белозерскими ветрами

Плывёт звон колокольный над Белоозером, к заутрене созывает, едва отстояли службу, снова, снова, неспокойна душа Фёдорова, да где ж ей покоя найти, коли снится государев острый меч, коли снится плаха, коли зарево пожаров разметало кудри смоляные, коли острый кол снится, заточенный, да ухмылка недобрая Малютина, коли снится всё, снится, и нет царской милости, где ж найти государю Фёдора Басманова вернее, преданнее, да только – остёр кол, ни чаши с ядом, ни стали калёной не дал Иоанн полюбовнику своему, в колдовстве уличённому. Нет царёвой милости боле Федоре. Поклоны Фёдор кладёт земные пред Божией матерью, пред образом чистым, грешные мысли гонит, токмо как думам не ложиться тяжёлым наново, как с сердца оковы снять, много грехов взял на душу Фёдор Басманов на службе царской, много, о том не жалеет, верно служил Фёдор государю, да грехи-то с государем одни, да своих грехов тьма, не в чем каяться Фёдору пред Господом, да не без греха душа беспокойная, не верит Фёдор, будто грех отмаливать молитвою надобно, коли дума твоя тягучая, тёмная, мёдом в чарку льётся, переполняет край, разве молитвою какой мысль дурную от себя отведёшь, изгонишь до времени, да она опять здесь, да как же отмолить грехи свои, коли сам весь и есть грех, коли думы при тебе твои и остались все, нет, грешен, грешен, доколе к свету не повернуть души всей, а и то правда, что не хочет забывать Фёдор, ничего забывать не хочет, и простить Фёдор не желает, и смирения нет в душе грешной. – Так, выходит, это всё правда, что про тебя говорят? Сыт, доволен Фёдор Басманов, растекается улыбка сытая, усмешка довольная, знает Фёдор, милость царская при нём, крепко знает, кто б ни сказал что, всё едино, наплевать Фёдору, отчего б ему и печалиться, коли свет его ясен, царь-батюшка, полюбовник, ласково взор подымет, на колени потянет, коли персты царёвы вопьются по кости, коли знает государь, одному ему принадлежит Фёдор, да изводится, ревностью чёрной изводится, летят головы с плеч, задыхаются бояре в подушках своих, яд из рук его примут, угорают в пожарах, светлеет ликом государь, смеётся Фёдор Басманов. – А что же про меня говорят? – руками ведёт, будто по воде, Фёдор, любопытствует, наперёд зная, а и впрямь жаль, что не поспеют в баньку теперича, хороводами не потешатся, плясками не насытиться ему, молодому опричнику, не утолить буйства. – А то говорят, что ты перед царём, прости Господи, в бабьей юбке пляшешь! Смеётся Федор, краше нет во всём белом свете, себя кажет, кругом оборачивается, старою молвою полнится свет, несть новых разговоров о нём, а коли и были, так до князя не дошли, стало быть, попрекал бы другим чем, как Андрей, перебежчик литовский, отчего же страшился гнева царского, коли чист был, коли нет вины его в смерти первой царицы. Кладёт Фёдор поклоны земные, крестится часто, грешны мысли Фёдоровы, грешны, да не чувствует за собой вины Фёдор пред Господом, пред Девой Пречистой, в этом грех Фёдоров и есть, наипервейший, иные за собой грехи тянет, нет спасения душе Фёдоровой, как нет пути изъян из тела да мысли вытравить, породу бесовскую вытравить. Бесстыдно, жарко отвечает Фёдор, смеётся, зубы скалит, красуется, будто лебёдушка, будто девица, кажен миг готов мечом честь свою отстоять от посягательства да насмешки, что ж с того, ежели и пляшет, да кто ж указ Фёдору, в любовном деле ли, в утехах Басмановских, в ратном деле, в поединке, в уменьи да удалости. – Что с того, ежели и пляшу? Да и где ему найти краше меня, а? Смирения нет в душе Фёдоровой, нет покорности, ни духом, ни плотью раб Божий буйства не может унять, горячей крови водицею не стать, кладёт поклоны земные Фёдор, на коленях стоит, молится, себя забывает в молитве, да только что толку в молитве жаркой, коли отрава желанна сердцу, коли ядом разливается злая любовь, коли не вытравить, не изгладить, коли и думать невмочь, а думается, видится, крутится пляска бесовская, завывает ветром в ушах, чудится в полуночном шорохе когтистая лапа, харя нечистая в окошке келейном, кладёт поклоны земные Фёдор, белое тело облачает во власяницу, да только толку с того что, коли грех желанным приходит, коли силы нет против себя пойти, коли и страшно, и больно, да всё одно в ум идёт, и нет бы о детях подумать – Петя уж подрастает, верно, и Ванюша – и сожмёт сердце, и тоска такая берёт, что хоть волком вой, в ночь беги, стены белые келейные хуже темниц Иоанновых, двоятся стены пред очами, и негде воздуха взять, персты дрожащие складываются в знамение, а руки поднять не может Фёдор Басманов, уста синюшные, точно мертвяк, ныне и есть он – мертвяк, для мира, для себя, был царёв полюбовник и нет царской милости. – Его сердце правдивое, – и вцепляется Иоанн в ланиты Фёдоровы, будто в душу глядит, а что в душе? есть душа у Федоры Басманова? али нет души, не дана, холопу царёву, царёву псу, сизому соколу, серому волку, воронову отродью? – Оно не знает лукавства. Полнится звоном колокольным земля, полнится небо тучами грозовыми, тяжёлыми, точно взор Иоаннов тяжек был, бьёт поклоны Фёдор пред очами Пречистой Девы, пред ликом суровым Спасителя. Всё-то кажется Фёдору: не простится – не просит прощения, не о том молит, низринется душа Федина в ад кромешный. Страшно. Не о том просит Фёдор, лукавое сердце не того жаждет, слово государево звоном позабытых серёг бьёт, жадно крестится Фёдор, испивает молитву, как жизнь испил. Нет прощения Фёдору. – Не имамы, Владычице, сил разрешитися от вервия сего бесовскаго, изнемогла бо воля наша…