не нужно, но вместо того, чтобы брыкаться и истерить, как младенец, я пытаюсь сделать все, чтобы тебе было здесь хорошо. Но ты во всем видишь то, что хочешь видеть.       Ничего себе.       Моно замолкает, думая над ответом. Вообще… в словах пацана была доля правды, и сейчас это становилось почти что очевидно, но он не мог отделаться от мысли, что Седьмой не так хорош, как кажется. Он не повышал на него голос и не жестикулировал, говорил тихо и спокойно, хотя и временами по интонации становилось понятно, что он на взводе.       Он не такой простой, каким хочет казаться, и абсолютно все в нем кричит об этом, но ярче всего, разумеется, тот факт, что он именно НЕ ХОЧЕТ себе никаких друзей.       Ну или только Моно, да. — Ты пытаешься навязать мне то, что это я сам себе что-то напридумывал, — заключил Моно, снова пойдя впереди. До дверей осталось не более пары метров. — Газлайтить меня не получится, учти это.       Седьмой вздыхает почти страдальчески. — Газ… что? — спрашивает он искренне недоуменно. — Я не понимаю, что ты имеешь в виду, Моно.       Когда Моно уже подходит к дверям, Седьмой прибавляет шаг, чтобы сравняться с ним. Не дожидаясь ответа на свой вопрос, мальчик снова заговорил, обращаясь к нему настолько серьезно, насколько вообще мог: — В храме мы разговаривать об этом не будем, — заявил он. — Оставь все это за порогом. Прояви хоть немного уважения если не ко мне, то к моей сестре и всем, для кого это важно.       Моно не успевает сказать ему ни слова, потому что Седьмой сам открывает двери и ждет, пока его спутник зайдет внутрь. Репетиция, судя по тишине, уже закончилась, и девочки и мальчики возраста близнецов уже собирались выходить. Моно оглядывается, пытаясь взглядом выцепить Шестую, но девочка, затерявшись среди сверстниц, показывается далеко не сразу.       Первым ее замечает Седьмой, обратив внимание на особенно лохматую шевелюру. Он подходит к ней и без предупреждения принимается поправлять волосы и ворот большой по размеру рубашки, что-то ворча. В том, что он не жалуется на поведение ее нового друга, Моно был уверен — судя по всему, его больше беспокоил неряшливый внешний вид сестры, чем приезжий грубиян.       Парой секунд позже Шестая наконец-то замечает и самого Моно, мгновенно оживившись. Она поворачивается к брату, видимо, сказав об этом, и Моно видит, как тот изо всех сил старается выдавить из себя вымученную улыбку.       Но все же кивает.       И, наверное, все бы было хорошо, если бы после девочка не изменилась в лице. Ее глаза забегали по брату и она недоуменно моргнула, словно пытаясь найти что-то, что даст ей ответы на вопросы, которые она, скорее всего, уже выстроила в своей очаровательной голове длинной шеренгой. — Привет, — слегка запоздало здоровается она. — А я как раз собиралась за тобой бежать. — Меня мама отправила за компанию тебя встретить, — не особо радостно кивает Моно, мельком оглядывая Седьмого, который все еще стоял к нему спиной.       Девочка немного оживилась, хоть и все еще выглядела настороженной. — О, так мы можем тогда вместе пойти и-…       Договорить она не успевает — Седьмой, резко встрепенувшись, смотрит на нее почти с мольбой и на мгновение Моно кажется, что сейчас он прямо попросит ее не водиться с приезжим быдлом, но тот только качает головой. — Я… я лучше домой пойду, — говорит он почти жалобно, словно прося ее отпустить его.       Шестая переводит на него взгляд — совсем новый и доселе Моно не ведомый — и совершенно просто говорит: — Нет.       Затем она переводит взгляд уже на Моно и он, даже если она ничего не говорит, понимает, что она абсолютно точно уловила и напряжение, и не увернулась от осознания, что их с Седьмым обоюдная неприязнь наконец начала вырываться наружу. И, наверное, совершенно естественно то, что выбирать она никого на данном этапе не захотела — в конце концов, было бы странно, предпочти она отпустить брата домой, когда тот очевидно подавлен, но и посылать Моно, когда тот уже пришел, было не менее негостеприимно. Будет, конечно, хорошо, если она вообще просто попытается все это именно смягчить, а не полезет разбираться в истоках и первопричинах, потому что объясняться перед ней и расстраивать тем, что никакой дружбы между двумя мальчиками не выйдет, откровенно не хотелось. — Никто же не против? — уточняет она уже с небольшим нажимом.       Седьмой оборачивается, но тут же отводит взгляд. — Не против, — совсем тихо говорит он, выглядя при этом, правда, абсолютно несчастным.       Лицо его, кажется, еще больше побелело, и рука, которая до этого лежала на плече Шестой, сползла вниз, сжимая ее ладошку в каком-то совсем безобидном нежном жесте.       Моно лишь кивает, вопреки всему опять ощущая укол стыда.