Летел и таял

Андрей стер выступивший пот со лба, замахнулся и ударил еще раз. За спиной послышался не то одобряющий, не то дразнящий смех, он так и не понял, какой; впереди было еще много работы. Металл в руках приятно отдавал тяжестью — самое то для того, чтобы… — Но почему они так поступили? — Не знаю. Я бы на месте молнии ударил по мелкому. Эти дети... еще чаю? — Да, пожалуйста. Зазвенела посуда. Андрей обернулся к сладкой парочке и прищурился, челюсти сжались, подбородок стал квадратным. — Петь, может, поможешь? — А ты на что? Ева захихикала, ее голая ступня мягко пихнула младшего Стаматина в ногу. Андрей, недовольно ворча, вернулся к земле — сад у Ян был весь промерзший после зимы, и он работал то лопатой, то полуржавой тяпкой, чтобы достать из образовавшихся лунок мертвые растения. Недавно сошедший лед еще не успел испариться, и вода делала землю мягче, но и грязи было по колено. Андрей ругался на все — на брата, который, разумеется, взял на себя удобную роль развлекателя юных дам, на погоду, на времена года, на Еву — в меньшей степени, но так, за компанию… Они с Петром торчали в Городе почти полгода, а дело толком не сдвинулось с места. Каин был терпелив, приветлив, задумчив; Стаматин думал, что он втайне проклинал их, но каждый раз, оказываясь у Симона на пороге, тот лишь пожимал плечами, предлагал попробовать какую-то настойку из столицы или просто поговорить. Старший Каин умел ждать, и Андрея, который этого не умел, все бесило. Он и в сад этот полез лишь затем, чтобы отвлечься. Создание чудесного здания занимало все его мысли. Он спал и видел, как над Городом возвышается башня, щекочущая небеса, сотканная из ничего, чтобы нести в себе максимум смыслов. Петр, взявший за привычку бродить по дому по ночам из одной комнаты в другую, шуметь ходьбой по скрипучим лестницам и переставлять вещи, меняя их местами, вызывал у Андрея маленькие опасения. Они плохо переносили стоящий в воздухе твириновый запах, преследующий их всю осень, хотя цвести трава заканчивала в октябре, потом земля стала замерзать, выпал снег — и вести нормальную стройку в таких условиях не было возможности. Всемудрейший Симон Каин махнул рукой: ничего, сказал, после зимы достроите. Самое отвратительное, что строить было нечего. Перед тем, как наступили холода, Андрей предпринял еще одну попытку. Рабочие его возненавидели, и когда вторая постройка, такая же сырая, состоящая из пары хилых лестниц, обрушилась, он орал проклятия. Пришлось перестраивать, на чем его и поймала зима; группы пришлось отправлять на поезде домой. Через месяц после этого, уже в ноябре, Андрей встретил Еву и понял, что это надолго. То есть он и раньше понял, но пришло какое-то осознание глубины той полной задницы, коей этот Город и являлся. *** Поросль голых кустов не вдохновляла. Он поджал губы и пошел ниже, в сторону камней и притока Горхона. Как только он нашел нужное место, где можно расслабиться и облегчиться, Андрей краем глаза заметил движение чьих-то рук и поморщился. Мог ведь просто домой забежать, да хоть к тем же Каиным попроситься, но нет! Проситься — это не про Стаматиных, в частности, не про него. Он и так обещался быть у Фархада с новыми чертежами и списком необходимых материалов, которые стоило закупить заранее, чтоб потом, когда холода пройдут, не бегать с горящим задом в поиске именно тех заклепок и ровно этих шатров. В этом они с инженером были солидарны — уже маленькая победа. В нескольких метрах от него, за высокими камнями, танцевали девушки. Вернее, как танцевали? Они двигались без музыки, перетекали телом из одного положения в другое — медленно, но плавно. Он даже засмотрелся. Темные спутанные волосы с застрявшими в них веточками рябины покачивались, когда ветер находил их, подсохшие ягоды дрожали, но не срывались. Всего девушек было четверо, и когда очарование их танцем стало спадать, а тяжесть внизу живота — по исключительно биологическим причинам, черт бы их побрал! — набирать еще больше веса, чем раньше, Андрей заметил некоторые странности. Девчонки были полуголые, и это в такую-то погоду! Ноябрь в Городе мягче, чем в Столице, даже снег еще не выпал, однако холод все равно пробирал. Он сменил брюки на теплые штаны, надел рубашку со свитером — полосатым, разумеется, делающим его визуально еще выше. Зима была красивым временем года, но неподходящим; был бы он римлянином — закидал бы сугробы копьями, как один придурок… или то был грек? Следующая странность заключалась в том, что за одним из камней пряталась другая девушка. Очень плохо пряталась, надо сказать; Андрей выцепил ее глазом уже хотя бы потому, что она, во-первых, тоже была одета очень легко, а во-вторых — белая кожа контрастировала с серыми камнями и темной кожей танцующих. Она смотрела на них не так, как Стаматин, по-другому: с обожанием, которое он заметил и на расстоянии, с каким-то желанием. «Город ебанутых», — подумал он, развернувшись, чтобы уйти и поискать новое место, как услышал глухой звук. Такой, будто мешок картошки с самой высокой полки упал. Андрей сжал кулаки — это все стало его порядком раздражать, да и внизу уже требовательно болело, дескать, хозяин, ну ты и сволочь, он почти слышал эти слова, — и обернулся, чтобы решительно всех разогнать. Симон Каин говорил о том, что тело — лишь временный сосуд для духа, что материя всегда идет позже, чем то воздушное, неуловимое и вечное, что эту материю наполняло. Что же касалось Андрея, на него это выражение натянуть было сложно. Его мысль выражалась в теле. Он подумал — организм моментально отреагировал. Мысль и плоть действовали одновременно, в едином порыве, и без «сосуда» не было бы и Андрея. Так он подумал: «Плохо дело». Затем подумал: «Пусть посмеет». В этот момент его тело бросилось вперед. Рука одним жестом выдернула нож из коротких ножен, висящих на поясе, пальцы сложились вокруг рукояти. Удар пришелся чудовищу ниже головы. Андрей отскочил вбок, ожидая нового удара, но из проделанного отверстия — вещи священной — потекла кровь. Несуразица на ножках, как мысленно прозвал это Стаматин, повернулась к нему, потянула огромную ладонь — тогда он ушел вниз, наклонившись, и сделал выпад, метя в живот. Существо не ожидало атаки, замахнулось, чтобы ударить — и завалилось в сторону. Андрей проследил за глазами, закатывающимися медленно и нехотя. — Тварь, — плюнул он, вставил грязную наваху в ножны и подошел к девушке. Танцующие девицы испарились, будто привиделись. Но он же знал, что они были в самом деле! Ведь она тоже на них смотрела. Андрей аккуратно поднял ее — без сознания, с ниткой крови из носа, с синяком на спине (от удара) и ссадиной на лбу (вероятно, упала на камень по инерции), — и все-таки живая. — Как же вы меня все заебали, сил нет, — прошептал Стаматин, унося девушку в сторону Собора. Сдав, как выяснилось, хозяйку Омута на руки Каиным, Андрей все-таки отыскал туалет (глаза у Марии были выразительные, но и у него тоже) и помыл клинок вместе с ножнами, а затем вернулся на место преступления, перед этим сходив за Владом. Младший Ольгимский — парень с хлипкими усиками под носом и глазами вола — смотрел на него не то с осуждением, не то с восхищением, Стаматин так и не распознал. Он просто попался ему под руку однажды, рассказывая кому-то про своего жирного папашу, и Андрей присел послушать. Так и задружились: оказалось, что парень он был неплохой, толковый, просто с семьей не повезло. — Ну чего? — спросил Андрей низким голосом. — Чего ты так пялишься? — Их осталось не так уж много. — Влад кивнул в сторону белой башки, запутавшейся в черных лохмотьях. — Одонгов. — Если эти твари будут руки на женщин распускать, у вас тут только такие красавцы и останутся, — хмыкнул он в ответ. — Помоги взять. Туша червя, — Влад не затыкался ни на секунду, рассказывая о чудищах из Степи так, будто сам хотел им стать, и Стаматин узнал, что танцующие девушки — это невесты, а вот эти милые ребята с лысым, гладким черепом — черви, — была тяжелой, будто он самолично сожрал тура. Они тащили его, постоянно останавливаясь, потому что Андрей слышал хруст в спине и ему это не нравилось, а у Влада быстро кончалось дыхание. Когда тело оказалось в Горхоне, они расслабленно выдохнули. Вода реки зашипела, когда глади коснулась кровь, как перекись на свежей ранке. На то, как Горхон поглощал одонга, расщепляя на тряпки и что-то еще, названия чему он не знал, было неприятно смотреть. А еще воняло. — Ничто не сближает так, как совместное избавление от трупа, — тихо сказал Влад. — Ага. Ольгимский протянул ему флягу, из которой успел отпить сам. Андрей протер горлышко и сделал несколько глубоких глотков. За опоздание Фархад долго выносил ему мозг. *** — Мне кажется, надо сделать еще воздушнее… — Ева, если он будет еще воздушнее, то улетит. Но Петр уже взял схемы и начал в них методично зачеркивать. Андрей закатил глаза и взял свою чашку с почти остывшим чаем. Когда Ева улыбалась, у нее на щеках появлялись милые ямочки. Глядя на Стаматиных, она улыбалась почти всегда, и Андрею становилось немного неловко — давно им не радовались. Она интересовалась всем, что происходило в голове Петра, и в ней тот нашел благодарную слушательницу; она хвалила навыки Андрея, особенно когда он уходил на кухню готовить, и у него даже щеки розовели — такая она была откровенная и хорошая. Только одно в ней не нравилось — привычка искать приключения на все неподходящие места. Еве слишком уж нравилась степная эстетика, и даже тот случай с червем не заставил ее отречься от какой-то мечты. Однажды зимой, пытаясь ее одеть, Андрей как-то незаметно для себя наоборот ее раздел, а наутро проснулся в чужой кровати, утонувший в принесенных подушках и запахе лаванды. И откуда тут, в Городе, лаванда? С тех пор он защищал ее — от лезущих пьяных рыл в местном кабаке, от кривых-косых степняков, от огромных одонгов, которые теперь смотрели на него как на врага народа, если заходили в городскую черту, что, наверное, было вполне закономерно. Андрею было плевать — он отвечал гордым взглядом и ухмылкой. Когда этого не хватало, то блестел навахой — противники отпадали сами по себе, до поножовщины даже. Симон затем не раз напоминал ему, что железо в глазах Уклада — это орудие для совершения греха, на что Стаматин посмеивался и говорил: «Что ж, пусть привыкают, я — железный». А вокруг цвела весна. Он пил прохладный сладкий чай, смотрел на воркующих Петра и Еву, смотрел, как сходит снег, смотрел, как просыпаются ото сна деревья. Было хорошо, пока он не начинал думать о своем детище — тогда начинали чесаться руки, а глаза забывали моргать. Подожди еще чуть-чуть, сказал он ему мысленно. Я обязательно тебя воплощу.