Нет тепла.

      Игорь хотел бы забыть всё, что связано с Разумовским, начиная от его приложения и заканчивая любыми воспоминаниями о нём. Особенно хотелось стереть из памяти его испуганные глаза, когда, стоя в камере для фотографий, он смотрел в пустоту перед собой, словно не понимал, почему он там находится, как очутился под ярким белым светом лампы и почему его так бесцеремонно и грубо толкают к стене, прикрикивают, чтобы не тормозил и шевелил своей преступной задницей. Разумовский поглядывал исподлобья, затравленно и стараясь не смотреть никому в глаза.       Игорь тогда отвернулся, чтобы не видеть крови на бледном лице и слёз в его стеклянных глазах. Это всё игра, игра в невинность. Игорь не хотел больше вестись на это, но в голове почему-то раз за разом всплывали картинки глаз Разумовского — озёрные чисто-голубые и янтарно-жёлтые, словно принадлежащие разным людям.       Игорь думал, что это всё его разыгравшаяся не на шутку фантазия, последствия одного из ударов или может вовсе линзы, которые рыжий успел достать из глаз, перед тем как его завели в допросную, может успел это сделать, пока его везли в старом бобике в сторону участка. Чёрт его знает, но глаза миллиардера во время схватки действительно были янтарными и яркими, точно у сокола. Таких глаз у людей не бывает.       Игорь искал оправдания всему этому и найти их было чертовски сложно, ведь смена поведения была уж слишком резкой у Сергея, слишком неправдоподобной, словно две разные личности замкнуты в одном теле — робость и сумасшествие. Словно они менялись местами и становились отличными только по изменившемуся цвету глаз и, конечно же, поведению.       Это всё казалось бредом воспалённого сознания, плодом ночных кошмаров, что уже несколько месяцев крепко держали его в своих когтях ночами, мучая образами изуродованных тел, пожаров и сумасшествием Разумовского, что душил своего более слабого двойника, того, кому Игорь поверил и кому был готов довериться, чудного и скромного парнишку в смешной футболке.       Игорь так ошибся, говоря Пчёлкиной про настоящего героя города — Сергей не был героем, он был чумой, косящей живое направо и налево, влекущий за собой заражённых своим чёрным проклятием. Разумовский не был доктором, что спасает загнивающее болото от лихорадки беззакония и воровства, он был чумой, что забирала жизнь без капли жалости, не раздумывая.       Игорь, откровенно говоря, облажался, не заметив раздвоение личности у парня ещё в самом начале их знакомства, когда можно было ещё избежать столь ужасающих последствий. Да только как он вообще мог заметить? Сергей вёл себя так, словно был затравленным несчастным щенком с улицы, которого то и дело пинали и дразнили колбасой. Вот только скулящий пёсик показал зубки, цапнул лакомство и откусил вместе с ним и руку дразнящего по локоть.       Говорят, вкусившие кровь и безнаказанность никогда не излечиваются от жажды повторить свои преступления. Игорь не хотел бы в это верить, но с большинством преступников это так и было, даже вне зависимости от рода их преступлений, они, точно наркоманы, с ломкой жаждут новой порции. Вот только Разумовский почему-то не такой и, как бы абсурдно не звучала эта мысль, Игорь никак не мог отделаться от неё, убедить себя и наконец поверить, что виновный сидит за семью замками под присмотром опытных врачей.       У Серёжи диагностировали ряд психических заболеваний, но Гром не особо вдавался в подробности, новости о раздвоении личности хватило, чтобы хоть что-то встало на свои места, хотя бы та треклятая смена поведения. И как бы ему иногда не хотелось закопаться в бумагах дела о Чумном Докторе и найти хоть какие-то ответы на своё неясное беспокойство, он гнал эти идеи от себя, не разрешал даже смотреть в сторону этой темы. Нет, ему просто надо отойти, отдышаться.       За все эти месяцы, которые пролетели точно в туманной пелене пережитого (а иначе схватку с Разумовским не назвать), он ни одного раза не решился навестить рыжего в лечебнице на одном из островов Невской губы. Вместо того, чтобы начать решать хоть что-то из возникших личных проблем, он только глубже в них закапывался, старательно при этом игнорируя этот факт, словно проблема сама рассосётся, пыльным облаком опустится на пол и пропадёт под влажной тряпкой уборщицы в участке.       Коллеги хотели бить тревогу по-настоящему, когда Игорь на очередной выговор Прокопенко молча взял листок бумаги и, не проронив ни одной привычной себе шуточки, написал заявление, а после скрылся из отделения полиции. Прокопенко ничего не подписал, сообщил только, чтобы Гром в отпуск шёл, а он нахер всё это слал. Попсихует-перестанет, а на запах перегара коллеги вместо советов и разочарованных оханий могли бы жвачку предложить.       В общем, всё шло уверенным шагом по пизде и Игорь совсем ничего не пытался с этим делать. Чай не девка какая-то от бессмысленных проблем загибаться да помощи у модных врачей искать, у психологов и терапевтов этих. Вот выпьет пару глотков и всё будет чудесно, может даже собаке у ларька с шавермой кусок побольше отломит.       Надо только привыкнуть, дать мыслям о глазах-стекляшках завянуть и отмереть, а дальше всё будет как раньше — преступники, ловля и лучшая раскрываемость в отделе. Тогда он и перед Фёдор Иванычем извинится, заглянет наконец в гости, может пельменей налепят, а то запасы уже начинали заканчиваться.       Ещё и с Дубиным и Юлькой поговорить надо, они-то его всё вытащить пытались, да и сейчас не опускают рук. Димка всё улыбается на работе, рассказывает про их общие дела, которые парниша сам тянул без Игоревой помощи. А Пчёлкина… А что Пчёлкина? Не заладились у них отношения. Нет, они по-прежнему дружили, если поведение Грома вообще могло считаться достойным дружбы, а вот отношений как у пары у них так толком и не завязалось.       Попробовали пару свиданий, пока первые пару недель Игорь справлялся со своими тараканами, а потом поняли, что не надо всего этого, может не сейчас, а может и никогда. Юлька хоть и та ещё заноза, но человек хороший, да только Грома к ней как к представительнице слабого пола совсем не тянуло, хотя Пчёлкину слабой только дурак назовёт.       Так он и глушил своё непрерывное «думай-думай-думай» алкоголем, запасы которого начали быстро подходить к концу. Чтобы не начать осушать обещанный когда-то на их посиделки с Прокопенко коньяк, он по пути с работы раздобыл дешёвый виски в круглосуточном магазине. Рюмок в ставшей ещё более убитой квартире сроду не водилось, да и мыть лишний раз тару было ленно, оттого-то он и пил с горла, обжигая гортань горячительным напитком с весьма сомнительными вкусовыми отдушками.       Завтра он будет как новенький, да, вероятно будет неприятно пахнуть, но работе это не мешает, учитывая, что в таком состоянии чувства хоть немного притуплены, да и пьёт он в меру. В большую такую меру.       Сколько так будет продолжаться, он ума приложить не мог, пора бы заканчивать пьянствовать сидя на полу и смотря в пустоту перед собой. В пузатой бутылке жидкости цвета красного янтаря ещё много, совсем немного ниже тонкого горлышка блестит черта — он успел отпить всего пару глотков.       Игорь отталкивает её от себя, упирает локти в подтянутые к себе колени и с воем дикого вепря сжимает волосы на висках. Он пиздец как заебался вот так сидеть, а пересилить себя хватало всего на день другой и тогда снова всё по кругу. Он словно не чувствовал, что ему нужно стараться уйти от этого, словно с того момента, как Чумной Доктор оказался за решёткой психбольницы, весь смысл пропал. С тех пор как Серёжа…       Короткая мерзкая трель дверного звонка гадко бьёт по барабанным перепонкам, прерывая глухую тишину ночной квартиры. Вслед за звонком следует лязг ключей, тихое шипение Юли, что торопливо влетает в квартиру, закрывая входную дверь с громким хлопком. Она застывает в кромешной темноте Громовой квартиры, оглядывается, а после, наткнувшись глазами на неясное очертание мужского силуэта сгорбившегося у окна, включает свет.       — Игорь, я понимаю, что твоя пузатая подружка сейчас тебе интересней, но я с такими новостями, что держись! — Её голос дрожит от несвойственного ей волнения, она сбрасывает тёмный плащ на тумбу под крючками для одежды и быстро идёт к нему, — Вставай давай, тебе это будет интересно! — Она стучит ноготком указательного пальца по гладкому экрану смартфона и дышит так тяжело, что Игорю кажется, словно она бежала к нему.       Нехотя он поднимается с пола, хрустит позвоночником, чуть потягиваясь, а затем присаживается-таки рядом с Пчёлкиной, что, видно, найдя в телефоне искомое, хмыкает, да нажав кнопку блокировки экрана, складывает руки на груди.       — Юль, я не хочу слушать очередные сплетни для твоего канала, я не… — Но не успевает он договорить, как Юля шикает на него.       — Это связано с Разумовским, — тихо так, на выдохе. И, кажется, пиздец действительно подкрался, но только не незаметно, а очень даже явно, убирая ярко красную прядь за аккуратное ушко и сведя напряжённые брови к переносице.       Игорь так и застывает на полувздохе, чувствует, как натягивается каждая скованная мышца в теле, а в голове пусто аж до звона. Он моргает пару раз, поджимает губы, точно пытается сообразить, послышалось ему или девушка реально заговорила о рыжем мальчишке, разговоры о котором ранее считались табу в их общении.       — Куда ты влезла?       Сомнений, что Пчёлкина опять играла в переодевания и проникла туда, куда ей не стоило, совершенно не было. Порой казалось, что у журналистки полностью отсутствует инстинкт самосохранения, ведь она лезла в такие злачные места, вбиралась так глубоко в преступную клоаку, что любой другой бы на её месте давно струсил. А она на всё готова ради информации, ради идеального сочного репортажа.       Пока она тыркает что-то на экране смартфона, пыхтя и раздувая ноздри, Гром проходится по ней внимательным взглядом сыщика. Почему-то только сейчас в глаза бросается то, насколько непривычно скромно была одета Юля — тёмно-синие брюки из плотной ткани, бежевая атласная блуза с длинными рукавами-колокольчиками и воротничком с бантом. Даже не смотря на отсутствие вкуса у Игоря, ему показался образ журналистки старомодным и наигранным.       Глянув в сторону прихожей, где девушка сбросила верхнюю одежду, он замечает длинноволосый парик каштанового цвета. Сомнений нет, она точно притворялась кем-то, и Игорю это не нравится всё больше и больше       — Юля… — начинает было он, но она суёт ему в руки свой смартфон, на котором светится поставленное на паузу видео.       — Я была в той лечебнице, где держат… — она на секунду заминается, не желая говорить почему-то «Чумного Доктора» —…Сергея, — имя миллиардера вызывает мурашки по коже, неприятные такие, как плохие воспоминания о некогда хороших людях.       Неужели, Пчёлкиной больше не о чем делать новый репортаж? Вон на днях поймали маньяка, что собакам хвосты резал и фасовал по полкам супермаркета. Да, может сюжет не самый приятный и интересный, но это уж получше будет, чем притворяться невесть кем и лезть в психушку, рискуя при этом быть пойманной. Сказать, что Гром был возмущён, это ничего не сказать. Он был в капле от ярости.       — Юля, — в голосе задатки негодующего рычания, но журналистка никак не хочет дать ему высказаться, она взмахивает руками, мол, завались, а сама продолжает свой рассказ.       — Потом будешь ругать, сейчас слушай! В общем, я хотела сделать репортаж про то, какая судьба сейчас у нашумевшего и устроившего массовые беспорядки Чумного Доктора. Пробраться оказалось проще простого, всего-то нужен был парик, фейковое удостоверение и сказка про практику для защиты диплома, — она достаёт из кармана пластиковый коробо́к для личного документа, в котором лежит весьма достоверно выглядящий пропуск с именем некой Полины Виноградовой и фотографией Пчёлкиной в парике.       Игорь внимательно слушает про то, как она договорилась с секретаршей Вениамина Рубинштейна, чтобы сопровождать его в течении одного рабочего дня, дабы написать в «исследовательской работе» про работу лечебницы и её главврача, о котором девушка была «наслышана». В общем, выдумка весьма неплоха и вполне в стиле Пчёлкиной.       Юля рассказывает про то, как Рубинштейн сухо рассказывал ей о том, как проходит лечение и какие процедуры проводят с больными, чтобы улучшить их психическое состояние и по возможности вернуть в общество. Она шипит, мол, всё это наёбка для уёбка и что дела далеко не такие мирные и сладкие, какими их пытался выдать Вениамин Самуилович.       — Когда был обеденный перерыв, я сидела в его кабинете, он оставил меня там одну, а сам ушёл к какому-то буйному пациенту. Я порылась в его бумагах и в столе, и ты не поверишь! Он ставит эксперименты на больных! То дозу препаратов сменит, то электричеством «лечит». Всё что угодно, чтобы лучше их «понять», — она возмущённо морщит нос и тыкает пальцем на кнопку воспроизведения в телефоне.       На видео она снимает бумаги с фотографиями пациентов Рубинштейна, перебирает их, но когда ей попадается Разумовский, то она останавливается — на фотографиях у Сергея совершенно безжизненный взгляд, отросшие ломкие пряди, а в углу на листке для заметок всего пара предложений и слов — «заторможенность, непринятие пищи, сниженная физическая активность, вторая личность — электричество и удушение». В видео Юля охает синхронно с Игорем, который крепче сжимает алюминиевый корпус телефона.       Электричество и удушение? Неужели «методы», чтобы вызвать у Разумовского приступ? Заставить вторую, более гадкую и жестокою личность показаться? Но для чего? Ещё тысяча других вопросов возникают в голове, но сомнения, что с Сергеем и другими пациентами обращаются жестоко не было. В висках пульсирует болезненное «спасать-спасать-спасать» и Грому на долю мгновения кажется, что он сам сидел связанным по рукам и ногам и пытаемый мелкими разрядами электричества.       — Его пытают, — шепчет Юля, — Сильнее других… — добавляет сквозь сжатые зубы.       Она никогда не была в восторге от Сергея, никогда не видела в нём святошу, как это делал сам Гром в самом начале, она всегда знала, что с ним что-то не чисто. Но сейчас она была полна сострадания, словно понимала куда больше, чем Игорь мог сейчас вообразить. Юля всегда замечала больше.       — Игорь, я видела его. Рубинштейн показал мне его, сказал, что Разумовский самый интересный случай на его практике, ведь его расстройство личности больше смахивает на одержимость, нежели на раздвоение, — она откидывается на подушки дивана, поглядывает на застывшего мужчину рядом с собой. Игорь всё вглядывался в осунувшееся до боли знакомое лицо на одной из фотографий.       — Что если там были камеры? — чтобы не сломать напополам сравнительно хрупкий корпус телефона, он возвращает его хозяйке.       — Проверила, — она выуживает из кармана брюк маленький прямоугольник красного цвета. Такие штуки созданы, чтобы искать скрытые камеры, — Да и это не так важно. Его спасать надо!       Игорю кажется, что он ослышался. Не могла ведь Пчёлкина по серьёзке говорить про спасение Разумовского. Ну не могла ведь, верно? Ладно сам Игорь, у него за эти месяцы мозг наверное воспалился, один только Разумовский и его глаза голубые стекляшки в голове. Игорь всё это время глушил на дне бутылке переживание и чувство вины за судьбу парня. Так что немудрено, что такая дурость могла ему послышаться.       — Игорь, я понимаю, что мои слова звучат глупо, но если то, что говорил Рубинштейн правда, то Сергей не опасен, пока его вторая личность спит, задавленная таблетками. Он не виновен в том, что сотворила вторая личность, он даже не помнит этого! Понимаешь?! Игорь, его ведь просто мучают там, я ведь видела, он просто помрёт. Он и так на Кощея уже похож! Живой мертвец!       Игорь закипал сильнее с каждым её словом и по правде говоря, был готов сорваться с места и ехать в сторону треклятой лечебницы. В голове вертелось «я знал, знал» прерываемое лишь лихорадочным «думай-думай-думай». Когда дело касалось Серёжи, вся его собранность терялась.       Они сидят в тишине следующие несколько минут, пока сердцебиение не восстанавливается у обоих и поток мыслей хоть немного начинает утихать. Юля распускает ворот блузы, чтобы дышалось легче, отталкивает телефон подальше от себя. Сам Игорь сидит чуть сгорбившись, уперев локти в колени и сцепив руки в замок, подпирая ими подборок.       — Прости, я глупостей сейчас наморозила, — голос у Пчёлкиной тихий, вымотанный, — На эмоциях просто… То, что там делают — несправедливо, никто такого не заслуживает. Сергей тоже нет… — Она тяжело вздыхает приподнимаясь с дивана, — Я пойду наверное, поздно уже. Зря только тебя нагрузила, надо было сначала самой остыть.       Игорю по-хорошему стоило выкинуть к чертям подсаженную Юлей идею о спасении Разумовского, но клокочущий гнев и чувство несправедливости не позволяли. Он должен был что-то сделать! Никто не заслуживает пыток, никто не должен подвергаться насильным экспериментам, ломающим страдающую психику ещё больше.       Игорь не простит себе, если не попробует спасти Сергея, ведь тот по вине Игоря находится в лечебнице. Да, парень явно нуждался в медикаментозной помощи и присмотре, всё-таки его вторая личность натворила таких делов, каких Игорь бы никому не простил, но… Гром даже не знал какое ещё «но» здесь должно быть. Он был виноват, ведь не смог заметить проблему раньше, не смог найти общий язык, помочь парню, который страдал от своего второго Я, от этой одержимости.       Перед глазами чётко вставал их разговор в башне, когда Игорь пришёл к Разумовскому с доказательствами. Рыжий тогда вёл себя там так, будто видел кого-то ещё в помещении и страх исходил от него волнами, сравнимым с сильнейшим цунами. Сергей тогда сказал про Олега, а Игорь только сейчас понимал, что парень вполне мог видеть погибшего друга. Образ дорогого человека проецировался его больным сознанием.       Серёже просто нужна была помощь, и он сам этого не знал. Для него всё было по-настоящему, и Игорь с кривой усмешкой победителя на губах, и образ Волкова, гуляющего по кабинету мимо них. Если бы Гром тогда поверил, допустил бы возможность «другой реальности», всего этого можно было бы избежать. Игорь бы, возможно, не чувствовал бы давящего груза вины на плечах, не прокручивал бы сцену в участке, когда Разумовского фотографировали. Он бы не испытывал того разочарования сначала к миллиардеру, а теперь и по отношению к себе.       Пусть Игоря назовут сумасшедшим, но он не сможет оставить всё так, как есть, не сможет не забрать рыжего, не после того, что показала Юля, не после слов о пытках и жестоком обращении к хрупкому парнишке, которому просто нужна была забота живых людей. Почему-то Грому показалось, что лучше него нет кандидатуры на спасение. Сам заварил, сам и расхлёбывай.       Юля уже обувается, накидывает плащ, когда Игорь, не поднимаясь с места, смотрит на неё. Она единственная, кто сможет помочь, единственная, кто будет знать о его безумном плане.       — Я заберу его, — в тишине квартиры его голос как гром среди ясного неба, неожиданный и пугающий.       Пчёлкина смотрит поражённо, хлопает длинными ресничками и неверяще пытается сложить мысли в слова, выговорить их, но вместо этого с бледно-накрашенных губ срывается только неопределённое мычание.       — Если ты права, то я в нём ошибался. Ему нужна помощь, — Игорь в душе не ебёт как помогать изувеченному морально человеку, как его убедить оставаться в квартире Грома и как вообще вызвать доверие после всего, через что Игорь заставил пройти парня. Да, его руками были совершены убийства, но не его это было решение.       — Я скину тебе остальные материалы, что смогла собрать, — их разговор с каждым словом всё тише, словно они боялись, что их услышат лишние уши.       Тот факт, что Юля показала ему не всё, что успела насобирать для своего расследования, совершенно не удивляет, она никогда не открывает всех карт сразу, своего рода профдеформация.       Он коротко кивает ей, пытаясь подавить в себе желание сорваться в лечебницу прямо сейчас. Надо было порешать пару деталей перед штурмом лживой психушки. Игорь заберёт Разумовского, но сначала официально уйдёт в отпуск. Прокопенко только рад будет.