Sunny Night

      Фонари на улице давно погасили, хотя город и находился в темноте от еще не поалевшего на горизонте рассвета. Некоторые окна в городишке были распахнуты настежь – ночь выдалась душная и жаркая, и даже слабый летний ветерок за окном не спасал от этого резкого подъема температуры. Несмотря на погоду, окна в доме Юнги были плотно закрыты, а занавески полностью задернуты. Хозяин дома бесцельно сновал из одного угла комнаты в другой, положив руки на голову, зажмурившись, словно от боли, отвращения или неприязни.       Сколько бы он ни старался, извлечь из головы одну-единственную мысль и загрузить несколько нужных не выходило. Такое изредка у него бывало. В прошлый раз: предложение Хосока. Тогда прийти к нужному решению у него вышло относительно быстро, всего лишь за тридцать пять минут сорок одну секунду, как показывал секундомер на телефоне.       Сейчас часы отсчитывали третий час, но особого результата не было замечено. Единственное, что у него удалось сделать: добиться сильнейшей головной боли, которая еще сильнее замедляла процесс раздумий.       В комнату пару раз врывался его будущий супруг, с намереньем успокоить отчаявшуюся душу, но своими «Он был давно к этому склонен», «Ты бы все равно ничего не смог сделать», «Мне искренне тебя жаль» и «Выйди ты хоть на несколько минут на улицу!» никаким образом не упрощали задачу. В конце концов, он был вынужден сдаться и покинуть комнату, недовольно бормоча что-то себе под нос.       Перед Юнги стояла сложнейшая цель: оповестить о смерти Чимина. Он не знал, как он это сделает. Ведь, если он скажет об этом напрямую, то люди что-то заподозрят и посчитают его напрямую причастным к его гибели. Безусловно, все жители и так давно догадывались о серьезных суицидальных мотивах парня, но такого ожидать не могли. Будет странно говорить о том, что он находился рядом с Паком в момент его прыжка, но утверждать, что никаким образом в этом не виновен.       Как назло, когда ответ подходил все ближе, и ему практически удавалось схватить бегущую мысль за хвост, Пак Чимин смотрел на него пустыми и безжизненными глазами, крича: «Какого быть тем, ради которого я готов жить?». - Я не знаю. Я не знаю, Чимин. – Прошептал Юнги в пустую темную комнату. Пустота отозвалась глухим гулом людей, спешащих на базар за закрытым окном. Пора идти. У него нет выбора, ведь молчание – самая подозрительная из форм поведения. Хотя можно было бы сослаться на боязнь и страх. «Бедный Юнги был настолько напуган, что не смог рассказать нам обо всем», это стало бы крепким, но лишающим репутации алиби, а этого он допустить уж никак не мог. Главное – грусть, тоска, скорбь. Это все, что нужно людям для подтверждения правды.       Мин надел свою привычную желтую футболку и белые джинсы, которые вызывали искренний интерес Хосока, который обожал все белое и светлое, презирая мрачные цвета и называя их «Депрессивными», что всегда забавляло Юнги, который поддерживал его точку зрения. Но сейчас он был настолько сконцентрирован на проблеме, что, то ли намеренно, то ли случайно пропустил комментарий Чона на счет его «аппетитной задницы» и, схватив небольшой клочок бумаги и засунув его поспешно в карман, вылетел из дома. Улица кишмя-кишила торговцами. Стрелка часов еще не пересекла третью четверть, а рынок вовсю кипел: продукты загружались в небольшие лавочки, покупатели не спеша прогуливались по рядам, а дети бегали вокруг и то и дело норовили стащить сливу с прилавка какой-то особо неосмотрительной продавщицы. Но все изменилось, когда на мостовую ступил блондин с грустными, печальными, как ивовая ветвь, глазами. Даже дети отвлеклись от безумно важного занятия – спора о том, чья же по праву украденная только что булочка. Продавцы обратили взгляд на Юнги и не уследили за собакой, утащившей кусок телячьего мяса. Казалось, все на миг замерло. Такая абсурдная несостыковка солнечного привычного образа Мин Юнги и мрачно-апатичного выражения лица. - Он мертв. – Произнес шепотом парень. Так, что услышать его могла, только если б очень постаралась, собака, в метре от него поедающая украденное мясо. - Чимин мертв. – Огласил на всю улицу, громким, раскатистым, как гром голосом. Он даже сам не знал, что способен на такое. Всю улицу поглотила тишина, кажущаяся еще более всепоглощающей, чем прежняя, возникшая от его появления. - Как? - Не может быть. - Где? - Это из-за его отца? - Определенно. - Он давно к этому шел, неудивительно. - Горе-то, какое! - Он ничего не сказал? - Что с ним? - Его убили? - О, Господи! Юнги подождал, пока ожившая вновь толпа угомонится, прежде чем снова завел речь о смерти Пака. - Он оставил записку. Я нашел ее возле каньона в поле. «Вправду?» «О, прости его, Господи, грешника этакого!» Мин потянулся в карман джинс за бумажкой. Все эти лица напрягали его. Было непонятно: выражают они искреннее сочувствие, не верят ему, или же просто натянули фальшивую маску, дабы и дальше преспокойно заниматься своими делами, будь то осматривание рыбы или отчитывание мелких ребятишек. Он придерживался последней версии, но необходимо было лишить людей любых подозрений в его сторону. Он и так просчитался. Выпалил в последний момент Чимину о том, что он сделал с его отцом. Нет, ни в коем случае нельзя давать людям повод видеть его как грешника, даже если Пак уже никогда не вернется к ним в мир живых. - Кто бы ты ни был, коли ты читаешь это, я мертв. – Начал Юнги загнанным и удрученным тоном, таким будто он всю ночь не спал, рыдая и моля Бога о возвращении парня. – Я не хочу, чтоб ты думал обо мне плохо. Я сплю неспокойно, мой отец, царство ему небесное, больше никогда не увидит меня. Хотелось бы мне жить как раньше, но не могу. Не в моих силах устроить себе спокойную и размеренную жизнь при таких ужасных обстоятельствах. Надеюсь, что Он поймет и простит меня за этот грех. Прощай раз и навсегда. По улице рассыпались удивленные охи и ахи. Люди шептались и переговаривались друг с другом, напрочь забыв о своих обязанностях и делах. Видимо, прочитанное поразило их до глубины души. Мин усмехнулся про себя. Он хорошо постарался. Теперь он в полной безопасности. Пока душа Чимина высоко в небе, а он не будет выпускать ситуацию из собственного контроля здесь, на земле. Записка передавалась из рук в руки горожан, жаждущих новых поводов для сплетен, ищущих в каждом слове, в каждой букве и закорючке подвох. Солнечный парень доволен своей работой. Не зря он проводил столько времени с Паком в средней школе. Его почерк и манеру написания он изучил досконально, но только не характер, который по-прежнему остается для него загадкой. *** Семь дней спустя Хосок сидел на диване, поджав под себя колени и молча ожидая, Юнги, который не возвращался достаточно долго. Последнее время он и, правда, вел себя немного странно. По ночам просыпался в холодном поту и бредил, без устали шептал какие-то фразы, понятные лишь одному Богу. По утрам подолгу лежал в кровати без сил, не желая вставать. Уходил куда-то на долгое время, но всегда возвращался к десяти. Сейчас стрелка часов зашла далеко за двенадцать, а парня все нет. Чон ужасно беспокоился за него весь этот период, но до определенного момента ссылал все на чрезмерную усталость из-за подготовки к свадьбе, хотя они и не планировали чего-то грандиозного. Но сейчас Хосок отчетливо осознавал, что что-то не так. И это что-то определенно связано с Пак Чимином. Конечно, он не был бессердечным и прекрасно понимал, что Юнги тоскует. Они были лучшими друзьями в средней школе, но даже дураку было понятно, что Пак влюблен в Мина. Но было ли это взаимно, даже сам Чон не знал. Нередко ему приходилось мириться с присутствием Чимина в его с Юнги жизни и отношениях, но все закончилось, когда Мин принял предложение о помолвке месяц назад. С тех пор он ни разу не видел парней вместе, что, в общем-то, его устраивало. Известие о смерти Пака привело его в некоторое замешательство, ведь мало кто бы довел себя до такого состояния только из-за потери любви. Наверное, на руку сыграла тут и смерть его отца. Безусловно, трагичное происшествие. Но стоит ли оно таких мучений бедного Юнги? В этом явно есть какая-то загвоздка, о которой ему непременно нужно узнать. Причем как можно скорее. Нужно лишь дождаться возвращения Мина. Догадка. Мимолетная. Мощная. Убийственная. Словно в ответ шатеновым мыслям загремел дождь, оповещая о скорой непогоде. Хосок непроизвольно осел на пол, хватаясь за голову руками и до боли натягивая недлинные волосы. «Бежать. Бежать туда», промелькнуло у него в голове и запульсировало, отдаваясь в грудь. Сквозь какую-то неизвестную преграду, сквозь какие-то остатки здорового мышления, сквозь все, что делает нормального человека нормальным, он мчался в домашних тапочках и бежевом старом халате по мостовой. Серые тучи приобретали синий оттенок, все сгущались и сгущались, не давая возможности показаться даже небольшому клаптику неба. Солнца словно и след простыл. Гулко прогрохотал гром. Где-то послышался звук звенящей струи воды, идущей прямо с неба. А Хосок все мчался и мчался, рассекая плотные капли, все больше напоминающие поток с крана. И в голове пульсировала одна-единственная мысль «Бежать, бежать на поле». Внезапно мир осветила яркая белая вспышка, будто кто-то посреди ночи включил светодиодную лампу. На Чона нахлынул безумный, панический страх. Колосья пшеницы больше не стояли торчком, как при легкой ветреной погоде, а нагнулись в самый низ, укутывая плотнее землю. Грунт размок и при столкновении с ним подошвы издавал противный хлюпающий звук. Хлюп-хлюп-хлюп-хлюп… Коричневые пушистые тапочки увязали в грязи. Чпок-чпок-чпок-чпок… Напрасные попытки вытащить и спасти их. Шатен вынул ноги из домашней обуви и помчался дальше босиком. Ступни быстро погрязали в ямах, вырытых мощными каплями дождя, а бесконечные лужи мешали двигаться быстрее. «Только бы успеть, только бы успеть» Чон бежал так, как никогда не бегал на уроке физкультуры. Как никогда не мчался наперегонки. Он летел так, чтоб спасти жизнь. Одинокий силуэт на фоне разгорающейся бури выглядел, по меньшей мере, одиноко. Непередаваемо. Худые плечи, мокрые волосы и ноги, которые практически полностью были скрыты наклоненными колосьями ломающейся пшеницы. Все это заставило Хосока издать облегченный вздох. Он все-таки успел. Шатен замедлил бег, но все еще не перешел на шаг. Когда до беззащитного и одинокого объекта оставалось не больше трех метров он понял. Это не Юнги. Мокрые волосы, будто цвета потухших несколько часов назад углей, обернулись в его сторону. Вспышка молнии и на мгновенье это лицо осветил чрезмерно яркий, полыхающий белым, цвет. Пак Чимин. Да, это, несомненно, он. В глазах стоящего пред Хосоком блондина блеснула молния. И на секунду показалось, что это отражение души Чимина, а не стихии, бушующей извне. На лице парня расцвела ухмылка, нет, скорее оскал. Очередная вспышка осветила его неестественно белые зубы и чересчур идеальные для упавшего с обрыва человека черты лица. Чон в недоумении уставился на призрачную, до нитки промокшую, что рельеф тела просвечивался сквозь тонкие элементы одежды, фигуру. Длинные волосы прилипали к шее, с которой стекали капли воды, проникая все ниже под одежду и, несомненно, забирая у ее обладателя тепло и даруя холод. Светлые, практически белые волосы теряли свой непередаваемый оттенок под покровом ночи. Пак с интересом наклонил голову на бок, как провинившаяся собака, не понимающая за что ее отчитывают. В его глазах мелькнула поддельная виноватость и покорность. Хосок смотрел на представшего его взору невероятного идола, никак не получая возможности прийти в себя и осознать происходящее, будто затерявшись в неведомом сне… Капли медленно стекали по лицу прибежавшего, он до сих пор не мог перевести дыхание после долгого бега. Дождь зашелся сильнее, и сверкнула еще раз молния, а следом сразу же гром. Молния была близко. Она было прямо перед ним, наэлектризована до предела. С русыми светлыми волосами и дьявольски красивым лицом, как бы ни хотелось Чону это признавать. А что было бы, если Юнги предпочел бы Чимина Хосоку? Если бы это видение было не проекцией его больного разума, а реальностью. На пару минут появление Пака выбило парня из колеи вовсе. А ведь где-то сейчас, под громом, под бушующей и проявляющей себя во всех своей красе стихии, обреченно смотрит в небо Мин Юнги, человек, ради которого он загонит в гроб любого, абсолютно, кем бы ни была эта сволочь. Он уничтожит каждого, кто посмеет разрушить жизнь его возлюбленного, просто потому что ближе и дороже этого человека у него не было никого. И он бы задушил эту высокомерную призрачную рожу, если не был уверен в том, что это не плод воображения. Последнее время он видел Пак Чимина везде. На кухне, когда нарезал картошку, в спальне, когда смотрел в окно. Он кидался в него ножом, полотенцем, пытался кулаком ударить видение, но он вечно стоял и улыбался, возвышаясь и словно шепча: «Неужели ты думал, что сможешь сравняться со мной? Он бы выбрал меня, ты это знаешь». И хоть Хосок до тех пор был уверен, что Мину никогда и не приходила в голову мысль быть любовником Пак Чимина, он поверил внутреннему голосу и стал видеть измену во всем. В каждом движении своего возлюбленного, в каждом жесте. Наверное, по этой причине он и не смог стать спасеньем для Мин Юнги вовремя, а тот все тонул, тонул во мраке… но нет. Виноват не он, конечно же, не Чон Хосок! Чон Хосок всегда был рядом, всегда помог бы. Виноват, чертов Чимин. Как же Хосок был рад, когда он сдох. Ведь сам парень был недалек от того, чтоб собственноручно придавить гаденыша, что так мешал его планам. Мешал их, с Юнги, счастью. Поэтому он собрал волю в кулак и, плотно сжав челюсть, процедил сквозь зубы: — Ты никогда не будешь лучше меня, чертова мразь. — И плюнул в ноги недо-призраку, умчавшись дальше, рассекая плотные струи дождя. Туман становился все гуще, а ветер менял траекторию падения капель, и те больно врезались в тело. Хосок рвался, непонятно кому, пытаясь доказать: «Я спасу его, а ты ни за что на это бы не пошел». Вдруг вдали мелькнул огонек. Совсем слабый и еле заметный сквозь туман. В боку закололо от долгого нахождения в движении, но Чон лишь прибавил скорости, неуклюже падая в грязь и вновь поднимаясь, вновь падая и с неистовым рычанием вставая с колен. Мин Юнги стоял вдалеке, сквозь призму равнодушия глядя в сторону насквозь промокшего и испачканного в грязи Хосока. Когда Чон подобрался ближе, то увидел то же, что и двадцатью минутами ранее в глазах недо-Чимина. Пустоту. Безнадежность. Обреченность. — Ты куда-то убежал, не вернулся, я бросился тебя искать… — Запыхавшись, тараторил Чон. — я испугался за тебя, зачем тебе понадобилось быть тут так поздно, в такую погоду, давай вернемся домой, я приготовил нам обоим рамен, пожалуйста, не надо так смотреть на меня. Пожалуйста, мне страшно. Юнги-я… — Хосок, поцелуй меня. — Со стеклянным взглядом отчеканил Мин. — Сейчас? — Гром прогремел в очередной раз, вода стекала с одежды обоих, оба дрожали от невыносимого холода. — Поцелуй меня. Сейчас. — Хосок по-прежнему оставался на месте, в оцепенении от страха за Юнги, за его безжизненный вид и за здоровье их обоих. Тогда бледный, как смерть, Мин сам прикоснулся к губам Чона, слизывая солоноватый привкус дождя, сминая губы, грубо проникая языком внутрь, когда Хосок сам перехватил инициативу и стал несдержанно и пламенно отвечать на поцелуй, весь содрогаясь в ознобе. — Ты заболеешь. — Прошептал Чон в поцелуй, на что Юнги лишь ухмыльнулся. Сошедшему с ума от человека, у которого больше загадок, чем у Сфинкса, плевать на болезни. Он уже болен. И название его болезни отпечатано у него где-то в районе груди, имя ей: «Пак Чимин». *** Теплый пушистый плед закрывал все тело и половину лица Юнги. Чон Хосок стоял возле плиты и заваривал чай с ромашкой, периодически шмыгая красным носом и чихая. Он оделся в самый теплый свитер, но это никак не помогло ему. Плед дома был только один. Он же — одеяло. Парень напевал какую-то знакомую мелодию под нос, когда не шмыгал и не чихал. Мин смотрел на будущего супруга с жалостью. Но не было в нем уже той нежности, чтоб подойти и обнять Хосока со спины и прижаться всем телом, положить подбородок на плечо. Чем дольше они вместе, тем дальше друг от друга. И, как бы этого не хотел предотвратить этого Чон, они никогда уже не станут ближе по одной лишь причине: слишком много произошло за эту неделю. Слишком много пришлось ему пережить. Слишком огромными были отличия, ужасающей разница. За всю эту неделю его жизнь будто приобрела некий смысл, которого, по сути, никогда не имела. Так с какой целью стоит жить дальше, если весь смысл заключался в нескольких часах, проведенных возле обрыва в поле? И, как бы, черт возьми, Хосок не старался — его воспоминания не аннулировать. Его прошлое безвозвратно изменило будущее.