Русское поле - 2

— А у меня, между прочим, внучок есть, — выпустив струю дыма сквозь нос, прошептал лежащий на нижней полке отец Онуфрий. — Я ведь не всегда священником был. Это ж только после двадцати получилось, а до этого жил, как и большинство в то время. Выпивал, с девками гулял, в общем, отрывался по-полной. А однажды в общаге завис, в той, что от бывшего НИИЖТа. Рядом парочки обнимаются, целуются и совокупляются, а я замер, как столб. Вдруг вижу — напротив девочка сидит, такая напуганная, раскраснелась вся. Я за руки её взял и обнял от всей души. И не поверишь, полковник, она словно ребёнок ко мне прижалась. Я же, хоть в этих делах и неопытным был, молча схватил её на руки и мигом отнёс в соседнюю комнатку, благо там пока свободно было, а наутро проснулся, а её уж нет. Года два потом мою красавицу искал. — Ну и что? — Поднялся на полке в одних трусах Олейник, — нашёл? — Ага, — выдавил из себя Василий, — на кладбище, на Затулинке, какая-то мразь глотку перехватила. После неё дочка осталась. Я раз пять к ней подкатывал. Не желала она меня признавать. Только перед смертью (я уже в сане был, а она от рака погибала), поручила мне сына воспитать. Сейчас ему, наверно, лет десять исполнилось. — Ты что же, пень трухлявый, даже внука к себе взять не удосужился? — алкоголь всё же брал иногда своё, пусть и учили Ивана на совесть. — Скверная штука — жизнь, — затушил сигарету о край пепельницы священник, — но внука я не оставил. До сих пор в интернате не сиротой, а временно оставленным числится. Денег на него не жалею. Вот только показаться ему боюсь. Боюсь, что не примет. Мать-то, поди, про меня такого наговорила. Прости меня, боже. — Давай спать Вася, — закруглил эту тему Иван. — А судить нас будут не здесь. Так что пока до того света доберёмся, многое изменится. Сон, как назло, пришёл в самый неподходящий случай. В туалет приперло так, что дальше некуда и, мысленно послав куда подальше излившего ему свою душу попа, Иван Васильевич в трусах пошлёпал в находящийся в конце коридора туалет. Впрочем, открыв входную дверь, он был невероятно изумлён увиденной картиной. Ездивший не один год на паровозе, Олейник буквально офигел от размалёванных в стиле Пикассо стен, а также от построенного а-ля шляпы Д’Артаньяна стульчака. Ведь если верить Юнгу, наши мысли полностью совпадают с нашими возможностями, то эти картины должны были показать, что экипаж поезда состоял из законченных извращенцев, причём последний снизу рисунок подкреплялся даже церковной историей, в которой одетый в белоснежный хитон ангел с лавровым венком на голове, закрыв руками глаза, стремительно улетает за облака. Мысленно плюнув, Ваня отлил излишнюю жидкость из переполненного мочевого пузыря, а затем пошлёпал к своему купе, зацепив по дороге скомканную бумажку с номером вагона и купе, совершенно неизвестного Ивану. Следуя надписи на искомой записке, одетые лишь в нестираные трусы отставной полковник и православный батюшка медленно добрели до искомого купе и, отодвинув Василия за спину, Олейник слегка приоткрыл железную дверь… Номер неизвестного напарникам гражданина почти не отличался от их собственного. Единственное отличие было то, что прямо посреди салона находился высокий табурет, на котором, не доставая до сидушки, болтался на прикрепленной к лампочке петле уже знакомый им вымогатель, высунув синий язык на бок, а в левой руке зажав красный пионерский значок… Прямо за отворотом пиджака была приколота булавкой коротенькая записка, в которой покойный чистосердечно признался в противоестественной, в состоянии алкогольной депрессии, содомии с проводником этого вагона. О чём сожалеет до глубины души и по причине нежелания жить с этим грехом на белом свете накладывает на себя руки. Так что никого винить не в праве… Достаточно было одного взгляда. Ваня попятился, толкнул батюшку, и они живенько вывалились в коридор, по которому как раз шагал незнакомый тип при галстуке. Замешанный он там или нет, но покосился подозрительно. Олейник моментально обернулся и громко сказал с таким видом, словно обращался к кому-то живехонькому, оставшемуся в купе: — Раньше надо было думать, морда пьяная, где я тебе сейчас презервативы найду? Эй, мужик, у тебя презервативов нет? Я бы купил. Тип при галстуке вздрогнул, сбился с шага, пробормотал что-то на языке родных осин и бочком-бочком удалился. — Ничто так не обезоруживает человека, как простой житейский вопрос, — проворчал Иван, захлопывая дверь. — Пошли отсюда. Совершенно ни к чему нам его «находить», мы его в глаза не видели, вообще не знаем. И они без лишней спешки, но и не медля, покинули место происшествия. — Ну вот, — сказал Олейник в тамбуре. — Никто не пытался нас впутать и подставить. Умиление берет от такой заботы… Интересно, чем расплачиваться-то придется за столь теплое отношение? — Да уж, надо полагать. Укоротили немножко человечка, чтобы не совался поперед батьки в пекло… — То есть, по вашему мнению, это ещё не конец и свора охотников за бедным вагоном на этом не заканчивается? — Боюсь, что так, Иван Васильевич, — грустно покачал головой отец Онуфрий и, проследовав к родным полкам, затворившись на семь засовов, они завалились спать.