Искупление

***

      Гречкин не заставляет долго ждать, и уже минут через двадцать во двор с диким рёвом врывается белая феррари с громко играющей из салона музыкой. Дверь автомобиля распахивается, и из неё выходит подозрительно довольный Кирилл. Но Лёша ещё не видит его странной ухмылки. Он слышит приближающиеся к нему шаги, но старается их игнорировать, будто если он притворится мёртвым, то Гречкин просто развернётся и уедет, и Макарову не придётся сейчас перед ним позориться и оправдываться. Но Кирилл не разворачивается. Он подходит к свернувшемуся в калачик парню и дёргает того за ворот пиджака, заставляя резко принять сидячее положение. Всклокоченный и помятый Лёша издаёт в ответ лишь непонятное мычание и поднимает опухшие от слез стеклянные глаза, смотря на, явно веселящегося от всей этой ситуации, Гречкина. — Пиздец. — Ёмко констатирует он, окидывая Макарова взглядом. — Чё с руками? — Кирилл хватает парня за запястья, рассматривая изодранную кожу, и Лёша теряется, не зная, что ему сейчас ответить. — Ты что вообще в этой подворотне забыл? — Спрашивает Гречкин, не выпуская руки Лёши. — Или ты столько этой хуйни вылакал, — он кивает на пустую бутылку коньяка под ногами, — что деградировал до состояния инфузории туфельки и потерял способность к человеческой речи? — Я решил- — отвечает Макаров неестественно ломающимся голосом из-за рези в горле, но прокашливается и заканчивает уже обычным тоном. — Прогуляться. — Охуеть у тебя променад случился. — Морщится Кирилл от ударяющего в нос запаха перегара. Гречкин прекрасно распознает это притворство в словах Лёши, но доёбываться до правды он стал бы в последнюю очередь. Тем более, что глаза Макарова совершенно не делали никакой тайны из того, в каком состоянии он сейчас находился, а Кир не психолог, чтобы сейчас сидеть и слушать чьи-то сопли. Но главное, Лёша добился того, чего хотел — его голова сейчас была абсолютно пуста, руки дрожали разве что от количества выпитого, а не от бушевавших внутри эмоций. Парень обхватил свои плечи руками, почувствовав пронизывающий порыв северного ветра, хотя листва на стоявших рядом деревьях даже не колыхнулась. — Вставай, повезу тебя домой. — Гречкин потянул Лёшу на себя, поднимая того с лавки, но не учёл одного — всё это время парень глотал сорокаградусный алкоголь, ни разу не вставая, а потому лишь стоило Макарову принять вертикальное положение, в его голову ударило что-то потяжелее, чем мьёльнир, и он лицом впечатался в голую грудь Кирилла. — …или лучше в отрезвитель. Лёша полной грудью вдыхает крепкий аромат дорогого одеколона, от которого голова моментально трансформируется в ёбаную карусель. Парень пытается удерживать равновесие, но его тело держится только на крепких руках Кирилла и честном слове, поэтому выходит крайне плохо. — Блять, вот ещё труповозкой мне быть не приходилось. — Вздыхает Гречкин с неприкрытой ноткой раздражения и закидывает руку Макарова себе на плечи, обнимая второй за талию. — Ноги хотя б переставляй. Макаров пытается что-то сказать, но его речевой аппарат действительно деградировал до состояния пусть и не инфузории, но до двухгодовалого ребёнка уж точно. Лёша утыкается Кириллу в шею, на которой выступила пульсирующая от небольшого напряжения венка. Вновь вдыхает его запах, даже чересчур шумно, что не остаётся незаметным. — Это Диор. — Усмехается Гречкин, подводя поднося парня к машине. — Не-а, это ты. — Макаров мотает головой и заглядывает Кириллу в глаза. — Так пахнешь только ты. — Это, наверное, звучало бы крайне романтично без пьяного ика в конце предложения. Хотя стоп, какого хуя это вообще должно звучать романтично? Кирилл поморщился от своих мыслей и облокотил Макарова о машину, открывая перед ним дверь. — Залазь давай, поэт херов. Лёша падает в салон автомобиля, пачкая дорогие сиденья спёкшейся на ладонях кровью. — Сам потом вылизывать будешь. — Хмурится Кирилл и захлопывает дверь. Макаров наконец выходит из транса, в котором он прибывал последние минуты, когда Гречкин заводит машину и выезжает со двора. Лёша смотрит в окно, где быстро пролетающие мимо дома превращаются в одну сплошною мазню перед глазами, и чувствует поднимающийся по пищеводу комок. — Останови. — Мямлит Леша, закрывая рот рукой. — Блять, ты чё, блевать собрался? У Макарова получается сдержать всё в себе, но через пару минут его снова накрывает. Машина резко тормозит, от чего парень чуть не ударяется в переднюю панель, но вовремя хватается за ручку, которую тут же дергает и наполовину вываливается из машины, чтобы не запачкать салон. — Фу-у, бля… — Кривится мажор от характерных звуков, отворачиваясь к своему окну. — Пиздец, ты чё, до этого из крепкого только кофе пил? Наверное, можно сказать и так. Макаров никогда не пил ничего, что было выше двенадцати градусов. Несколько раз у Санька получалось откуда-то достать пару банок пива, а на прошлый новый год даже умыкнул у воспитательницы шампанское, которое они распили с соседней комнатой. А если разделить бутылку алкоголя на четверых, то получается примерно чуть больше, чем нихуя. Да и в любом случае, Макарову просто не нравится вкус спиртного, и в его распитии смысла он особого не видел. До сегодняшнего дня. — Сиди здесь, я скоро буду. — Гречкин выходит из машины, ставя её на блокировку и удаляется в неизвестном направлении. Макаров совсем теряет ощущение времени и ему кажется, что минуты тянутся вечность. В машине становится душно и жарко, парень потеет, чувствуя, как рубашка начинает неприятно липнуть к телу. А ещё этот тяжелый аромат его парфюма буквально душит и кружит голову. Наверное, потому что запах у этого диора слишком резкий. Лёша смотрит по сторонам, в надежде взглядом выцепить Кирилла из проходящих мимо людей, но перед глазами всё плывет и смазывается, поэтому он просто закрывает их, стараясь дышать глубоко и ровно. Парень сидит в тишине, считая про себя секунды, но постоянно сбивается, спотыкаясь о скачущие мысли. О Саньке, что оказался таким же идиотом, как и все. Об Ольге Сергеевне и её затянувшейся лжи. Об отце, оправдание которому Макаров никак не мог найти — не потому, что не хотел, а потому что не мог даже представить, какой мог быть мотив у этого человека. Ему снова становится плохо. Но его не тошнит, и опять вставший ком в горле — совсем не рвота, хотя лучше бы сейчас это была она. И когда он слышит растворяющий тишину голос Гречкина, ему становится легче. От голоса, блять, Гречкина. Всё, конечная. Приплыли. — На, схавай, — Кирилл вкладывает в Лёшину руку пару таблеток и протягивает бутылку минералки. — Что это? — Твоя надежда на то, что завтра утром ты не сдохнешь. Пей. Макаров глотает горькое лекарство, запивая минералкой «ессентуки» и морщится от неприятного вкуса. — Всё, теперь поехали. — Кирилл заводит автомобиль и почти трогается с места, но Лёша его останавливает. — Я не хочу. — Глухо произносит он, мотая головой. — Не хочу ехать домой. — Чё? А куда тогда? — Не знаю, куда угодно. Гречкин глушит машину и какое-то время смотрит вперёд с нечитаемой на лице эмоцией. — Слушай, — Твёрдо начинает Кирилл, переводя свой ледяной взгляд на Макарова. — Я тебе не нянька. Забрать твое бухое тело и свезти домой – окей, но возить тебя по достопримечательностям и проводить экскурсию я не собираюсь. Лёша вжался в сидение и старался не сорваться снова. — Тогда дай мне деньги на такси, я сам доеду. Но не сейчас. — Голос его едва заметно дрожит. — Ага, бля, сто раз доедешь. — Фыркает парень, сжимая руль. Он хочет послать Макарова на все четыре стороны. Дать денег и уехать по своим делам. Хочет, но не может. Гречкин роется у себя в сознании, пытаясь найти объяснение тому, почему Лёша всё ещё сидит в его машине и пытается выёбываться, но не находит никакой объективной причины. Ну да, Макаров пьян. Причём в сопли. Подумаешь, наебнётся где-нибудь пару раз, на лавке, там, уснёт. Но это уже не проблемы Кирилла. Проблема Кирилла — это сам Макаров, которого он при всём большом желании не может выпустить из машины. — Открой. — Просит Лёша, пытаясь толкнуть заблокированную дверь. Но Гречкин не открывает. — Заебёшь. — Рычит он, заводя машину и трогаясь с места.

***

      Они останавливаются у пляжа, с которого открывался вид на залив. Не у того, который располагался в парке и где всегда полно народу, а с противоположной стороны, куда проезд знали немногие. В любой другой ситуации, с любым другим человеком, это бы выглядело очень романтично и походило на свидание. Но не сейчас. Макаров выходит из машины, вдыхая прохладный воздух, но в носу всё ещё стоит аромат грёбаного диора, от которого парень, кажется, избавится ещё не скоро. — Почему сюда? — Спрашивает Лёша, оборачиваясь на Кирилла. Тот пожимает плечами, осматриваясь вокруг. — Не знаю, просто рандомное место выбрал. — Он врёт. Нагло и бессовестно. На этот пляж он никогда не приезжал просто так. Для него это было особенным местом и почему-то он подумал, что Лёше здесь понравится. Гречкин подходит к воде, которая едва касается своими волнами его кроссовок, и достает из кармана пачку сигарет, закуривая. — Можно мне тоже? — Как-то неуверенно просит Лёша. Кирилл, усмехаясь, протягивает парню сигарету и зажигалку, наблюдая с интересом. Макаров зажимает сладкий фильтр с запахом вишни между губ и пытается прикурить, но зажигалка упорно не хочет работать. — Бля, я всё время забываю новую купить. — Кирилл выхватывает зажигалку и пытается выдавить хоть какую-то искру. — Ай, похер. Иди сюда, так проще. —Он хватает Лешу за затылок и притягивает к себе, подкуривая его сигарету своей. — Затягивайся, чё пялишься. — Произносит он сквозь зубы, замечая, как Макаров залип в своих мыслях. Лёша затягивается и табак, наконец, зажигается, впуская смолы в лёгкие, отчего парень начинает кашлять. Гречкин отстраняется и растягивается в ехидной улыбке, наблюдая, как Макаров выпускает изо рта густой клуб дыма. — Да ты взатяг кури, так смысла никакого нет, только сиги переводишь. — Произнёс он менторским тоном, стряхивая пепел. — Будто вдох делаешь. Лёша прислушивается и затягивается уже по-настоящему. — Не торопись выпускать. — Наставляет Гречкин. — Продержи чуть. Макаров послушно удерживает дым внутри, после чего выдыхает и чувствует легкое приятное головокружение, вызывающее глупую улыбку. Это его первый раз. Каким-то чудом в детдоме ему удалось избежать этой пагубной привычки. Наверное, это чудо случилось из-за большого дефицита сигарет, что практически заменяли валюту, и никто просто так делиться с Макаровым не собирался. А ему, собственно, это было и не нужно. Впрочем, как и алкоголь, однако и то, и другое в этот вечер взяли на себя роли спасательного круга и жилета. Перед глазами всё плывет, а ноги опять становятся ватными, и он садится на песок, роняя голову себе на колени. Его не тошнило, но конкретно так выворачивало. Опять. Ему было противно от самого себя. Напился, как слабак, потому что не мог никак унять эту боль по-другому. Теперь он хорошо понимает свою мать. И ему становится страшно. Впервые по-настоящему страшно. Но, возможно, если бы Лёша сегодня не нажрался до такого состояния, то он точно что-нибудь вытворил. Хотя, он уже кое-что вытворил. И это кое-что стояло рядом и учило его курить. Как Макаров докатился до того, что чувствовал себя спокойно рядом с Гречкиным? Может, он после сильного эмоционального всплеска перестал вообще что-либо чувствовать? А может ему было настолько одиноко, что этот мажор был единственным, кто мог помочь. Чем именно помочь — Лёша сказать не мог. Но он помогал. Просто стоя рядом. — Ладно, выкладывай. — Его тон звучит так, словно он после долгих уговоров, соглашается на компромисс. Кирилл кидает окурок на песок, закапывая его носком кроссовка, и вопросительно смотрит на сжавшегося Макарова. Лучше уж слушать нытьё, чем стоять в этой давящей тишине. — Выкладывать что? — Ну, что тебя занесло в тот двор, например. Или что с руками? Тебя чё, отпиздили? «Лучше бы отпиздили» — думает Лёша, но молчит. А что ему сейчас сказать Гречкину? Рассказать историю своей жизни, про то, как ему было больно в десять лет терять мать, после потери отца, а тут оказывается, что отец никуда не терялся, но сознательно не шёл на контакт? А потом опять разреветься, чтобы получить в ответ лишь усмешку, и то в лучшем случае? — Я с другом поссорился. — Врёт Лёша и отворачивается, чтобы Гречкин не заметил предательски выступивших слез. — Решил прогуляться и упал. — Ага, больше лапши на уши навешай. У тебя помада на воротнике, чё, любовь всей твоей жизни отшила? — Кирилл смеётся, пытаясь подавить нотки ревности в своем голосе. Макаров шутку не оценивает. Он хочет пропустить это мимо ушей, но Гречкин продолжает: — Ебать, мне б твои проблемы. — Мои проблемы?! — Вдруг взрывается Лёша, подрываясь на ноги, но тут же неуклюже пошатывается. — Да ты бы охуел от моих проблем! Кирилл выгибает бровь, не понимая из-за чего последовала такая реакция. Он что, про любовь всей жизни в яблочко попал? — Да ладно тебе, — пытается успокоить его Гречкин, но делает только хуже. — Хочешь я тебе телку сниму? Могу даже похожую. — Да иди ты нахуй! Зачем я вообще тебе написал. — Стонет Макаров зарываясь руками в свои волосы. — Блять, я вот тоже не ебу, нахуй ты мне писал?! — А зачем ты приехал? И Гречкин действительно задаётся вопросом, зачем? Потому что хотел поглумиться над перепившим подростком? Он бы сам хотел в это верить. Но когда Кирилл увидел то сообщение, с кучей опечаток, когда понял, что Лёша в полное говно и неизвестно где находится, первая эмоция Гречкина — тревога. Он переживал, что этот пацан попадёт в какую-нибудь передрягу. Но сейчас это заходило уже слишком далеко. Это абсолютно ненормальная хуйня. А то Лёха слишком важный — хуй бумажный. — В пизду, как приехал, так и уеду. — Кирилл махнул на него рукой, поворачиваясь к машине. От этих слов по телу Макарова пробегает холодная волна. Его сердце вдруг замирает, а дыхание спирается. Лёша резко подается вслед за Гречкиным, хватая его за рукав олимпийки. Ему страшно вновь остаться одному. — Че тебе еще? — Рявкает Кирилл и замечает выступившие на широко распахнутых глазах слезы. — Эй, ты чег- — Ничего... — Макаров отпускает его и вытирает рукавом рубашки раздраженное от соли лицо. — Просто…Не уходи. Прости. Лёшу охватило жгучее чувство стыда, от которого хотелось сгореть дотла, чтобы ветер унёс пепел куда-нибудь как можно дальше от этого места. Он просит Гречкина остаться. И тревога клюёт его мозг от одной мысли, что он останется один. — Тогда давай уже рассказывай, иначе чё мне тут стоять, видом наслаждаться? — Привычно дерзким тоном произносит Кирилл. И внутри Макарова вдруг ломается этот ржавый трухлявый замок, выпуская наружу всё, что было спрятано за ним все эти годы. Он рассказывает Гречкину всё — от начала и до конца. Нервно, резко, жадно глотая воздух в пробелах между словами. Но высказывает абсолютно всё, что он прежде не делал никогда и ни с кем. Даже Саня знал всего лишь треть из всего этого говна, что происходило с Макаровым. И про пьянство матери, про её срывы на детях, про то, как он сбегал из дома, как выполнял самую грязную работу, лишь бы прокормить себя с сестрой, и про то, как в детдоме его могли избить за самую малую провинность. И, в конечном итоге, про отца он тоже рассказывает. Лёша говорит много, быстро, с дрожью в голосе и руках. Слёзы уже перестали бежать по его щекам, потому что их уже, скорее всего, не осталось. А Гречкин стоит и слушает. Внимательно слушает. Не перебивает, не пытается заткнуть. Он даёт Макарову высказать всё, что у того накипело, потому что это пиздец как похоже на те эмоции, что когда-то испытывал сам Гречкин. И когда Лёша рассказывает про смерть матери, про последний раз, когда он её видел живой, у Кирилла внутри всё сворачивается в тугой узел, полностью выжимая его, как половую тряпку. Он ужасается от того, что они настолько похожи и вместе с тем настолько разные. И вот Макаров замолкает, дышит рвано, прерывисто, смотрит на Гречкина своими глазами-океанами, а в них необъятная печаль, что не унять никаким количеством алкоголя и сигарет, как бы не хотелось. Кирилл не знает, что ответить. Он никогда не умел поддерживать — потому что ему никто и не показывал, как это нужно делать. Они просто смотрят друг на друга. Но впервые эта тишина не давит. Она обволакивает, накрывает, как тёплое пуховое одеяло. И Макаров чувствует такую легкость, что не чувствовал никогда прежде. Он вылил из себя абсолютно всё дерьмо, что так долго было заперто, отравляя его изнутри. А Гречкин даже не смеётся, не язвит, и не пытается всё превратить в клоунаду, чтобы избавиться от неловкости, которую он, возможно, испытывает, как думает Лёша. Но никакой неловкости Кирилл не испытывает. Внутри него — буря из давно забытых чувств и мыслей. Ведь

Память, есть то сучье место, Где находится ад. Диснейленд в Освенциме на тонком льду.

И сейчас эти нахлынувшие на него воспоминания разрывают сердце в клочья, царапаясь и скребясь наружу. Но Кирилл не знает, что с этим делать. Он не может также свободно излить свою душу, потому что потратил слишком много времени и сил, чтобы намертво запечатать всё это глубоко внутри, под ста замками и титановыми цепями. Но это давление было слишком велико, оно спирало дыхание и закладывало уши. Ещё немного и с ним точно случится что-то, чего он боялся. И в каком-то нелепом порыве Гречкин хватает Лешу и притягивает к себе, утыкаясь ему в макушку, обхватывая его за плечи. Просто чтобы, наконец, вылить куда-то свои невыразимые эмоции. Внезапно Макаров обхватывает его руками и тихо всхлипывает. Он и подумать не мог, что Кирилл будет единственным человеком, кто просто выслушает. Но он всё ещё Кирилл Гречкин. Всё ещё человек, сбивший его сестру. И он всё ещё его ненавидит. Ненавижу. Ненавижу. Ненавижу. Лёша прокручивает это слово в голове раз за разом, пытаясь непосредственно прочувствовать эту эмоцию, но оно так и остаётся просто словом. Парень хочет верить, что это из-за того, что у него попросту сейчас нет сил вообще испытывать хоть что-то. Головой-то он прекрасно осознаёт, что Гречкин, как был мудаком, так им и останется, и это неизменно. Но сердце Макарова пытается донести ему совершенно противоположную эмоцию. Лёша его не слушает, пытаясь заглушить это чувство бесконечным повторением слова «ненавижу». Потому что сердце пьяно, глупо, и ему просто нужно утешение, которое в данный момент оно находит в Гречкине.

***

      Машина останавливается перед осточертелым для Кирилла особняком. На пассажирском сидении мирно сопит Макаров, укутавшись в свой пиджак. Он дышит ровно, иногда подёргивая ногой, как беспомощный щенок. Гречкин не спешил его будить. Он просто сидел, вцепившись в руль, и прокручивал этот вечер в голове. На сердце лежал тяжкий груз после Лёшиного монолога. Для Кирилла было сложно переварить такое, особенно когда некоторые слова настолько точно передавали жизнь самого Гречкина. «Она сказала, что он любит нас. По-настоящему. Но что это за любовь, блять, когда твои дети, лишившиеся матери, и нуждающиеся в тебе больше всего в этот момент, совсем одни в этом богом забытом приюте? Он думал, что игрушки и одежда заменят настоящую любовь? Я не понимаю! Не понимаю его! Это не любовь, не любовь, блять!» — всплывают в сознании слова Макарова, и во рту Кирилла всё пересыхает, а горло начинает першить. Гречкин поворачивается к свернувшемуся в клубок парню и долго смотрит на его плавно вздымающиеся плечи. И впервые он хочет кого-то защитить. Накрыть собой, и оградить от всего дерьма. Может, потому что в то время для Кирилла никто не сделал тоже самое? Его кривило и воротило от таких мыслей. Он, Кирилл Гречкин, сейчас печётся о каком-то пацане, у которого просто судьба оказалась немного похожей? Звучит, как полный бред. И, находясь в этом бреду, решив поддаться внезапному импульсу, Кирилл наклоняется к лицу Лёши, долго всматриваясь в созвездия веснушек и вслушиваясь в мерное дыхание. Гречкин не двигается, почти не дышит, чтобы случайно не разбудить. Хотя, лучше бы Макаров проснулся и прервал это жутко странное действо. Но спит он сладко. И Кирилл медленно подаётся вперед, находясь в опасной близости от дразнящих алых губ. Что он, блять, делает? Почему ему так хочется попробовать их на вкус? Гречкин дышит прерывисто, всё его тело охватил лихорадочный жар, а на лбу выступили мелкие капельки пота. Но решимости так и не хватает, он резко отстраняется, ударяя кулаком в дверь, чтобы выпустить перемешавшиеся в кашу эмоции. Макаров просыпается от резкого звука, поднимается, потирая глаза, лохматый и припухший. — Приехали? — Через зевок спрашивает он. — Да, за услуги такси натурой заплатишь. — Раздражённо бросает Гречкин, выходя из машины, громко захлопывая за собой дверь. Через несколько часов у него самолёт, но он был готов улететь прямо сейчас, на своей жопной тяге, бесясь из-за собственных необдуманных действий. Ему нужно срочно отсюда уехать, не видеть этого сопляка, утонуть в хорошем алкоголе и объятиях московских красавиц. Он просто сходит с ума из-за долгого заточения, вот и всё объяснение. А Макаров всего лишь дополнительный раздражитель, который одним своим существованием ломает буквально всё, что Гречкин так старательно отстраивал. Он больше так не может. Его сердце больше так не может.