Не всё в порядке в доме Рождественских

Не всё в порядке в доме Рождественских. Суета и возня. Излишняя по мнению большинства домочадцев. Но раз уж задумали, то и делать приходится со всей отдачей. Подготовка началась, когда еще небо хмурилось в первых утренних лучах. Уныние проснулась под очередной зубодробящий позитивный саундтрек своей новой жизни. Эту новую жизнь она начинала в тысячный раз, и в нее уже никто не верил, пожалуй, кроме нее самой. На прикроватной тумбочке расположилась «Магия утра. Как первый час дня определяет ваш успех» поверх кучи такой же бесполезной бизнес-макулатуры, которой Уныние мечтала затоптать свои природные черты — лень и праздность. Нет, это не о ней и не про нее. Она может измениться. Даже если ее братья и сестры смеются над ней. Получасовая гимнастика, бодрые пятнадцать минут в душе и пара писем с молитвами о конце прокрастинации утомили ее еще до завтрака, но она в жизни бы в этом не созналась. Сегодня большой праздник, и именно она затеяла его. В этот раз она не остановится на полпути. В двери заскрипели ключи, и в квартиру ввалилась утомленная Похоть, растирающая остатки туши и подводки по лицу. — Семь утра, — недовольно заметила Уныние, когда Похоть на цыпочках пыталась прошмыгнуть мимо гостиной. — Я буду готова к полудню, как договаривались. — Очередное неудачное свидание? Похоть закатила глаза, но притормозила, вошла в комнату и плюхнулась на диван. Ее джинсы были чем-то заляпаны, и Уныние не очень-то хотела знать, что бы это могло быть. — Я ненавижу людей, создавших дейтинг-приложения, — в ее голосе прозвучала искренняя печаль, и Уныние вздохнула за нее. — Вообще-то тебе стоит поблагодарить их, ведь они облегчили тебе работу. Сколько извращенного секса и одноразовых связей в одном смартфоне! Я видела твои планы. Перевыполнение на 38%, хотя ты даже палец о палец на ударила. — Я? — Похоть кисло улыбнулась. — Не тебе об этом говорить, потому что кое у кого в последнем столетии поставили план, божечки-божечки, уменьшить уровень лени человеческой. Уныние смутилась и уставилась в свой список дел. Вот так перерождаешься и узнаешь, что твоя предшественница переборщила. Уныние бы даже расплакалась от такой несправедливости, если бы то не было столь утомительно. — И я неплохо справляюсь! На 46%! — Воу-воу! Еще 4%, куколка, и добьешь половину месячной нормы! — Похоть саркастично вскинула сжатый кулак. — Какая же ты злая… — Когда заёбанная? — смех над самой собой всегда был для Унынии удивителен. Она так тоже еще не умела. — Я просто хотела сходить на свидание с отличным парнем, а оказалась на оргии. Разве это не повод проклясть Тиндер? Хотя и он здесь не при чём… — А кто «при чём»? — Сами люди? Я не знаю… Наш папаша? Он мог бы просто не создавать меня такой. Или людей такими. Сколько живу, а всё удивительно, почему люди всегда смешивают любовь с сексом. Это так грязно. Если не хочешь со мной спать, то и чувств у тебя ко мне нет. Противно! — поморщилась Похоть болезненно. Уныние подсела к ней, чтобы обнять. Пусть она и была младше, но прекрасно понимала печаль сестры. — Мне, может, просто достаточно обнять кого-то, а не раздвигать ноги, будто это большое дело. Лучшее доказательство! Дрянь! — Да ладно тебе… — вздохнула Уныние. — Найдется еще… Не все же они на сексе помешаны. — Сказка красивая, да верится с трудом, — Похоть хмыкнула с горечью и покачала головой. — Брат сегодня приедет? — Гордыня? — А что, у нас есть еще один брат, которого отлучили от церкви? Уныние пожала плечами. Смешной образ, недалек от правды. Гордыню она помнила не очень хорошо. Ей было всего 11 лет, когда он ушел из дома, поругавшись с сестрами и отцом. Нарушил главные правила, и вообще-то должен был исчезнуть, но наотрез отказался убивать себя. Ничего жестокого, просто такова практика перерождения. Либо сам за сто лет одряхлеешь, что жизнь не мила будет, либо уйдешь раньше, используя отцовский ритуальный кинжал. Раньше оно всё иначе было. Грехи царствовали на земле веками, набирались опыта, становились неповоротливыми и разборчивыми. И что же в итоге? Человечество начало развиваться, грешило мало, а раз оно так, то и молиться приходить было не нужно. Молельни захирели, сила отца ослабла. Вот так создал себе игрушку однажды и сам же в итоге от нее и пострадал. Решил тогда отец грехи те изжить полностью и создать новые. Новая семья вышла, наверное, лучше предыдущей, да только со своими тараканами. С жизнью длиною в век много ума не наберешься, потому и спорят они с тех пор то с отцом, то друг с другом. Вот в этом столетии Гордыня вычудил, а в прошлом — Гнев. Две мировые войны человечество с трудом пережило, и отец был практически на грани инсульта, если б это было возможно. Спешно они переехали из Германии в Россию, и с тех пор обитали здесь. Всего этого Уныние не помнила, но ей красочно об этом рассказали дневники прошлой её версии. — Я его позвала, но он не ответил. Хотя прочитал. — Точняк приедет, — покивала Похоть. — Он такой павлин, что не упустит возможность отцу нервы потрепать. — Я надеялась, что мы все помиримся… Похоть рассмеялась, запрокинув голову. Смех у нее всегда выходил завораживающий при такой невзрачной внешности. Уныние залюбовалась и охнула — из нее самой никогда не выходило ничего милого. — Отец до сих пор даже имени слышать его не хочет, потому что тот взял и ушел из дома. Это был скандал. — Ну, а теперь будет примирение, — настояла Уныние. — Разве ты спать не собиралась? — Не дуйся, куколка! — Спокойной ночи! — Хорошо, ушла, — Похоть показала дурашливо язык и поднялась с дивана. — Но… он же придет один? Уныние удивленно посмотрела на сестру. — А есть какие-то еще варианты? Я, конечно, позвала обоих, но они же не глупые… — Пахнет скандалом, — кивнула сама себе довольно Похоть и направилась в свою комнату. Нет, никаких скандалов. Решительно не в смену Унынии! Она поднялась и вернулась к письменному столу — праздник сам себя не устроит.

×××

Утро Алчности нагрянуло с воодушевленным выкриком Унынии «Уже одиннадцать! Просыпайся!» Куда и зачем должна была проснуться Алчность в свой выходной, она не помнила, поэтому прокляла вздорную девицу и захлопнула дверь. День рождения отца, значит… Они не праздновали его, наверное, несколько столетий. Приелось. Нагулялись. А тут Уныние вдруг вбила себе в голову, что никакая она не Уныние, а энерджайзер, вот и отдувалось теперь всё семейство. В свои 36 лет Алчность никак не могла понять, почему ей вечно приходится радовать своих сестер, когда им на нее плевать. Вот и она бы плюнула, да всякий раз заботилась о них, как мамка. Провалявшись в постели еще минут десять, Алчность всё-таки направилась в ванную. Было о чем подумать, например, о том, что сегодня их всех ждет возвращение блудного сына. Всякий раз при мысли об этом Алчность бросало в ярость. Она и представить прежде не могла, что когда-нибудь станет ненавидеть родного брата. Но Гордыня заслужил это. Он пренебрёг правилами их дома и отказался подчиняться отцу. Все они должны были идти на какие-то жертвы, но только не этот идиот, видите ли. Захотел пожить для себя, потому и вызывал в Алчности тонны непонимания. — У тебя пятнадцать минут, Аля, — вдруг заглянула в ванную сестра-погодка Зависть. — Иначе Гневу не помогут даже его курсы, а ты знаешь, что случается, когда он зол. — Я могу и на своей машине добраться, — фыркнула Алчность, вечно соревнующаяся со старшим братом. — Только ему этого не говори. Он сегодня не в духе… — А что, пропустил сеанс у своего психотерапевта? — Обхохочешься, — улыбнулась Зависть, поглядывая в зеркало и заплетая волосы в косу. За последние пару лет у нее появилось много серебряных прядей. Ее красота стремительно увядала. — По-моему, факт того, что Гнев ходит на занятия по управлению гневом, уморителен, — Алчность вытолкала сестру из ванной. — Что стало с нашим поколением? Уныние, читающая книжки о продуктивности, Гнев, жующий сопли у врача, что папа его никогда не любил, Похоть, мнящая себя асексуалкой… А еще Гордыня… — Он вообще не стоит упоминания, — фыркнула согласно Зависть. — Всякий раз вспоминаю, что он вытворил, так злиться начинаю. — Превеликий идиот! — Поторапливайтесь! — пробасил Гнев из кухни, и Зависть так и не сказала то, для чего открыла рот. Алчность махнула на нее рукой и продолжила накладывать макияж. Иногда ее порядком раздражало то, что им приходилось жить вместе, словно они дети малые. Пусть их дом был довольно просторным особняком, это всё равно удручало. Одно из немногих правил, заведенных их отцом, и нарушалось оно лишь по согласованию с ним. А если без его ведома, то вы Гордыня. Алчность с самого детства осознавала, что что-то с мальчишкой не так. Между ними было 5 лет разницы, а казалось, что пропасть. Учился он с неохотой, считал, что и так умён. Алчность высмеивал и развлекался особенно жестоко, перепрятывая ее заначки в другие места, пока у нее не начиналась слезливая паника. И хотя Алчность и была старшей сестрой, но понять Гордыню никогда не желала. В ней укоренились дисциплина, чувство долга и «золоченый кол в заднице», как выражался младший братец. Они были совсем разными, потому семь лет назад она с таким удовольствием сдала его отцу. Гордыня заслужил за все обиды, что нанес ей за годы их совместного проживания. Телефон на прикроватной тумбочке сообщал о двух пропущенных, когда Алчность вернулась в свою спальню. Клиенты. Алчность скучающе набрала заместителю министра, который только-только подпал под её чары. — Алла, я хочу тебя видеть сегодня… — прозвучал требовательный голос человека, который в итоге построит еще четыре храма в Подмосковье, чтобы отмыть новые деньги. — Можешь приехать ко мне. Я один. Алчность хмыкнула про себя. Быстрый какой. Стареющий безмозглый хряк. Представив, что сегодня придется ему сосать, она поморщилась. И это в отцовский день рождения? Нет уж, выходной. — Прости, любимый, — мягко произнесла она с легким заигрыванием. — Сегодня у меня семейные дела. Сам понимаешь, даже у игрушек есть реальная жизнь… — Ты не игрушка, Алла! Ты, словно богиня… — Скажешь тоже… Может, я напоминаю тебе грех? — Я бы согрешил с тобой сегодня… — Но не сегодня… — увернулась в очередной раз Алчность. — Я напишу тебе, как освобожусь. Обижусь, если не ответишь! — Я отве… Слушать Алчность не стала, просто бросила трубку. Как же она устала. Пусть Зависть и восхищалась её красотой, удачливостью и умением пробиваться, но что-то не спешила на ее место. В отличие ото всех остальных Алчность не тратила слишком много времени на обывателей, ее целями становились люди, которые шли к трону, чтобы изменить мир, а в итоге оставались в своем драгоценном кресле бесконечно долго, чтобы воровать до слепоты. В России работать было даже приятно. Голодные, злые и ушлые люди готовы были тащить себе всё, что получалось ухватить, после развала СССР. Единственное требование к Алчности — просто стоять рядом. Теперь уже было не так весело. Алчность выросла и, чтобы взобраться повыше, обгоняя Гнева, она стала знакомиться с главами государства, чиновниками высших рангов, чтобы проводить с ними ночи, а после получать свой чек и очередную разворованную казну. Алчность просто делала свою работу, у нее не было возможности следовать зову своего сердца. Глупые фразочки, выдуманные миллениалами, чтобы избежать осознания своей никчемности и неумелости. Такое она слышала только от Гордыни, и еще бы век не слыхала! Сбрызнув шею духами, Алчность улыбнулась себе в зеркале и поправила копну черных вьющихся волос. Она была готова сегодня ко всему.

×××

— Ты можешь быстрее?! — в который раз позвал Гнев сестру. Вся семья уже собралась у выхода, и ждали только Алчность. Гнев никогда не поймет женщин. Неважно, любовницы то или сестры. Все они будто бы имели цель в своей жизни — вывести его из себя. Но нет, нужно было перевести дыхание. Не все такие. Только пара его вредных бывших жен и члены его семьи. Не все, разумеется. Свои 40 лет Гнев отпраздновал с ощущением полного провала. И пускай отец всегда ставил его всем в пример, а показатели были хороши, Гнев не испытывал никакой удовлетворенности от содеянного. Несмотря на то, что отец из раза в раз оставлял Гнева за главного, любил он больше именно Гордыню. Ничего удивительного, они казались похожими, сколько бы отец ни пытался изображать из себя святой безгрешный дух. Если бы ангелы не имели встроенной программы и могли пользоваться мозгами, то давно бы скинули отца со священного Олимпа. Пережив тяжелый развод с одной истеричкой несколько месяцев назад, Гнев обнаружил себя заточенным в этом доме, где ему всё равно не удавалось отдохнуть. Его безнадежное утро началось с того, что бывшая оборвала телефон с криками, что беременна, и Гнев ей теперь должен алименты. Очень смешно. Нет, ни капли. Гнев был просто в ярости. Он бросал вещи в стену, пока Уныние не заглянула к нему поинтересоваться, всё ли в порядке. Конечно в порядке. Просто некоторые суки вели себя как последние бляди. Даже если они и трахались с Гневом недавно, это всё равно ничего не значило. Гнев был грехом, и потому вероятность заиметь с ним детей равнялась примерно нулю, помноженному на бесконечность. «Какая же сука!» — Гнев фыркнул про себя и сжал руки в кулаки. Нет, дело было даже не в любви, но должно же существовать хотя бы какое-то приличие? Гнев ненавидел людей за их изменчивую сущность. Вот бы всех их покарало пламя войны! Выдох… Нужно взять себя в руки. Гнев вовсе не считал, что все люди этого заслужили. Просто именно Гневу не повезло, что рядом с ним ни один человек не справлялся с эмоциями. Он и представить не мог, как Гордыня реально мог обитать в мире людей так долго. Действительно золотой сыночек отца. — Папа, мы уже пойдем? Жарко, — попросился шестилетний Обжорство, цепляясь за кулак Гнева, отчего тот смог, наконец, успокоиться. — Я твой старший брат, я не твой папа, — напомнил Гнев, на что Обжорство кивнул. Это всегда было странно. Когда-то Обжорство был Гневу за родителя, а теперь Гнев ответственен за него. Ребенка направили к ним два месяца назад, когда Обжорство достаточно подрос и обучился у всадников Апокалипсиса, которые работали за нянек для юных грехов. Их обучали своей силе, устройству мира, внедряли знания о языках и народах, но на адаптацию их сбрасывали сюда, в этот дом, где Гнев и его сестры должны были научить Обжорство быть одним из них. Выходило плохо. — Почему ты вечно орёшь? — поинтересовалась Алчность, спускаясь и натягивая по дороге пальто. — Потому что мы договорились на полдень. И я не горел желанием что-либо закупать, но раз мы договорились, что помогаем Унынии и вроде как строим из себя адекватную семью, то будь добра выполнять договоренности вовремя. — Мы все равно не влезем в одну машину. — У меня куплен семейный внедорожник для этого. Как-нибудь впихнем всех вас, — усмехнулся Гнев на злобный взгляд Алчности, которая, само собой, хотела все сделать сама. Она всегда была самой надоедливой из сестер, еще и Зависть за собой тащила. — Хватит спорить, будет весело! — бодро хлопнула в ладоши Уныние. Похоть широко зевнула, не удосужившись прикрыть рот рукой, и накрыла голову широким капюшоном толстовки. — Интересное у тебя, конечно, представление о веселье… Я бы туда поход в супермаркет точно не записала. — Жоре всё равно нужно обучение, поэтому совместим приятное с полезным! Абсолютно никто не был согласен с понятием «приятно», когда речь заходила о семейном времяпрепровождении. Утрамбовавшись в автомобиль, они направились в сторону ближайшего гипермаркета, пока Обжорство громко орал выученную в школе песенку. — Кто-нибудь, выключите его, — взмолилась Зависть, хотя уже была достаточно взрослой, чтобы самой указывать младшим. — Пожалуйста, хватит! — закричала Похоть, из-за чего Обжорство затих, покосился на Гнева, а потом снова запел. Нервные клетки стали превращаться в злобные. — Обжорство, хватит петь, — велела Алчность с соседнего сидения от Гнева. Мальчик улыбнулся старшей сестре, и Гневу даже показалось, что в этот раз с их младшим братом что-то не так. Он был… странным. Гнев помнил Обжорство взрослым мужчиной и гнусным старцем, но этого мальчика будто роняли при рождении. Гнев чувствовал, что из-за этого у них могут быть проблемы в будущем. — Я есть хочу! — Ну, конечно… — протянула хором семья, уставшая от одного и того же запроса каждые пару часов. Уныние открыла свой рюкзак и достала шоколадный батончик — эта дрянь могла помочь минут на тридцать. — Как считаешь, Гордыня сегодня явится? — поинтересовалась Алчность, пока все отвлеклись на Обжорство. Кажется, там не стоило кормить детей, даже если с грехами ничего не может произойти… — Не знаю. — Он продолжает работать. Не понимаю, отец простил его? — Не думаю. — Может, он сейчас мучается там, среди людей. И это его наказание. Надеюсь, что он каждый день жалеет, что не послушал нас. Нужно было переродиться. — Может. Алчность поджала алые губы, но больше не пыталась беседовать с Гневом о главной сплетне вечера. Кроме нее, все задавались вопросом, а заявится ли к ним в гости сам отец. Он заглядывал нечасто. Обжорство и вовсе видел его, может, раз или два, а потому звал Гнева папой. И от этого внутри у греха творились странные вещи. Эх. Гнев припарковал машину, и они толпой направились в магазин. Девочки сразу начали спорить, с чего нужно начинать покупки, и сколько бы Уныние на махала своим списком, ее всё равно не слушали. Алчность была невероятно скупа и требовала отслеживать скидки, а Зависть вечно пыталась засунуть в тележку чего-нибудь подороже. Да, они ругались даже посреди супермаркета. И это не считая того, что своим влиянием они устраивали драки в зале за последний пакет гречки, непристойное поведение некоторых посетителей или оры на кассах. Это была плохая идея. Гнев толкал тележку вперед. Обжорство шагал рядом, облизывая леденец. Он был мелким и костлявым, едва достигал макушкой до бедра Гнева. Обжорство всегда был невысок. — Кто такой Гордыня? — Твой старший брат, — отозвался Гнев. — Почему он не живет с нами? — Потому что он нарушил законы отца. — Он плохой? Гнев задумался. Очень странно, что Обжорство вообще мог размышлять в категориях «плохой» и «хороший», учитывая, что грехи из себя представляли явно не сторону добра. Интересно, как мальчик себе представлял, чем они тут все занимались? Гнев подумал о Гордыне. Ему было 33 года, когда отец наказал брата. Он как раз развелся со своей первой женой и вернулся домой. Ярость кипела в нем так сильно, что ему и дела не было до младшего брата-засранца. Гордыня всегда жил со вздернутым носом и большими запросами, поэтому общаться с ним не тянуло, да и младше он был лет на десять. Чуть старше подростка, с ветром в голове. Гнев поверить тогда не мог, что Гордыня был способен на такое безрассудство. Наверняка, он и сейчас оставался столь же заносчив. С кем бы он ни жил, этот кто-то либо святой, либо давно ищет способ прикончить Гордыню. — Гордыня неплохой. Просто непослушный. — Батюшка говорил, что непослушание — это плохо… Гнев резко затормозил и уставился на Обжорство. Что происходит? — Какой батюшка? Откуда ты это взял? — Нас в школе в субботу водили на экскурсию. — Мне срочно нужно поговорить с вашей учительницей, — сквозь зубы проговорил Гнев. — Что происходит со светским образованием в этой стране?! Не знаю, замысел ли это отца, но я не разрешаю тебе ходить в такие места! — Ладно, — просто кивнул Обжорство и будто бы сразу забыл о сути разговора, пока Гнев шагал и кипел в ярости. Такое давать ребенку! Да он со всем разберется! Может, не зря Гордыня сбежал из семьи. Гнев пусть и не знал планов отца, но догадывался, что ждать ничего хорошего не стоило. Он взглянул на безучастно жующего Обжорство и ощутил неприятное волнение. Он даже представить не мог, чего ожидать от этого дня… — Мы закончили! — радостно сообщила Уныние, закидывая в тележку пачку мороженого. Гнев нахмурился. Он не разделял ее радости.

×××

— Ты уверен, что мы должны ехать? — Это день рождения твоего отца. — Но я могу отпраздновать его и в следующей жизни. — Тогда это будешь уже не совсем ты. — Не говори так. Выходит, что после у меня не будет возможности снова очаровать тебя. — В ближайшие 50-70 лет ты, может, настолько от меня устанешь, что не захочешь встречаться со мной никогда! — Меня всё устраивало 9 лет, как-нибудь и с 90 годами справлюсь. — Очень хочется в это верить, Гордей. Или Гордыня? Как мне тебя звать, дынька? Гордыня закатил глаза. Ему вовсе не было так легко, как Никите, у которого оптимизм просто пёр из всех щелей. Перестроившись в правый ряд, Гордыня щелкнул поворотником. — Мы еще можем отказаться от этой гиблой затеи. Я уже говорил тебе, что общаться там не с кем. Мои сестры злобные и неприветливые, а мой отец мечтает тебя убить. — О, нет, — наигранно поохал Никита. — Я буду уповать на силу моего мужа. Лунная гомо-клизма дай мне силу! — он вытянул резко правую руку вперед, а затем вверх. Кулак впечатался в крышу автомобиля, и Никита затряс ладонью и поморщился. Золотое резное кольцо забликовало на солнце, словно отозвалось на магию заклинания. Гордыня прыснул от смеха, хотя прежде и пытался придать ситуации большей серьезности. — Так и быть, твой муж не даст тебя в обиду. Можешь на меня положиться. — Дынька-дынька, еще нос чуть повыше, и его кончик пробьет небеса. — Я не гордец. — Ты гордец, — не согласился Никита, но улыбнулся Гордыне нежно. — Ты, как Дьявол. Падший ангел, который был слишком горд подчиняться людям и обречен на мучения и правление в подземном царстве. — Я же уже говорил тебе, что сказка про Дьявола — выдумка, потому что мой отец хотел получить себе все лавры светлой стороны? — Примерно миллиард раз! — Я просто беспокоюсь, что ты мог позабыть. — Это очень сложно сделать, ведь я слышу это всякий раз, как только хоть кто-то случайно ляпнет слово Бог рядом с тобой. — А рядом со мной его часто говорят, — Гордыня по-модельному улыбнулся и проговорил с беззвучным пафосом: — О. МОЙ. БОГ. — Прости, я твоей короне не мешаю? — Никита в ревности был страшно красив. И даже если Гордыня знал, что сейчас тешит свое непомерное эго, он никак не мог остановиться брать снова и снова столько любви этого человека, сколько мог получить. Он потянулся к Никите, чтобы поцеловать. Его не оттолкнули — уже хорошо. Позади засигналили, ведь давно горел зеленый. Гордыня недовольно отстранился и повернул машину направо. — Напомни, почему мы это делаем? — Твоя сестра Лена отправила мне приглашение, потому что ты кинул их всех в чс. — Я никогда еще так не ошибался… — Да, твой косяк, — улыбнулся Никита. — А Лена это? — Уныние, — расшифровал Гордыня. — Взято от слова «лень». — А что с остальными? — Глеб, Алла, Зарина, Полина, Жора… — Я серьезно всегда думал, что Гордыня — это женское имя, — хохотнул Никита, но получил в ответ суровый взгляд. — И чего ты дуешься? — Я не дуюсь. — Ты дуешься. И Гордыня реально дулся и вечно раздражался с того, что Никита отлично это понимал с самого начала. В те дни, когда они познакомились, Гордыня слонялся между школами и университетами, потому что нет ничего проще, чем взволновать подростковые гормоны и заставить людей биться за популярность. Они тонули в собственном величии, мечтах и разбитых надеждах, а Гордыня быстро закрывал свой план, чтобы продолжать свой отдых где-нибудь на багамских островах. — Ты чего здесь делаешь? Эй! Гордыня резко обернулся и увидел в тридцати метрах от себя взлохмаченного парня одного с собой возраста. Он опирался на трость и вообще выглядел немного неестественно, но в глазах его сверкало искреннее возмущение. Парень облизнул пухлые губы и сделал шаг ближе: — Я ведь запомнил тебя! Думаешь, что раз ты не намного старше одиннадцатых классов, то я не различу, как ты охотишься за школьниками?! Гордыня совсем растерялся. Обычно в работе он был аккуратен и просто хорошо проводил время. — Сматываемся, сейчас калека нас всех запишет! — послышалось за спиной, и ребята разбежались кто куда. Гордыня так и остался стоять, пока парень не добрался до него. — Вы кто? — А Вы? — Я Никита Алексеевич, учитель литературы и русского. — Да ну?! — некрасиво так удивился Гордыня, едва не рассмеялся. — А Вы, господин красивейший, кто? — Я красивый? — Да на любителя, если честно… Тут-то Гордыня и опешил окончательно. Он объективно был очень хорош собой. Подтянутый блондин усиленно ухаживал за собой и копил подписчиков в соцсетях, так еще грешной план выполнял за минимальные сроки. Гордыня вскинул подбородок и протянул ладонь для знакомства: — Гордей Рождественский, друг моего младшего брата учится здесь. Я пришел кое-что от него передать. — А телефоны больше не работают? — Никита с сомнением покосился на ладонь, но все-таки пожал. В момент Гордыня получил всю информацию о Никите Алексеевиче и покосился на его костыль. Свет его души отливал золотом. Одно из правил отца гласило: «А найдешь ты человека ярче злата, то поди-ка ты прочь и никогда не возвращайся, ибо тот создан для судьбы непростой, но нужной. Безгреховной, во имя созидания». Гордыня посмотрел в светло-карие глаза Никиты, который продолжал ожидать ответа. Разве не высший пилотаж соблазнить безгрешную святую душу? Кто бы еще, кроме Гордыни, мог бы это сделать? Вот именно! Сейчас, проезжая по Садовому кольцу, Гордыня уже не был столь уверен в правильности своего выбора. Он бросил всех ради человека с золотой душой, а Никита только и знал, что высмеивать его, как делал это обычно. Его слова ранили пусть уже не так сильно с тех пор, как они начали встречаться. Это было необычно, потому что Гордыня и прежде спал с мужчинами и женщинами. Иногда для работы, порой для удовольствия. Из дневников своих предшественников он знал, что даже пару раз жил с кем-то, но отношения долговременными не выходили. И прежде никогда не было такой сложной эмоциональной отдачи. Теперь он знал почему. Если бы он хоть раз зашел так далеко, то точно бы коптился в языках мифического адского пламени. Гордыне всегда было мало, сколько он себя помнил. Он питался чужой любовью к себе, но люди, окружавшие его, могли думать только о собственном благе, подпадая под чары греха, и в итоге ему ничего не доставалось. Один только бескорыстный дурак Никита любил его, и Гордыня, не сдержавшись, забрал его себе. Нет, ну разве он не достоин этого за все сотни лет своих жизней? Никита бы точно рассмеялся, услышав эти размышления, и ответил, что господин Гордость и Раздор конечно достоин всего, чего захочет. Может быть, он бы даже не шутил. Гордыня скосил взгляд на своего мужа. — Пообещай, что ты не будешь много болтать. — О том, какой ты душка по утрам, когда материшься, что начальство отправило тебя на чертов Европейский экономический форум? Да никогда! — Это моя работа, — вздохнул недовольно Гордыня. — А я разве что-то говорю? Ты — грех, люди должны грешить и разрушать нашу планету, чтобы больше молиться. Я помню схему. — Не всем быть такими праведными, как ты. — А я разве праведник? Я живу с тобой. Гордыня усмехнулся. Действительно, праведного в Никите давно ничего не осталось. Оно умерло, когда Гордыня подсунул ему панацею. Золотая судьба не была исполнена, и Гордыня разом разрушил отцовский план, начинавшийся с мелкой пешки Ерёменко Никиты. — Что с тобой? — однажды спросил Гордыня, когда они уже начали сносно общаться. Никита тогда сильно вздрогнул и повалился в руки Гордыни. По вздувшимся венам на лбу было понятно, что Никита ощущал боль. — Да, ничего особенного. Спасибо, что подхватил, — в голосе слышалось смущение. — Просто болячка. — И что же с тобой такого? Тебе нужны деньги на операцию? — Гордыня всё пытался понять, какова была роль Никиты, вероятно, в жизни целой страны или даже мира. — А, это БАС, — беззаботно ответил Никита, отстранившись и вновь опираясь на свою трость. — Значит, операция. — Неа, я просто медленно умру. — Что это значит? Никита уставился на Гордыню, как на идиота, и тогда тот всё понял. А. Такая судьба. Гордыня не удивился. Ему было почти всё равно. Он влез в это знакомство, потому что никогда прежде не встречал людей с золотой душой, в отличие от остальных грехов. Никите будто бы тоже было всё равно, он просто неловко подтащил плохо слушающуюся ногу ближе, чтобы встать уверенно. Неестественно. Гордыня и представить себе не мог, что ровно через год, когда у Никиты вдруг отключатся обе ноги посреди их прогулки ему уже не будет настолько всё равно. Их отношения развивались зигзагами. Первое прикосновение и жесткий игнор длиною в неделю. Неожиданный поцелуй в закоулке за супермаркетом и исчезновение на пару недель. Смущённый секс после прогулки до полуночных звезд и месяц тишины. Гордыне нравились все эти непрочитанные сообщения, звонки. Казалось, еще немного, и Никита проклянет его. Гордыня впервые в жизни ощутил, что кто-то ищет его и ждет. Оказалось, что золотые души неподвластны силе греха, и поэтому Гордыня, наконец, получил то, от чего его собственная суть начала успокаиваться. Сосущая жадная пустота начала понемногу заполняться чужим вниманием. Да, прежде у Гордыни был статус, куча подписчиков мечтали снять свои трусы и запрыгнуть на него, но все эти желания существовали лишь на расстоянии и ничего не значили. Когда он целовал кого-то, то люди думали, что они этого более чем достойны, когда он исчезал после ночи, они и не думали о нем вспоминать. В море греховной любви к самим себе каждый никак не мог найти любви к ближнему своему. Гордыня ненавидел проклятье, которым одарил отец его, братьев и сестер. Они все были не более чем орудием. И здесь вдруг случился Никита. Парень, едва окончивший педагогический, честный и простой, писал Гордыне в личку о том, что не понимает, что происходит, и всё ли с Гордыней в порядке. Как не упиться этой властью? Гордыня тогда улыбнулся победоносно — вот оно! Сломал систему! О чем он точно не думал, так это о том, что когда заявится через месяц весь такой красивый прямо к последнему уроку, Никита и ухом не поведёт. А ведь так оно и произошло. — Привет! — Здравствуйте, Вы по какому вопросу? Насколько мне известно, никто из ваших родственников здесь не учится. Гордыня замер, ничего не понимая. Что происходит? Даже если бы его сила действовала на Никиту, то он бы всё равно не был настолько равнодушен. Гордыня шагнул вперед — ему требовалось прикосновение, чтобы влезть в чужую голову. — Стойте на месте, а лучше выйдите из класса, — Никита посмотрел на Гордыню строго. — Слушай, извини. В смысле, я не понимаю, почему ты так себя ведешь. Я могу подойти? — почему его собственные слова прозвучали так жалко? Гордыня ощутил прежде невиданное чувство — страх. Мерзкие мурашки побежали от пяток до самой макушки. Это была сила золотой души, о которой не предупредил отец? Вот почему грехам нельзя было приближаться к ним. Гордыня просто не мог двигаться. Он обмирал внутри. Тремор нарастал. — Я хочу, чтобы ты ушел, — вздохнул Никита. — Но почему? — Разве непонятно? Потому что себя я люблю больше, чем тебя. Всё-таки действовало. Всё-таки это было влияние Гордыни. Стало как-то противно и тоскливо разом. Наполненный резервуар начал протекать и давящая пустота захватила прежнее пространство. Гордыня даже слов подобрать не мог, но совершенно не хотел уходить. Так и стоял, пялился на гордый профиль. — Долго будешь стоять? — Никита не смотрел на него, только в свой телефон. — Не хочу уходить. — О, правда? А когда ты захочешь уйти? Месяц, два? Через год кинешь меня в чс? Гордыне казалось, что он никогда прежде не слышал столько злости в свой адрес. Он на пробу сделал еще шаг ближе. — Не подходи ко мне, — снова остановил его Никита. — Уходи, я здесь работаю. Я не собираюсь объяснять коллегам, кто ты и что ты тут делаешь. — Ты обиделся? — удивился Гордыня, потому что на него никогда никто не обижался. Он просто видел иногда это поведение со стороны. — Ты серьезно на меня обиделся? — Иди в баню, — выругался Никита, который по долгу службы всячески избегал мата. — Ты поэтому говоришь, что меня не любишь? — Не называй это так. Ты считаешь, что я слепой? Уж не знаю, с чего вдруг тебя заинтересовала моя кандидатура, но я отлично вижу, насколько ты хорош. Для тебя найти себе кого-то смазливого — это просто вопрос одного сообщения в Тиндере. Я просто подумал… Не знаю, что я подумал, но я сглупил. Нам лучше закончить эти встречи, пока не поздно. — Поздно для чего? — Гордыне вдруг показалось, что Никита всё знал и намекал ему на возможный гнев отца или собственное неизвестное предназначение. — Не веди себя так, будто не понимаешь. Твои тупые игры — это не весело, Гордей. Я попадался на это, когда мне было 15 лет, но больше я так не хочу. Коты, которые гуляют сами по себе, спят с какими-то еще мужиками и растаскивают заразу, меня не интересуют. Я, может, много прошу для парня, который сдохнет лет через 5-10, но пока я могу ходить, говорить и дышать, я хочу взять чуть больше хорошего отношения от этой жизни. И сейчас мы остановимся, — Никита повернулся к Гордыне, чтобы, наконец, на него посмотреть, — пока я не подумал, что это что-то больше, чем твой дурацкий эксперимент. Ты мудак, конечно, первостепенный, но не злодей. Я закончил с красавчиками. Уходи. Гордыня завис, прокручивая услышанное. Он просто игрался всё это время, и теперь ему велели остановиться. Это как-то даже в голову к нему не приходило. В словах Никиты был смысл, но Гордыня не мог его принять. Не из вредности, не потому, что его бросили первым, а просто потому что. Гордыня понятия не имел, что значили все эти чувства, в чем был смысл этого волнения, но громадное облегчение от слов Никиты накатило незамедлительно. — Ник, я больше так не буду. Честно. — Даже мои шестиклашки знают, насколько это детская фразочка. Чего ты не будешь, Гордей? Я просто попросил тебя уйти. — Ник, — позвал его Гордыня настойчивее, чтобы тот обратил на него внимание. — Никита, просто дай мне еще один шанс, а? В этот момент Гордыня даже ощутил разочарование от того, что этот правильный учитель не поддавался его влиянию. Всё было бы решено в секунду. Гордыня ж не думал, что Никита так обозлится, что придется его уламывать. Никогда Гордыня этого не делал. Вообще-то Никите правда ведь повезло, что Гордыня обратил на него внимание. Но почему-то сейчас оно так не казалось. — Ник, я правда вел себя ужасно, — выдохнул Гордыня, делая еще шаг ближе. В этот раз Никита никак на это не отреагировал, слишком задумался. На его лице была заметна его внутренняя борьба. — Я ждал каждого твоего звонка. И читал все твои сообщения, как только они приходили. Я не знаю, почему не стал отвечать. Ты можешь злиться на меня, но дай мне шанс. Я правда не гулял ни с кем, я себя, знаешь ли, уважаю. Никита только хмыкнул сардонически. Закрыл приложение под гневным взглядом Гордыни. Пока они тут разговаривали, этот наглец сидел и выбирал парней?! Гордыня почти задохнулся от такой наглости. Захотелось Никиту схватить за шкирку и потрясти хорошенько. И кто сейчас говорил про котов?! — Это что? — Ничего. — Я тут ползаю на коленях, а ты себе мужика ищешь? — Не драматизируй, Гордей. У Гордыни от шока чуть челюсть не отвалилась. — Ты сказал, что не хочешь влюбиться, как тебе тяжело, а сам-то! — Ты правильно услышал. Я еще не влюбился в тебя, в чем проблема? — В чем проблема? — Гордыня поверить не мог в происходящее. — Аргх! В чем проблема? Да нет, ничего, — он вытянул стул из-за ближайшей парты и уселся рядом с Никитой. Возмущение охватило полностью его сознание. — Никакой проблемы! И что, когда ты мне писал, ты также сидел здесь? — В школе? Нет, на уроках я работаю. — Не ёрничай, блядь! — Гордыня злобно зыркнул на Никиту. — Что за сцены ревности? Ты кинул меня после секса, а теперь ты в бешенстве? — Я тебя не бросал. Я просто… да я уже извинился за это! Эй! — позвал Гордыня, видя, как Никита снова отвернулся к телефону. — Эй! Я хочу с тобой поговорить. Эй! Ревностное раздражение быстро переросло в реальную злость. Этот мелкий человечишка игнорировал его! Гордыня скрипнул зубами и быстро развернул к себе лицо Никиты. Ему не нужна была даже секунда на чтение чувств, потому что карие глаза блестели от сдерживаемого веселья. Теплая волна накрыла Гордыню, и он ощутил ворох переживаний Никиты: его отчаяние, непонимание, желание поверить и нежную привязанность. Гордыня бы никому никогда не признался в том, что влюбился именно в тот момент. Гордыня потянулся вперед и прижался своими губами к чужим. Прикрыл глаза и получил по ребрам, потому что они «в школе вообще-то, на чужом рабочем месте, и иди уже вон отсюда, мне еще нужно допроверять диктанты!» Они затормозили возле высоких ворот. Глухой забор скрывал огромный особняк в отдалении. У Гордыни отчего-то руки вспотели, когда он глянул мельком на Никиту. Если честно, его куда больше пугала возможность, что его муж просто разведется с ним после встречи с семейкой волшебных существ, чем то, что отец и сестры в который раз обрушатся на него с проклятиями. Без них он прожить сможет, а вот без Никиты — большой вопрос. На колене вдруг оказалась родная ладонь, поддерживающе сжимая, будто мысли Гордыни читали. — Я даже и не думал, что заполучил миллиардера. Тогда почему мы живем в двушке далеко от центра? — Никита заинтересованно разглядывал кованый чугун ворот. — Скажи спасибо, что не за МКАДом. — О, благодарю тебя, покровитель, — он шутливо поклонился, на что Гордыня фыркнул. — Ты обеспечил мой кров и пропитание. — Ты можешь отблагодарить меня, встав на колени вечером. — Ммм, — посмеялся Никита. — Да, я могу. — Я даже немного рад, что на тебя всё еще не влияют силы грехов. Не представляю, что бы ты устроил, если бы поблизости оказалась моя сестра Похоть. — Накинулся бы на твоих братьев? — Обжорству всего 6-7 лет, а Гневу — 40. Ты уверен, что они в твоем вкусе? — Оу, сладкий папочка… Гордыня подозрительно покосился на мужа. — Ой, да ладно тебе! — присвистнул Никита. — Ты ж не можешь реально ревновать меня к своему брату! Если сомневаешься, вот моя рука, — он протянул раскрытую ладонь. — Можешь оценить, насколько я тебя люблю. — Не особо сильно, — скривился Гордыня. Он это однажды как-то проверил. Влез в голову Никиты, и обнаружил, что на него приходится всего 39% любви мужа. Да, это был самый большой кусок из всех, но даже не близкий к половине! Они тогда жутко поругались. — Конечно, никто не любит тебя больше тебя самого. Интересно было бы посмотреть, какое там внутри соотношение, — Никита потыкал Гордыню пальцем в грудь. — Дай бог, процентов 10 на себя наскребу, 85% ты посвятил себе и 5% ушло на котиков. — Бог не имеет никакого отношения к моим чувствам. И я не настолько плох, — обиделся Гордыня. Никита вообще бывает на его стороне?! — Конечно нет, иначе бы я от тебя ушел. И неважно, сколько у тебя денег, квартир и являешься ли ты сыном Господа. Никита серьезно посмотрел на Гордыню и потянулся к нему. Поцелуй получился теплым и немного разнузданным. Гордыня взъерошил волосы Никиты, притягивая его на себя. Да, без сомнений, его любили, очень сильно. И теперь это ощущение было с ним постоянно, время пустоты окончательно ушло. Гордыня юркнул языком Никите в рот, углубляя поцелуй. — Вы заезжать собираетесь?! — прозвучало из дверного динамика раздраженно, и Никита в руках Гордыни вздрогнул, отстранился и засмеялся. — Наверное, мы зря так… — Ты прав, давай уедем? — Да я не… Просто дави уже на газ. Нас все ждут. Гордыня очень сомневался, что их ждали, но Никиту расстраивать не хотелось. Они припарковались у дома на случай, если придется экстренно сбегать. Конечно, это была шутка, но Гордыня всё еще нервничал. Никита достал с заднего сидения цветы и сунул мужу бутылку вина. Он зря старался. Вести себя по-человечески с грехами — гиблое дело, но у Никиты всегда были какие-то сбитые ориентиры. — Добрый вечер, — улыбнулась Уныние, взмахивая рукой на крыльце. — Привет, — дружелюбно поздоровался Никита и протянул букет. — Простите, мы припозднились. — Главное, что пришли! — Ого, к нам все-таки приехали котики! — Похоть выглянула из-за двери и выскочила, чтобы обнять. Она была в мешковатом костюме от Гуччи и очень удивила Гордыню, в том числе и своим поведением. — Котики, да? — усмехнулся Никита, глянув на Гордыню через плечо его сестры. — Прошу, не волнуйся, я не стану сильно к тебе приближаться, — заверила Похоть с улыбкой. — Почему? Я совсем не против. Я просто человек. О, — кивнул Никита. — Я понял, — он кинул взгляд на Гордыню. — Я не восприимчив к влиянию грехов, поэтому мы можем общаться. — Серьезно?! Когда это случилось? После той еды, да?! — Да, — прервал вопросы Похоти Гордыня, подхватывая Никиту за талию и проталкивая к дверям. — Он невосприимчив после инцидента, но не нужно задавать ему странные вопросы. — Знаешь, я тоже умею за себя разговаривать, — недовольно заявил Никита, но прикусил язык и вопросительно поднял бровь. Да, Гордыне стоило его подготовить. Не все его братья и сестры знали детали произошедшего. Были вещи, которые Гордыне было запрещено произносить или записывать. Именно это соглашение стало мостом между ним и отцом после случившегося. Да, семья больше не пересекалась, но Гордыня продолжил работать, как и прежде. Меньше вопросов, только быстрое достижение цели, взамен на то, что Никита не будет никогда впутан в небесные разборки. — Основная версия: всё, что с тобой происходит, случилось после того пирога. — Что, даже любовь к тебе? — усмехнулся Никита с иронией. — Нет, это можешь поставить в начало, — Гордыня провел носом по щеке мужа, но получил тычок в бок. Его вот ничего не смущало! Он гордился Никитой, потому что ни у кого больше здесь не было человека, способного поделиться своим теплом. — Воздержитесь, это заставляет нас всех чувствовать неловкость, — Зависть вышла в коридор надменно. За годы она сильно сдала и сейчас казалась совсем старой, хотя между Гордыней и ей было всего 6 лет разницы. Он еще помнил, как она шипела на него, прячась за спиной Алчности. Старая завистливая стерва, унюхавшая чужой успех. — Ты не лучшим образом встречаешь гостей, сестра, — холодно отозвался Гордыня. — Вы не гости здесь. Тебе следовало прийти одному. — Это я здесь сопровождающий. Не горел желанием приезжать, но мой муж верит, что нас можно всех помирить. — Муж-муж объелся груш, — Зависть поморщилась, но подплыла в своем вечернем платье к Никите. — Ты разрушил нашу семью, а теперь смеешь думать, что можешь нас помирить, смертный мальчик? — она коснулась своими костлявыми лощеными пальцами его щеки, но мигом отдернула руку. Обожглась. Зависть заглянула в глаза Никиты, но не смогла отобрать и капли его любви. Обозлилась еще сильнее. — Ты слышал, а? Я еще мальчик, — Никита со свойственным ему оптимизмом тотально проигнорировал Зависть. — Не обольщайся. Тебе 32. — Но разве не похож на мальчика? — Только если по вызову, — привычно ответил Гордыня и тут же застыл, осознав, что расслабился с Никитой, потерял бдительность и сболтнул лишнего. — Ого, братец, ты отрастил чувство юмора! — рассмеялась вдруг Похоть и хлопнула Гордыню по плечу. — Это вы его не слышали, когда он на кухне пытается… — договорить Никите не дал один тяжелый взгляд. — Разве не опаздываем к столу? — Нет, совсем нет. По таймингу еще пара минут. — У вас здесь тайминг? — прошептал Никита на ухо Гордыне, на что тот лишь пожал плечами. — Это Уныние помешалась на личном менеджменте, — также прошептала Похоть, и Никита испугался от неожиданности. — А, — кивнул он и решил держаться поближе к Гордыне. Зависть презрительно посмотрела на них, скрестив руки на груди. — Муж, — снова фыркнула она. — Аж слушать противно. Ваши отношения здесь незаконны. — Так это тебе спасибо нужно сказать? — ухмыльнулся Гордыня и взял Никиту за руку. — Ты всю страну оставила без права на выбор только для того, чтобы насолить мне? — Вот еще! Я лишь хочу, чтобы людей стало больше. Я выполняю план отца. Такие, как вы, населению не помогаете, поэтому вы под запретом. — Но это неправда, — вдруг выступил Никита. — Статистика показывает, что при высоком уровне толерантности и расширенном пакете прав ЛГБТ… — Не нужно ей ничего докатывать, Ник, — Гордыня не отрывал взгляда от Зависти, которая испускала ревностный яд. — Она просто не терпит ничьего счастья. Как же ее родственник посмел найти себе кого-то, чтобы наслаждаться жизнью. Конечно, они обязаны были всё запретить, чтобы ее сущность была довольна. Зависть ничего не ответила, только прожгла брата гневным взглядом. В общем-то, Гордыня мог и догадаться, когда в России резко сменился курс с открытости и принятия до тотального контроля и преследования. Интересно, если бы Никита оказался женщиной, Зависть запретила бы любые виды отношений? Уныние суетливо оглядела всех и неуверенно улыбнулась Гордыне. Ей явно не хотелось быть частью конфликта, поэтому и сторону она ничью не могла принять. Гордыня не так уж много с ней водился ранее, ему было уныло. Он ушел из дома в возрасте 24 лет, когда Уныние была еще ранним подростком. Они никогда серьезно не общались, потому его удивило ее стремление вновь свести семью. — Ужин, — выдохнула Уныние умоляюще. — Да, мы нарушаем чужой тайминг, — поддержал сестру Гордыня. Похоть схватила за руку Никиту и потащила за собой в столовую. Он рассмеялся, и Гордыня вновь ощутил волнение. Кто знает, что его родственники задумали с ним сделать. Столовая была празднично украшена, вдоль стены ожидали слуги. Гордыня обратил внимание, что все грехи напряглись, когда Никита вошел в комнату. Алчность поднялась с места и холодно улыбнулась. — Продолжаешь бунтовать? — И в мыслях не было, — отозвался Гордыня. — Тогда что ЭТО значит? — Что позвали нас вдвоем? — Атмосферка у вас, конечно, своеобразная, — заметил невзначай Никита и отодвинул для себя стул рядом с Обжорством. Мальчик выпучил глаза на человека, и Гнев одернул его. За Никитой бросились слуги, но он повелительным жестом остановил их движение. Гордыня понял, что тот просто скопировал его самого, то, над чем вечно посмеивался. — Такой повод хороший, а ведут себя все скверно. Гордей, хватит обниматься с вином. Гордыня вопросительно глянул на Никиту, но все-таки передал бутылку Похоти и сам сел рядом с мужем. В тот момент он вдруг понял неожиданно простую истину: сегодня он был не один. И Никита решил его защищать. Это было удивительно. Странно и волнительно. — Он не Гордей, человек, — раздраженно проговорила Алчность, пораженная поведением Никиты. — Вы можете звать его иначе, если Гордей вам позволяет. Но своего мужа я буду называть так, как сам захочу. — Выметайся! — мгновенно повысила голос сестра. Ее глаза сверкнули алым, но ничего не произошло. Никита спокойно положил салфетку себе на колени и обернулся к Гордыне: — А у тебя действительно непростые отношения с родственниками. Мои ссоры с родителями нервно курят в углу. Гордыня застыл, боясь что-либо отвечать. Он краем глаза всё еще видел свою разъяренную сестру. Внезапно перед ним щелкнули пальцы, и он вздрогнул, сосредотачиваясь на улыбающемся лице Никиты: — Ну вот, прошло всего 9 лет, а ты меня уже не слушаешь… И верь после этого в вечную любовь, ага. Гордыня хмыкнул: — Просто ты иногда столько болтаешь, что я слышу рядом одно лишь жужжание. — Ах, вот значит как! Настроение улучшилось, а Алчность, всё еще стоящая и прожигающая их взглядом, больше не казалась такой пугающей. Гордый Гордыня на самом деле всегда был излишне мягок и чувствителен к критике близких. Но самым близким теперь был его муж, что сидел рядом и был готов покусать любого, кто хочет задеть Гордыню. — Если вы здесь будете флиртовать весь вечер, то я отказываюсь участвовать в этом ужине, — категорично заявила подпевала Зависть. — О, ну, я попробую сдержаться, — послал ей наигранную смущенную улыбку Никита. Похоть разразилась смехом и заткнула немедленно рукой свой рот. — Человек! — позвала Алчность. — Я Никита. — Человек! — Хорошо, человек — это тоже я, — он обернулся к ней и вскинул брови. О, Гордыня знал этот «сучий» взгляд. Однажды Никита рассказывал, как специально тренировал его, когда одна девчонка в школе заявила, что он недостаточно гей, чтобы быть геем. Этого парня реально ничего не смущало, кажется… — Я приказываю тебе уйти, — Алчность указала на дверь. И Гордыня вдруг понял, что всё это время она настойчиво применяла свои греховные силы, ведь привыкла решать проблемы таким способом. Никита посмотрел на дверь и обернулся обратно к сестре. — Я, наверное, чего-то не понял, но я здесь как гость. Приказывайте своим слугам. Я поесть пришёл, познакомиться с родственниками… В столовой повисла гробовая тишина. Алчность плюхнулась на место, уставившись невидящим взглядом в столешницу. Все не отрывали взгляда от Никиты. Они напугались. Он был для них, как ангел или отец, но всего лишь человек. И всё это было неправильно. Также неправильно, как и 7 лет назад. Тогда это была не столовая, а кабинет на втором этаже. И Гордыня там был один на один с отцом. — Как ты посмел?! — зазвучал голос родителя, но скорее даже не в комнате, а в голове. Давление было столь сильно, что Гордыня с трудом удерживался от болезненного стона. Спина его была располосована хлыстом в мясо, а руки сковывали раскаленные наручники. Заживление шло медленно. — Склонись и умри, как полагается, — продолжил голос отца, и в этот раз Гордыня не сдержался от выкрика. Мозг будто бы разжижало. — Если не поступишь по закону, я посажу тебя в грот, где ты будешь гнить годами за содеянное. — Не посадишь, — выплюнул Гордыня, вскинув чуть подбородок своенравно. Всё тело заныло. — Ты сам заложник своего мироздания. Если меня не станет среди грехов, то вся твоя пирамида развалится, и если убьешь меня, то мы все поляжем на веки. Ты уже не столь силен. Тебе создали множество заменителей… — Молчать, грех! — Я отобрал у тебя всего одного человека, а казнишь меня, словно я разрушил мир. — Ты посмел влезть в замысел божий. Этот агнец должен был покинуть этот мир, чтобы люди нашли для себя нового спасителя в конце столетия, — принялся перечислять отец в голове Гордыни, словно вбивая в его голову раскаленные гвозди. — Ты приблизился к золотой пешке, ты сблизился с ней, раскрыл себя человеку, похитил яблоко с Дерева жизни и отдал смертному. Даже сейчас ты смеешь перечить мне, хотя твоя жизнь сочтена в этом теле, — позади послышался свист, и Гордыня заорал, падая на четвереньки. Изменил бы он что-нибудь, если бы была возможность? Ни за что! Гордыня просто не мог больше видеть, как жизнь Никиты гаснет, ускользает сквозь пальцы. Этот неуёмный оптимист, помешанный на правильных ударениях, перевернул всю жизнь греха. Начавшись с насмешки, их отношения за два года переросли во что-то такое, из-за чего Гордыне всё еще было не по себе. И самое страшное было в том, что он устал обманывать Никиту, придумывать причины своих исчезновений или детали своей жизни. Ему хотелось во всем признаться. Но Гордыня молчал, а Никита не настаивал, хотя и притихал задумчиво, когда ему не давали ответа на очередной вопрос. Кивнув, Никита говорил: — Хотя всё правильно. Тебе не стоит передо мной раскрываться. Я не хочу, чтобы наши жизни были настолько связаны. — Не говори так, — злился Гордыня мгновенно, потому что Никита не должен был заявлять об этом настолько легко. — Это всего лишь смерть. Это не конец света. Гордыня грозно взглянул на него. Бестолковый человечишка, не понимающий, что Гордыня лучше бы устроил конец света, чем отпустил его. Именно тогда и проклюнулся росток этой идеи. Да, Никита нужен был миру для великих свершений, но куда больше в нем нуждался сам Гордыня. И когда в который раз Никиту подвели обе ноги, и он понял, что пора пересаживаться в инвалидное кресло, Гордыня принял решение действовать. В одном отец был неточен. Сначала Гордыня выкрал яблоко из Райского сада. Ход туда грехам был воспрещен, но Гордыне был должен один ангел, потому он сумел пробраться в Мир света. Правда Гордыня потом неделю еще отхаркивал какую-то слизь, потому что наглотался святого воздуха, но это было небольшой проблемой. Плоды Дерева жизни давали вечную жизнь, а потому и излечивали ото всех болезней. Именно так себе представлял это Гордыня, что же там было на самом деле, неясно, ведь тогда бы гнев отца не был столь велик. Изготовив шарлотку, как умел, Гордыня заявился к Никите, и у него больно кольнуло в груди, когда он заметил, как его любимый с трудом прокручивает колеса своей коляски. — Смотри, я почти наловчился! — радостно заявил Никита, и Гордыню в тот момент даже затошнило. — Ага, ты хорош… — Поменьше жалости в глазах, и я постараюсь поверить. — Никакой жалости, просто выглядит нелепо. Как ты теперь планируешь преподавать? — Администрация школы — просто душки, — улыбнулся Никита. — У нас же есть пандус, его немного подремонтируют, и я смогу работать. Мои уроки перенесут в кабинет на первом этаже. Лихо, да? Гордыня только скептично взглянул на своего парня. Серьезно? — Да брось! Они же постарались! — но Никита понял, что убедить ему не удалось. — Это неважно, лучше расскажи, чего ты принес. Мой нос уже радуется. — Это шарлотка. — Яблочный пирог? — Шар-лот-ка, — подчеркнул Гордыня, чтобы никто не путал его творение местной кухни. — Я не люблю яблоки… — Я сам испек. — О, ну, реально? — Это почти оскорбительно. — Просто ты… ну, это же ты… ГОРДЕЙ ВЕЛИКОЛЕПНЫЙ! — Никита распростер руки к потолку. — Сколько ты тратишь времени на уход за своим лицом и фигурой? Откуда у тебя время на готовку сладкой вредной еды? Гордыня лишь в очередной раз подумал, что, наверное, ему стоило бросить Никиту после первого же свидания. В принципе, даже первого секса было достаточно, чтобы понять, насколько этот человек неумел и совершенно не понимает, как благодарить Гордыню за его жесты доброты. Но. Но Гордыня слишком сильно хотел, чтобы Никита жил и желательно с ним. — Съешь всё, — Гордыня протянул пакет с блюдом. — А можно яблоки я выковырю? — Нет. Съешь всё, иначе я обижусь. Против этой угрозы у Никиты просто не было шансов, он тяжело вздохнул и покатился на своей коляске до кухни. Послышался шелест, возня, чертыханье и звон столовых приборов. Щелкнула кнопка чайника. — А! — закричал вдруг обрадованно Никита. — Нет, теперь я верю, что это ты! И ты не умеешь готовить! Фух, я даже облегчение сейчас словил! Злой Гордыня зашел в небольшую кухоньку, где места для человека в коляске почти не было. — Чем тебя не устроила шарлотка? — Ну, нет, она отличная. Только я не уверен, что она должна быть… такой загорелой. И твердой. И яблоки немного усохли тут… А так вообще отличная! — Раз отличная, то я буду сидеть здесь и смотреть, как ты ее всю съешь, — с садистским удовольствием протянул Гордыня и уселся за стол. Никита побледнел. На следующий день Гордыня проснулся от вопля, потому что кое-кто запутался в своих ногах, когда решил встать, осознав, что ноги вновь отлично работают. Никита поднялся с пола и натянул свои спущенные трусы. — Ты видишь?! — закричал он в волнении, на что Гордыня только удовлетворенно кивнул. — Нет! Ты посмотри! — он попрыгал немного. — Мои ноги снова ходят! Гордей! — в глазах Никиты появились слёзы, и тело странно затряслись. — Гордей! Я же могу ходить! Гордыня напугался такой реакции, потянул Никиту назад на себя за руку, пока тот не плюхнулся сверху. Он безутешно плакал около получаса, сжимая Гордыню в каком-то неочевидном ужасе. Это не было похоже на радость. Гордыня напрягся. — Ты не хотел ходить? — Ты шутишь, что ли? Кто в своем уме откажется ходить? — прогундосил Никита Гордыне в плечо. — Тогда в чем дело? — А вдруг станет резко еще хуже? Это БАС, а не простуда, Гордей. Если вдруг стало лучше ни с чего, то это может быть, как улучшение перед смертью. Я не хочу умирать… — Никита снова задрожал, и Гордыня только сильнее сжал его в руках. — Это всё ты виноват! Я хорошо жил. Я был ко всему готов. Мне ничего и не надо было, просто работать и иногда с кем-то встречаться, но теперь я такой жадный. Я бешусь от мысли, что меня не станет, и ты просто найдешь кого-то еще. Надеюсь, он будет прыщавый и страшный! А если это будет женщина, то пусть тогда у нее будет паршивый характер и она растранжирит все твои деньги. Гордыня рассмеялся тихо от этих фантазий. Внутренности окутало теплом — это любовь Никиты перелилась через край некогда пустого сосуда. — Я люблю тебя, — вдруг сказал Гордыня. Никита резко оторвался от его плеча, чтобы посмотреть в лицо. Сам он был красный, с сопливым носом и заплывшими глазами. — Не говори так. Ты не должен так говорить. Гордыню задела такая реакция на признание. Он прежде никому не говорил подобного, он даже не был уверен, что грехи умеют любить. Они не люди. У них нет души. Именно такими их создал отец? Их так учили. И эта фраза была просто фразой, но Гордыня ощутил боль. — Я говорю, что хочу. — Но это не то, что ты чувствуешь, да? — в глазах Никиты заплескалась паника. — Гордей, я умираю, ты ведь понимаешь? За 5 лет не изобретут лекарство. Сегодня мне лучше, а завтра снова беда. Я перестану двигаться, а потом и дышать. Ты это понимаешь?! — Понимаю, — кивнул Гордыня. — Именно поэтому я приготовил тебе ту шарлотку. — Что? Причем здесь шарлотка? — Она тебя вылечила. — Ты с ума сошел? — испугался Никита. — Это просто пирог с яблоками. — Но ты же теперь можешь ходить, — напомнил Гордыня. Никита замер. На его лице было заметно, как мысли судорожно цепляются одна за другую. Он хлюпнул носом. — Бред какой-то, — хохотнул Никита. — Боже, Гордей, да ты свихнулся. Я говорю тебе, что это просто временное улучшение, а ты мне рассказываешь про волшебные пироги. Скажи честно, ты лечился у психиатра? В этом был подвох с самого начала? У тебя бредовое расстройство, да? Гордыня тяжело вздохнул. Ну до чего же этот человек тупой! Почему Гордыня так сильно его хочет, а? — Хорошо, раз ты мне не веришь, то мы сходим в больницу, в десять больниц, пока ты не убедишься, что совершенно здоров. — Я НЕ здоров. — Вот и посмотрим. — Посмотрим! — запальчиво выдал Никита, но с постели слез неуверенно и с опаской сделал несколько шагов. Впервые со знакомства Гордыня обратил внимание на его фигуру. Скованность в мышцах исчезла, и Никита оказался очень красив, потому что был полностью здоров. Гордыня счастливо улыбнулся. Он ни о чем не жалел. — Сдайся и переродись, — попросила его Алчность, принеся ему воды, когда отец оставил Гордыню подумать над своим решением. — Твоего человека всё равно не оставят в живых. Гордыня сделал пару глотков, и вода окрасилась в алый от его крови. Регенерация не поспевала за количеством наказания. Прикованные кисти рук были сожжены, а спина уже даже не саднила. Гордыня не был уверен, осталась ли там вообще кожа. Он был почти парализован болью во всем теле. — Это же была ты, да? — Гордыня поднял замутненный взгляд на Алчность. — Сестра, это ведь ты сообщила отцу? Алчность ничего не ответила. Ее лицо просто ничего не выражало. — Сделай еще пару глотков. Вода поможет восстановиться быстрее. — Почему? Почему тебе было так важно, чтобы я не был счастлив? — Мы грехи, а не люди, Гордыня. Ты совсем позабыл об этом, — строго сказала она, хоть в глазах ее всё еще тлели вина и презрение. — Для нас не существует понятия счастья и любви. Мы здесь, чтобы работать на благо отца, иначе в нашем существовании нет смысла. — Но мы работаем всегда, — проскрипел с трудом Гордыня. — Даже люди имеют право на отдых, так чем мы хуже? — Мы не хуже. Мы лучше их, поэтому нам не нужен отдых, — отрезала Алчность категорично. — Человек затуманил твой разум, и отец с этим разберется. Ты же нарушил много заповедей отца и понёс наказание. Сейчас тебе лучше переродиться, чем так мучиться, — она сочувственно провела по руке Гордыни. — В следующей жизни ты сможешь всё исправить. Гордыня рассмеялся с надрывом, дернулся в своих цепях. Соображал он плохо, но логика сестры всегда была для него непостижима. — Ты шавка нашего отца. Скулишь и хочешь заслужить похвалу. Но нашему папочке по нраву мальчики, да? Никогда тебе не прыгнуть выше Гнева. И ты решила избавиться хотя бы от меня? Алчность резко выплеснула на Гордыню остатки воды и ударила по щеке, отчего тот пошатнулся, сдерживая стон. — Отец прав. Ты испорчен собственной сутью и наслаждаешься ею. Гордость идет впереди тебя, и ты посчитал, что ты новый бог. Так что послушай, твой человек умрет, а ты будешь работать на отца что в этом жизни, что в следующей. Смирись, ты не бог, не ангел и даже не человек. Не мни из себя нового Люцифера. — Я грех, куда мне до ангелов, — усмехнулся Гордыня, глядя в пол. В глазах жутко двоилось. В ответ он услышал только звук шагов, а после скрипнула дверь. Алчность, его вдумчивая старшая сестра, оставила его. Предала и бросила. Ха, да, все они были созданы из грязи. — Кажется, ты прав, и мне тут не рады, — улыбнулся Никита, когда заметил, насколько все притихли за столом. — Нам уйти? — спросил прямо он у Унынии, на что та растерялась. Не подали еще даже первого блюда. — Останьтесь, — прозвучал мягкий мужской голос, и в столовую вошел спокойный молодой парень, лет двадцати с небольшим. Вся семья мгновенно поднялась со своих мест. Никита нерасторопно поднялся тоже, ничего не понимая. Он с любопытством разглядывал прибывшего, а Гордыня ощутил в теле фантомную боль. Последние семь лет он контактировал с отцом через ангелов. Сложно было даже подумать, что их встреча так сильно заденет Гордыню. — Это кто? — прошептал Никита, и все покосились на него, как на поехавшего. — Это мой отец, — отозвался тихо Гордыня. — Тогда почему он выглядит младше тебя? — Он Бог, Ник. Он бессмертен, потому и не стареет. Время над ним не властно, по крайней мере в этом. Никита пригляделся к парню, который с улыбкой уселся на другой край стола, подальше от грехов, как будто бы реально не хотел иметь с ними ничего общего. — Кажется, теперь я больше никогда не смогу молиться… — Ты же атеист. — Есть такой грех, — хохотнул тихо Никита, и теперь семья уже косилась на них обоих. Приехал отец, они должны были выразить свое почтение, а не шептаться, как школьники. — Вы можете сесть, — проговорил Бог и щелкнул пальцами. Перед ним материализовался тот же набор посуды, что и перед остальными. — Мы рады видеть тебя, отец! — улыбнулась Алчность. — С днем рождения! — добавила нервно Уныние. — Процветания и сил, — пробасил смущенный Гнев. — Тогда поднимем за это бокал, — кивнул Бог, и в стаканах собравшихся уже появилось вино. — Это ведь не та история, где мы все выпьем по глотку и помрем? — пошутил Никита, тоже ощущавший тревогу в такой атмосфере. — Думаю, пока лучше не шутить… — ответил Гордыня и смело взял бокал. На мгновение он чуть не поверил шутке своего мужа. Никита махом выпил всё вино, пока все с опаской сделали глоток. — Понравилось? — спросил Бог у Никиты. — Вы умеете выбирать вина. — Тогда выпей еще, — стакан в этот раз был наполнен до краев. — Спасибо, на вечер мне достаточно. Я, конечно, сегодня не за рулем, но если начну буянить, краснеть придется Гордыне. Не могу допустить, чтобы его имидж был испорчен. Бог улыбнулся, но немного раздраженно. Он не выносил наглых скользких людей. Тем более атеистов. Гордыня беспокойно глянул на Никиту, но тот всё это время сам больше следил за ним самим, чем за окружающими. Его теплая рука сжала ледяную ладонь Гордыни под столом. Дрожание внутри, наконец, смолкло. — Ты готов всё это закончить? — поинтересовался отец, бросая перед Гордыней жертвенный клинок. — Если Никиты уже нет, то зачем мне себя убивать? Отец замер, задумался и склонился к Гордыне: — Я его не убил, но за это ты платишь своим перерождением. Ты хочешь, чтобы этот человек жил? Тогда слушайся и действуй. Гордыня опустил голову и уставился взглядом в оружие. Полное истощение мешало думать, а принесенной Алчностью воды было недостаточно, чтобы собраться. Отец наказывал его уже несколько недель. Или месяцев? Гордыне было сложно понять. Одно он знал точно: наказание подходило к концу, потому что без него система не работала. — Чем ты мне можешь доказать, что не убьешь Никиту, если меня не станет? — Я покажу тебе его будущее, — кивнул отец и поставил перед Гордыней миску с вином, как перед собакой. Мутное пойло закипело, и среди пузырей стала проглядываться картинка. Никита, ставший старше, улыбался также мило, как и сейчас. Он чуть наел бока и изменил прическу, но все еще был собой. Он заговорил с другим мужчиной, лица которого Гордыня не смог различить. Они неспешно прогуливались по набережной, обсуждая переезд в новую квартиру. Никита воодушевленно взмахнул рукой, показывая высоту шкафа, и на его пальце сверкнула полоска резного кольца. — Ты видишь. Жив, здоров и счастлив. Ты знаешь, что эта посудина показывает то, над чем я не властен. Этот человек из-за яблока проживет теперь весь свой век, состарится и спокойно уйдет в мир иной, благодаря тебе. Гордыня разозлился и из последних сил швырнул эту миску в стену. Он был в ярости. Он неожиданно осознал то, о чем говорил Никита. Гордыня не хотел, чтобы Никита был счастлив с кем-то еще. Если бы Никита прожил одинокую долгую жизнь, то Гордыня бы это еще принял, но не это. — Люди такие, дитя, — кивнул отец. — Ты можешь сделать для них великое дело, а они забудут про это через пару десятилетий. Ты ошибся. Я понимаю. Давай начнем сначала? — отцовская рука мягко потрепала Гордыню по голове, очень приятно. На холодный металл кинжала упало несколько соленых капель. Гордыня больше не мог сдерживаться. Он был сломлен и потерян. Мозг отчаянно искал выход, а сердце рвалось от боли. Они не люди, не ангелы. Просто грехи, у которых нет прав на живые чувства. А Никите действительно повезло, что один из грехов был настолько глуп, что поверил в страх их близости и ту радость, что они все же могли быть вместе. Гордыня с ненавистью посмотрел на миску и сжал в ладони рукоять кинжала. Кандалы слетели с его рук в ту же секунду, и он, наконец, смог выпрямиться. — Всё правильно, мой мальчик, — улыбнулся отец. — Спокойной ночи. Гордыня выдохнул. Каждое малейшее движение причиняло ужасную боль. Надо же, он сегодня как Русалочка, превратится в пену морскую. Никита бы повеселился с этого образа. Назвал бы Королевой драмы, а не Русалочкой. — Скажи, отец, а мог бы ты убить и его? — Этого человека? — Если я приму перерождение, можешь ли ты убить его ради меня? — голос Гордыни был ломок, но злость крепко сковала его сердце. Грешная суть полезла изнутри мерзким ядом. — Я убью его для тебя. — Покажи мне это, — потребовал Гордыня, напитываясь этими темными чувствами, идущими из пустоты. Людские судьбы по всему миру ломались в ту минуту, пока зарастали раны греха. — Я хочу увидеть его мучения. — Я переломаю его кости, но оставлю сознание. Его плоть будет гнить, пока он не умрет в мучениях и одиночестве. Гордыня кровожадно улыбнулся, ощущая себя безумцем. Ревность, казалось, стёрла всё хорошее, что было выстроено в Гордыне за пару лет его отношений. — Покажи это, — велел он своему отцу, когда кожа его заросла и в дыхании вновь возникла сила. Отец прошел по кабинету и поднял миску. — Ты этого хочешь? Хочешь посмотреть на то, как страдает твой любимый человек? Как я и думал, ты тот еще злодей… Гордыня вздрогнул. Он не был злодеем. Ему просто было больно, и в груди напирало отвращение. Отец приподнял брови с иронией, и Гордыня перевел взгляд на миску уже более нерешительный. — Ну что же, давай посмотрим? — отец налил в чашу вино и поставил ее на стол. Гордыня почему-то так и не приблизился. — Не хочешь взглянуть? Тогда давай уже покончим на сегодня. Просто переродись поскорее. — Почему не покажешь? — Разве я отказал тебе? — Нет, — кивнул Гордыня и заставил себя сделать шаг к столу. — Но даже если бы я отказался смотреть, то ты заставил бы меня это увидеть. Я знаю тебе отец, потому что ты — часть меня. Почему не покажешь? — Там не на что смотреть. Человек, прикованный к койке. — Покажи мне. — Если я покажу тебе, ты переродишься? — Сначала покажи мне. — Рано я снял с тебя кандалы, — отец щелкнул пальцами, но ничего не произошло, потому что Гордыни в доме уже не было. Освобожденный, он растворился в воздухе, оказавшись возле школы Никиты. Отец не стал бы что-либо делать сейчас, ведь здесь было слишком людно. Бог умел управлять всем, кроме времени. История с воскрешениями была выдумкой, ведь отец не мог сделать живым то, что некогда стало мертвым. Время не прощало никого, и грехи, как и люди, хорошо знали это. — Ты чего здесь делаешь без рубашки?! — охнул Никита, когда увидел Гордыню в дверях посреди урока. Дети удивленно выглянули и принялись шушукаться. — Сейчас… так, дети, я вернусь через пару минут, с вас ответ на три вопроса с доски. Гордыня отошел чуть подальше, чтобы на него не пялились, и обеспокоенный Никита вскоре закрыл за собой дверь в кабинет. Она оба оказались в коридоре. — И что произошло? Тебя не было месяц, ты не отвечал на звонки и сообщения, и теперь ты… это что, шрамы? — Это пройдет. Просто немного поспорил с отцом. — С отцом… это который… — Никита ткнул пальцем вверх. — Идем, тебя нужно срочно одеть. У меня есть рубашка в учительской. — Да, наверное, мне придется какое-то время пожить у тебя. — Да хоть навсегда переезжай… — Ты серьезно? — О чем? — О твоем предложении. — Каком? — Никита, — Гордыня ударил себя по лбу ладонью. Почему этот человек вечно такой рассеянный?! — Блин, вот бы завуча не встретить… — Ты зовешь меня пожить к себе, а потом просто забываешь об этом! — Почему? Я помню. Просто это такой пустяк, что я не понимаю, почему ты удивляешься, — Никита обернулся к Гордыни и улыбнулся. — Тем более это мой тайный план, так ты точно не пропадешь на месяц без объяснений. Иначе я просто не пущу тебя назад. — Ты же уже понял, что я умею перемещаться сквозь пространство? — Серьезно?! — Ага. — Я… блин, теперь ты испортил весь мой план. Гордыня рассмеялся и потянулся к Никите, но тот немедленно его остановил и строго треснул по протянутой руке. Конечно, это же школа, святая святых… Это уже потом Гордыня поймет одну простую истину. Чаша с вином показывала то, что даже сам Бог не в состоянии изменить, а значит, что он просто не мог убить Никиту, потому так долго и вымещал свой гнев на Гордыне. Скормив яблоко с Древа жизни человеку, Гордыня случайно запустил какой-то неизвестный механизм, к которому не был готов даже Создатель. Но сказать по правде, сейчас Гордыне было всё равно на последствия, потому что теперь он понимал, что увиденное им прежде будущее было и его собственным, а не только Никитиным. Это была одна из причин, почему он сейчас сидел в этой столовой, хоть и ощущал себя неуютно. Этот дом был не просто домом грехов, он был их тюрьмой. Только здесь отец имел над ними реальную власть, как показали события прошлого, когда однажды в дом Никиты постучал ангел, прося Гордыню встретиться с отцом и обговорить новые условия. Миру пора было двигаться вперед. Грешники сами себя грешниками не сделают. — Вы хорошо работаете в последнее время, — поддержал отец семью, на что они все воодушевленно разулыбались. — Даже я, отец? — уточнила Уныние, планы которой никогда не выполнялись. Гордыня видел семейный график. — Твоя работа сейчас всем на руку, — поддержал отец, и Уныние оказалась в замешательстве. — Вы уже встречались со своими учителями? — Еще нет, но я видел недавно первого всадника — Чуму, — по-деловому ответил Гнев и положил в тарелку Обжорства ногу поросёнка, потому что мальчишка устал ждать начала ужина. — Это из-за сообщений из Китая? — Запускаем новый вирус по всему миру. Уровень греховности вырос в достаточной мере, чтобы появился первый всадник Апокалипсиса. — Но ты же сказал «учителя»? Кто-то пришел еще? — Похоть оторвалась от созерцания узора на тарелке, выдвинувшись вперед. Она сделала жест слугам, и, наконец-то, подали первое блюдо. Никита с облегчением уткнулся в салат. Гордыня незаметно выдохнул. Говорить о работе было проще, чем обсуждать большого человеческого слона в комнате, с которым окружающим некомфортно. — Когда приходит Чума, приходит и Смерть… — Я предлагал вам просто начать войну, — разгорячился Гнев. — Это проще, те же мертвецы, только в профиль. — Да как ты не можешь понять, брат! Нам не нужны мертвые, нам нужны молящиеся живые, — оборвала его Алчность. — Они будут болеть и молиться. И, конечно, им мало кто поможет, потому что всем нужны лишь деньги и власть. А это наша с Гордыней работа. — Тем более Обжорство еще слишком мал, — в дело включилась и Зависть. — Чтобы устраивать войну, нужно обеспечить и голод. Он просто пока не справится с объемами. — Не волнуйся, Гнев, — голос отца заглушил их всех. — Война тоже планируется, но позже. — Вот теперь другое дело, — выдохнул старший брат, переживавший еще и за прошлый век. Он мечтал доказать, что теперь он держит ситуацию под контролем. Никита так и не поднял взгляда. Гордыня покосился на него, не представляя, какие мысли могли роиться сейчас у того в голове. Больше всего Гордыня волновался, что это окажется разочарование. Они наверняка поругаются дома, хоть Никита и знает, что это просто работа. Может, в этом и был тайный замысел этого разговора? Алчность принялась спорить с Гневом о том, на какие страны в первую очередь необходимо планировать удар, а Похоть предложила всем за столом сделать ставки, кто из них первый начнет швыряться едой. Ничего необычного, они ни капли не изменились. И, кстати, Гордыня поставил бы на Гнева, пусть тот и ходил годами к терапевту, но сестра слишком хорошо управлялась с колкими фразочками. — Почему ты так мало ешь? — услышал вдруг Гордыня и повернулся к мужу. Обжорство смотрел на Никиту большими черными глазами, полными робкого любопытства. — Я не хочу есть, — ответил Никита классическим тоном «я общаюсь с ребенком». — А ты всегда голоден, да? Ты худенький. — Легко перевариваю еду, — Обжорство похлопал себя по впалому животу. — А, может, это глисты… Наверное, стоило смириться, что Никите нельзя заводить собственных детей, потому что Обжорство, услышав это, побледнел и выпучился еще сильнее. Видимо, ему только-только исполнилось 6 лет, и его перевели на землю из грешного сада. Он еще совсем не обвыкся с человеческой жизнью. — Но я не хочу глисты! — Да я же шучу, — улыбнулся Никита примирительно. — Конечно, ты просто от природы такой. Ты… эм… какое у тебя человеческое имя? — Я Георгий Рождественский. — Это потому что Жора? Обжорство кивнул. — А ты человек? — Я Никита. Ты учишься в школе? — Да, я недавно пошел в первый класс. Я хорошо учусь, — похвастался Обжорство. — Тогда, может, ты хочешь перевестись к нам в школу? Я вот работаю в школе… — Остановись, — пихнул под столом Гордыня Никиту. — А что не так? — Всё не так. Это не ребенок, это грех. — Нет, Гордей, это ребенок, даже если он грех. — Это верно, — кивнул Гордыня. — Но если он окажется в вашей школе, то вы все окажитесь в аду. Его сила будет распространяется на всех, и ничем хорошим это не закончится. — Кстати, разве Никита не учитель? — поинтересовался отец со своего конца стола. Дерьмо. Похоже, им придумали новое наказание, потому что именно в эту секунду сам Господь Бог произнес: — Наш Обжорство только поступил в школу. В новом мире ему страшно. Разве не лучше, если мы поможем ему. Никита, разве вы теперь не семья? Никита поднял на отца мрачный взгляд, но перечить не стал, хотя ему явно хотелось. Действительно, чисто технически Обжорство теперь был его родственником, но Гордыня и представить себе не мог, чтобы Никита реально стал бы помогать тем, кто создан, чтобы разрушить жизни людей. Исключая самого Гордыню, конечно, и то только потому, что Гордыня уже успел завладеть его душой. — Я считаю, это не лучшая идея, — вступился Гнев. — Да, оставлять ребенка с человеком, который не поддается контролю, — это опасно, — вторила ему Алчность. — Разве мы можем теперь общаться с Никитой и братом? — не уловила Похоть. — Думаю, первокласснику действительно будет не очень полезно переходить из одной школы в другую, когда он только адаптируется, тем более в мире. — Решено! — заявил отец. — Наказываю перевести Обжорство в школу Никиты до конца месяца. — Но это же не имеет смысла! — удивилась Зависть. — Но это мой день рождения, поэтому такова моя воля. Гордыня не понимал, чего отцу так не давал покоя Никита. Была ли это месть или какой-то извращенный план? Навряд ли их ожидало какое-то реальное противостояние Бога и человека. Никита посмотрел на Гордыню с вопросом, но тот лишь едва заметно кивнул ему. Примем и это. Справимся. — Жора может быть переведен к нам только при условии ограничения его сил, — выдвинул свое требование Никита. — Исключено! — забасил Гнев, из-за чего Обжорство втянул голову в плечи от испуга. — Наш брат должен развивать свои способности! — Делайте, как он велит, — приказал отец с усмешкой. — Но, отец… — Вы же не хотите со мной спорить, дети, в мой день рождения? Все опустили взгляд в тарелки. — Так и думал, — он хлопнул в ладоши весело. — Поэтому делайте, как он велит. Мне любопытно… — Что именно, отец? — напряженно спросил Гордыня, ощущая надвигающуюся грозу. — Любопытно, какое чудовище он воспитает, только и всего. Никита, ты слыхал про Лилит? — Это разве не ваша жена? — отшутился неудачно Никита, поёрзав на стуле. — Люди создали сказку о творении Господа, которое в итоге обернулось против него самого. И Господь наказал это творение за непослушание тем, чтобы оно порождало чудовищ. — Я не Лилит. — Нет, ты был золотым билетом. — Я просто человек. — Ты был просто человеком. — Может, пойдем? — Никита нервно обернулся к Гордыне, и тот сразу же поднялся. — Всё было прекрасно, мы пойдем. С днем рождения еще раз, отец. — Но… — Уныние удивленно выдохнула. Сестры переглянулись, ничего не понимая. — Заходите почаще. Не хочется с вами расставаться надолго, — сладко проговорил отец, из-за чего самого Гордыню чуть не перекосило. Если бы Змей искуситель существовал, то его голос звучал бы также. — Что всё это значит? — принялась расспрашивать Алчность. — Ты велел нам забыть о брате, а теперь планы изменились?! Дальше Гордыня не слышал, за ними закрылись двери. Никита пошатнулся, и Гордыня едва успел его поймать. — Ты в порядке? — Ноги ослабли… — Ослабли, как раньше? — всполошился Гордыня. — Нет, просто нервы, — отозвался Никита, дрожа. Они добрались до машины, но уже в тишине. Из столовой всё еще доносились какие-то звуки. Вероятно, грехи жестко спорили, но Гордыне сейчас было совсем не до этого. Никита отвернулся к окну, как только машина завелась. В воздухе искрило напряжением. Им следовало поговорить. Они оба ждали от этого вечера чего угодно, но не того, что уйдут через 20 минут после начала. Гордыня нажал на газ, и автомобиль тронулся. — О чем задумался? — О чем я могу думать? — раздраженно переспросил Никита. Ему было страшно. Гордыня понял это по напряженной линии плеча. Он сидел рядом со своим мужем, но плохо представлял, чем мог помочь. До этого дня всё было так просто, а теперь Никита нырнул с головой в мир Гордыни и был совершенно к этому не готов. — Отец любит запугивать. Он и меня пугал твоей смертью, но посмотри, где мы… — Он всё еще может меня прикончить. Он же Бог, — хмыкнул Никита. — Просто… Просто, понимаешь, я же только сейчас это понял. Вы все психопаты, которым никого не жаль. — Даже я? — Гордыня напрягся от подобной риторики. — Я не знаю, Гордей. Я же понятия не имею… — Мы вместе уже 9 лет. И мы поженились. — Да, это так, но твой отец… Бож… Черт возьми! Он же реально может сотворить всё! — Не всё, есть много вещей, которые существуют вопреки его власти. — И что же это? Гордыня взглянул на Никиту мягко. Его муж сам на себя был не похож. Мало кто обрадовался бы плану по созданию чудовищ, но Гордыня знал Никиту превосходно. Он сам был результатом влияния Никиты. Даже если отец поставил бы на Никиту, это лошадка бы проиграла. Всё это был лишь блеф. — Время, человеческие души. Это удивительно, но это так, — заверил Гордыня. — Именно поэтому за души вечно ведется борьба. Кто-то должен грешить, а кто-то вести человечество к свету, но всё ради одной цели — дать Богу власть. Вашу веру, что он всем управляет, ну, или его злобный двойник. Никита посмеялся себе под нос. Кажется, ему стало легче. — У него даже есть посудина, которая показывает будущее. И знаешь, что самое смешное? Она показывает то, что даже Бог, создатель этой штуковины, не может изменить. И я там видел нас. Тебя и меня. Мы гуляли по парку Горького и спорили о том, какого цвета обои должны быть в спальне. Клянусь, всё так и было. Или точнее будет. И никто из нас не страдал о создании монстров. — Ты шутишь? — Неа, — Гордыня подмигнул нахмурившемуся Никите и припарковал машину на обочине, когда они отъехали достаточно далеко от дома грехов. — Я к тебе тогда через месяц вернулся только потому, что увидел это. Был уверен, что с тобой ничего не случится. Просто есть еще одна вещь, которую Бог не может контролировать. Знаешь, странный побочный эффект вашей человечности, которым он наделил и нас, когда захотел, чтобы в нас не угасал азарт к работе и страсть. — Да ладно! — Никита вдруг широко улыбнулся, отодвинув в сторону тревогу. — Ты сейчас подкатываешь? Это гениальный подкат. Ну что… серьезно это? Да ну! Что это за финал романтической комедии в БМВ? — Смущаешься? — Скорее поверить не могу. Ты не убедителен, — покачал головой Никита. — Ты и тачку остановил, чтобы меня поцеловать? — Может быть. Я разрывался между вариантами поцелуя и утирания твоих соплей. Гордыня наклонился вперед и осторожно коснулся своими губами губ своего любимого. Никита, наконец, выдохнул и перестал дрожать. — Если твой младший брат пойдет в мою школу, то это же не станет концом света? Я не готов к такой ответственности. — Ты справишься. Не представляю, что произойдет, если уменьшить его силы, но моего отца явно занимает новый эксперимент. — Спасибо. Очень благодарен ему за доверие, — саркастично хмыкнул Никита. — Пожалуйста, сделай так, чтобы он сам пожалел об этом решении. — Ты хочешь, чтобы я горел в аду? — Ада не существует, — закатил глаза Гордыня, но у него отлегло, когда Никита стал приходить в себя, и к нему вернулась прежняя болтливость. У них всё хорошо, несмотря на то, что отец Гордыни всё еще самый пугающий во Вселенной. — А если я и правда Лилит, Гордей… что тогда? — Тогда у нас будет много детей. Только что-то пока не выходило. Что я делаю не так? — Если такой у вас семейный план, то я пас и развожусь с тобой. — Но я люблю тебя. — А я — тебя. Но куча детей — ни за что. Ученики — это мой предел. Отец из меня никогда не выйдет… — Это правда, — кивнул Гордыня и немедленно получил удар в плечо. — Есть вещи, которые мужья не имеют права говорить, осёл! Гордыня рассмеялся, а следом за ним и Никита. Сидя в машине, они хохотали долго, пока животы не заболели. Весь стресс дня вылился наружу, и как-то сразу полегчало. Произошедшие события вдруг перестали казаться настолько важными. Видимо, дело было в том доме, его обитателях или отце, но ведь, в сущности, ничего не произошло. Никите предвещали злую судьбу, так она и раньше у него была не лучше, до тех пор пока он не встретил Гордыню. А потом влюбился. — Я тут подумал, я же тебе, как ангел-хранитель! Вечно вытаскиваю тебя из передряг! — О, узнаю Гордея! Вам мантию не подержать, Ваше высочество? И вроде бы обидно, а вроде бы и «подержите, пожалуйста». Хотя бы до конца жизни. А там уж будь что будет. Грех и создатель монстров? Звучит неплохо.