Держи меня за руку, а?

— О да, детка, тебе нравится? — томно шепчет Карл, чуть прикусывая губу. — Может, хватит? — спрашиваю я и заправляю ему за ухо непослушный локон, выбившийся из небрежного пучка на голове. — Я так не считаю, — Гейзенберг и не думает слушаться меня и только добавляет: — Хочешь пожёстче? — Карл… Настроение у него сегодня чересчур уж игривое, даже с учётом праздника, а широкая лыба от уха до уха прямо-таки липнет к его лицу. — Твою мать, ну заканчивай уже изгаляться над курицей и запихни её в духовку, — наконец-то не выдерживаю я, наблюдая, как Гейзенберг на протяжении пятнадцати минут издевается над несчастным пернатым и натирает его бока смесью специй. — Не так быстро, эта курочка была о-очень плохой девочкой. Папочка-волк должен показать птичке, как нужно себя вести. — Эта курочка уже заплатила за все свои грехи наперёд, — если не прекратить сеанс гейзенберговской кулинарии, то мы рискуем вообще остаться без ужина. — Ты просто завидуешь, что сейчас не на её месте… Эй, оторвёшь же! — Он всё равно не настоящий, — хитро ухмыляюсь я и снова дёргаю его за лохматый волчий хвост, пришитый к пижаме. Благодаря Розе мы стали счастливыми обладателями забавных плюшевых костюмчиков, а благодаря её воистину магическому умению обыгрывать нас во что только угодно — начиная от настолок и заканчивая картами — ещё и обязались носить их всю предстоящую неделю. Научить семилетнего ребёнка азартным играм — лучшее, что могли сделать два престарелых дурака. Впрочем, Роза в облике волчонка выглядела мило и трогательно — от слова «трогать» — и я не упустил случая сцапать мягкий ушастый комочек в охапку и хорошенько пощекотать до истошных детских визгов и смеха вперемешку. Карл всё это время самодовольно скалился во все тридцать два и как мог подначивал мои любящие издевательства над дочерью, пока я не принялся и за него, тщательно пройдясь по рёбрам и другим чувствительным местечкам юркими пальцами. — Сейчас Крис явится, а у нас даже закусить нечем, — с укором произношу я, всё так же не выпуская из руки лохматый хвост. — Тебе-то есть чем, да, Итан? — Карл прищуривает свои наглые глаза и плотоядно скользит по мне взглядом, в очередной раз указывая на мой позорный проигрыш. — Заткнись. — Месяц, целый месяц, детка! Может, ещё как-нибудь поспорим? — Да ни в жизнь, — я и так нынче в долгах как в шелках. — А по тебе и не скажешь, что ты против. — Захлопнись, Гейзенберг, — фыркаю я и ощутимо стискиваю его ягодицу, — я просто человек слова и с достоинством принимаю поражение. — Принимать у тебя получается мастерски, — не упускает он случая подколоть меня, за что получает едкий взгляд и шлепок по круглой плюшевой заднице. — Провоцируешь? — Ничуть, вредный ты мерзавец. Я — самый неудачливый человек в этом семействе. И я должен ему месяц минетов. Да. Спорить с Карлом — человеком, что провёл в одиночестве на фабрике не один десяток лет, — на воздержание, было моей глупейшей ошибкой. Куда уж мне соревноваться с мастером на все руки, у которого из интимной близости были только свидания со своим дружком в штанах. — Ты и трёх дней не выдержишь, Итан, — глумливо произнёс он таким тоном, словно уже был уверен в своей победе. — Это ещё почему?! — сразу же вспыхнул я, подскакивая с места и с недовольством скрещивая руки на груди. — Потому что я знаю, какое ты ебливое животное, Итан. Сам приползёшь ко мне, вот увидишь. — Вот псина! И не думай, держи свой хер при себе, посмотрим ещё кто кого, — я зарычал сквозь зубы, ощущая, как во мне кипит желание оттаскать наглеца за космы. — Поспорим? — На что? — Если продуешь, будешь месяц мне сосать по первому требованию, а если нет — так уж и быть, стану отрабатывать на тебе свои навыки. — Годится, — согласился я, а Роза, впрыпрыжку пробегавшая мимо гостиной со стопкой альбомных листов и, к счастью, не слышавшая похабных разговорчиков, стала независимым судьёй в нашем противостоянии двух спермотоксикозников. — А из-за чего вы поспог’или? — с интересом спросила она и легонько стукнула ребром ладошки по нашим сцепленным рукам, вопросительно уставившись на двух великовозрастных идиотов своими большими глазами. — Это секрет, мелкая, — растянулся в коварной улыбке Карл, — но, скажем так, кто первым облажается, тот и свистит в дудку второго. — Папа, — задумчиво обратилась ко мне Роза, — а ты умеешь? Кажется, я тогда покраснел от кончиков ушей и до самых пят, а после так же резко побледнел, почувствовав, что ещё немного — и меня хватит припадок. — О-о-о, — многозначительно протянул Гейзенберг, а лыба стала ещё шире. — Твой папа очень виртуозно играет на моём инструменте. — Гад, — прошипел я, мысленно надеясь, что его ебало внезапно треснет и поубавит заразе радости. Роза, удовлетворившись размытым ответом Карла, продолжила своё паломничество в сторону прихожей, и через минуту мы услышали её визг и кряхтение Криса, которого, видимо, от радости нежно, но весьма упорно душили в объятиях. Неизменная ситуация по субботам. — …а ещё папа умеет играть на дудке Карла, — донёсся до нас звонкий голосок Розмари, вещавший Редфилду о минутах моего позора. — Три дня, Итан, — прошептал мне Карл, нарочно задевая тёплыми губами мочку уха. — Три дня. Два. Я выдержал два, прежде чем мой легион постыдно сдался под натиском врага. О, римские префекты надели бы траур до конца своих дней и отбросили знаки достоинства прочь, только узнай, как низко пал я, выгибаясь под Карлом и сквозь хрипы в сорванном горле умоляя его трахать меня сильнее. Душил постыдные стоны, уткнувшись раскрасневшимся лицом в подушку или прячась в собственных ладонях, словно девственник, впервые пробующий вкус близости, а Гейзенберг надменно ухмылялся, радуясь лёгкой победе и не замедляясь ни на секунду до полного моего изнеможения. — И не думай, что следующий раз пойдёт в счёт моего праздничного подарка, Уинтер-р-с-с. — Отвали от меня к чёртовой бабушке, извращенец, — огрызаюсь я, — и затолкай, наконец, проклятую курицу в духовку! Выводить меня из равновесия у Карла выходит лучше всего. И все пять дней, пока мы готовимся к Рождеству, он только этим и занимается. Его треклятая шопоголия не прошла и по истечении семи лет, и что хуже всего — передалась неизлечимой заразой к Розе. А потому я просто-напросто смирился с тем, что к празднику наше уютное семейное гнёздышко вновь превратилось в склад ёлочных игрушек, блестящей мишуры, бесчисленных милей гирлянд и тонн самодельных бумажных снежинок, которыми два вредителя с упоением и — не скрыть — непреодолимым упорством обклеили все стены по периметру, начиная с кухни и заканчивая нашей с Карлом спальней. Впрочем, на этом двоица не остановилась, меж собою рассудив, что если украшать дом, то делать это по полной. И я бы вовсе не удивился, загляни к нам кто-то из соседней галактики, судя по тому, как призывчиво и гостеприимно мигало наше обиталище сотнями разноцветных огоньков. Но… Ожидаем мы сегодня только Криса и его новую пассию. Не знаю, где он умудрился выцепить эту кралю, а главное — как, но светловолосое чудо, младше его на полтора десятка лет, с набором из адски-стервозного характера, интеллектом Нобелевского лауреата и обманчиво милой мордашкой явно положительно на него влияло. Не стану гадать, сказывался на нём внезапно возросший уровень заботы и женской ласки или же регулярный секс, но Редфилд расцвёл как сирень по весне и благоухал своим счастьем так, что меня едва не перекосило от вида его сияющей и мечтательно-улыбчивой физиономии. Я за него был рад. Впрочем, как и Карл. Не радовалась только Роза, словив приступ ревности и заперевшись в своей комнате на замок на целый день, пока я, мольбами и уговорами пытаясь вытащить её на белый свет, не дозвонился до Редфилда и в срочном порядке не вызвал новоиспечённого героя-любовника к нам домой. На некоторое время в нашей скромной грибной обители наступил мир и покой, хоть дочь и при следующей встрече с драгоценным дядей Крисом вела себя нарочито холодно и демонстративно игнорировала любую его попытку с ней заговорить. Видимо, для семилетки подобное стало, если не трагедией вселенского масштаба, то точно локальным катаклизмом. Скрип и тихие шаги в прихожей вынуждают меня обернуться и покинуть кухню: на пороге, отряхиваясь от мелкого снега топчется Крис, и, судя по тому, что видок его напоминает тёмную тучу в ураган, день у Редфилда не задался с самого утра. — А где?.. — удивлённо вопрошаю я вместо приветствия. — Ты один, что ли? — Нигде, — бурчит он, но я уверен, что на языке у него крутится явно иное словечко. — Укатила к родителям в Барселону. — А чего ты не вместе с ней? — Сказала, что хочет провести Рождество с родными, а меня вроде как с ними знакомить рано, — хмуро произносит Крис, стаскивая ботинки. — Да и, чёрт побери, не стану же я её волоком тащить за собой. — Лады, ты проходи, присаживайся… — я едва успеваю отскочить в сторону, когда Роза с криками «Дядя Крис!» проносится мимо и вцепляется ручонками в своего верного солдата. Кто-кто, а уж она точно радуется тому, что он явился один-одинёшенький и без сопровождения весьма сомнительной по её вескому детскому мнению дамы. Розмари увлекает Криса за собой в гостиную, по пути беспрестанно щебеча обо всём на свете и непременно важном, а я, выцепив Главного Кулинара, продолжаю вместе с ним накрывать на стол. — Блин, алкоголь забыли. Я в кладовую, — у нас там нынче целый склад бухла всех видов и сортов. Что сказать, всегда мечтал о личном винном погребе. — Я с тобой, — Карл направляется вслед за мной, — а то опять выберешь свою кислятину. Я лишь беззлобно фыркаю в ответ на его реплику относительно моего вкуса в вине и через плечо бросаю: — Малышка, ты за главную. Крис, не балуй. В кладовой у нас абсолютный первородный хаос и нагромождения различного шмотья, и лишь стеллаж с алкоголем приветливо отсвечивает чистотой и стеклянными боками бутылок. Темпы употребления спиртного в этом семействе поражают воображение, а Карл лично прикладывает руку к увеличению процентов в статистических данных, через каждые пару дней с головой окунаясь в алкогольно-чертёжный бред. — И какое выбр… — не успеваю договорить я, как дверь захлопывается, а лампочка над головой едва слышно трещит, и кладовка в мгновение ока погружается в кромешную темноту. Я, пошатываясь от резкой смены освещения, нащупываю руками подпорку металлической полки и намертво вцепляюсь в неё, надеясь не споткнуться о кучу хлама, сваленного на пол, и не расшибить себе нос. — Кажется, перегорела, — в рычащем тоне Карла так и слышится нескрываемая игривая насмешка за проделанную шалость. — Ты ведь это нарочно сделал, да? — я с ворчанием оборачиваюсь на источник голоса, и ответом мне становится тихий и вовсе не двусмысленный звук расстёгиваемой молнии, а следом за ним и шуршание одежды. — Удачное стечение обстоятельств, детка. — Мы их там одних оставили, — пытаюсь я достучаться до голоса его разума. — Редфилду трындец. Во тьме поблёскивают серебром огоньки-глаза, прожигая своим нереальным светом меня насквозь, и я, сам того не желая, отступаю назад, словно пытаясь скрыться от пронзительного и раздевающего догола взгляда. И мои жалкие попытки сопротивления пресекаются на корню, когда Карл намертво вцепляется мне в талию и притягивает к себе, вжимаясь стояком прямо в бедро. Даже сквозь несколько слоёв плотной ткани я чувствую, насколько его член горячий, и мне внезапно становится невыносимо жарко и душно в тесной тёмной комнате. Одежда липнет к резко вспотевшему телу, а стены чернотой сжимаются вокруг, оплетают по рукам и ногам плотными ремнями, вынуждая неподвижно замереть на месте и... ...чёрт, ожидать дальнейшего продолжения. — Испугался? — пальцы Карла поглаживают меня по бокам, вырисовывая хаотичный узор, а сухие шершавые губы невесомо касаются шеи и вкрадчиво бегут вверх вдоль линии челюсти, чтобы вновь спуститься вниз, до яремной ямки, оставляя уже более настойчивые, болезненные поцелуи. Зубами он цепляет собачку молнии на моей плюшевой пижаме и тянет до середины груди, а я забываю как дышать и прикрываю глаза, напрягшись всем телом, словно мелкая слабая добыча перед опасным хищником. — Знал бы ты, Уинтерс, как я хочу нагнуть тебя и жёстко трахнуть. Прямо здесь, разодрав на тебе одежду и вставив по самые яйца без подготовки, — шепчет Карл, выдыхая мне прямо в солнечное сплетение, и ведёт кончиком носа вверх, втягивая ноздрями мой запах. — Пока сквозь слёзы ты не станешь умолять, выпрашивать меня хоть на секунду остановиться… Но знаешь что? — Что? — я расфокусированно ловлю глазами мерцающие в темноте радужки. — Я даже не подумаю останавливаться, детка. Откровенная и донельзя действенная провокация. Я пропускаю короткий сдавленный стон, что в тишине кладовой кажется мне, напротив, слишком шумным и пошлым, и вздрагиваю, когда клыки царапающе-остро задевают отвердевший сосок и до крови прикусывают ключицу. Укус пылает огнём, и пульсирующие вспышки от него расходятся от выпирающей косточки и к шее, мягко затихая и вновь накатывая опьяняющей рассудок волной, едва влажный язык Карла обводит ранку по кругу. Сильные ладони не дают мне отстраниться, удерживают на месте, и страх потерять равновесие в темноте отходит на задний план, затухает и перекрывается ощущением власти: неприкрытым, но столь размытым, на тонкой границе между грубостью и тёплой, согревающей нежностью. — На колени, волчонок, — Карл с силой нажимает мне на плечо одной рукой, заставляя опуститься вниз, прямо на прохладный бетонный пол кладовой, а второй придерживает за шею и щекотно поглаживает кадык большим пальцем. В темноте все мои чувства обостряются до предела, и возбуждение электрическим разрядом расходится по коже, проникает в мышцы и стекает ниже, вызывая тяжесть между ног. Лицо и шею обдаёт удушающим жаром, когда Карл вплетает пальцы в мои волосы и красноречивее некуда проводит по сухим губам головкой возбуждённого члена. Я слизываю кончиком языка солоноватую прозрачную каплю смазки, растёртую по моей коже, прекрасно понимая, что Гейзенберг всё видит и пристально следит своими нереальными звериными глазами за каждым моим действием. — Давай, детка, возьми его в ротик. — Да, папочка, — тихо выдыхаю я, потираясь щекой о его бедро и оставляя на коже лёгкий поцелуй. А после касаюсь губами липкой от смазки головки: поначалу легко и дразняще медленно, чуть обводя языком по кругу, словно пробую на вкус конфету. Лениво облизываю, подмечая, как Карл напрягается всем телом от моих действий, и столь же неспешно вбираю полностью в рот, начиная посасывать более активно. Пальцы Гейзенберга перебирают мои волосы, и мне передаётся его нетерпение, от чего я задеваю языком уздечку и чуть прикусываю чувствительное место зубами, вызывая волну дрожи в его теле. — Блядь, детка, побыстрее, — Карл слегка виляет бёдрами вперёд, и первые его движения кажутся до невозможности тягучими, словно он даёт мне привыкнуть и прочувствовать, как напряжённый член скользит меж губ на язык и дальше в горло, отзывается пульсацией во рту и входит просто до упора. Как подрагивают от прилившей крови изогнутые венки, а сам орган становится ещё твёрже и увеличивается в размерах. Я выпускаю член изо рта, пытаясь отдышаться, и веду рукой по влажной плоти, потирая подушечкой пальца уздечку. Карл стискивает мой затылок и вновь насаживает на себя, уже резче и жёстко, словно остатки его выдержки безвозвратно истлевают с каждой секундой. И он толкается мне в рот с таким напором, что я начинаю задыхаться, чувствуя, как судорожно сжимаются стенки горла и начинают саднить, а мой собственный жалкий полузадушенный стон тонет в хлюпающих звуках. Из глаз брызгают слёзы, дорожками сбегая вниз по щекам, лёгкие жжёт от нехватки кислорода, пока он, раскачиваясь, вколачивается в мой рот. Я слабо царапаю пальцами его бедро, надеясь получить хоть пару секунд передышки, но Гейзенберг лишь крепче прижимает меня к паху так, что я почти дотрагиваюсь губами до самого основания члена. — Пиздец, — тянет Карл сквозь сцепленные зубы, — какая же ты сладкая шлюшка, хочу ещё глубже. И мне почему-то кажется, что я сейчас кончу только от его пошлостей и тихого, рычащего голоса. — Подрочи себе, — хрипло произносит он и толкается в горло, а я, путаясь в собственной одежде и дрожащими пальцами стаскивая рукава, всё же послушно ныряю ладонью под резинку белья, сжимая в пальцах собственный орган и начиная быстро двигать рукой. Слюна течёт по моему подбородку прямо на шею, и я почти закатываю глаза от боли и наслаждения, сплетающихся меж собою в одну мелодию нашей страсти, утопая в ней, словно в бурлящем потоке. Наши синхронные стоны дополняют друг друга, и все чувства улетучиваются и вытесняются волнами приятного жара, устойчивым запахом секса и двух раскаленных тел. Гейзенберг с неистовостью тянет мои волосы на себя и содрогается всем телом, заполняя мой рот вязким семенем. И я кончаю спустя пару секунд в ладонь, попутно забрызгав пол и задыхаясь от избытка собственной слюны и горьковатой спермы в горле. — Ты ведь не можешь всё так оставить? — будто сквозь шум воды доносятся до меня его слова. Он склоняется и тянет меня за запястье, совсем недвусмысленно намекая на то, что я обязан сделать. И разум мой покорно подчиняется властному голосу, а язык уже вылизывает дочиста испачканную руку. Спустя пару минут Карл уже вытаскивает меня из кладовой, кое-как натянув пижаму и попутно выхватив парочку первых попавшихся бутылок вина. — Долго же вас не было, — ворчливо произносит Редфилд, внимательно рассматривая наши покрасневшие лица. Мои заплаканные глаза, припухшие губы и рассеянный взгляд выдают нас по всем фронтам, ясно давая понять, по какой именно причине возникла наша задержка в кладовой. Гейзенберг всё ещё придерживает меня под руку, не позволяя позорно свалиться с ног, хоть мне сейчас и очень хочется обессиленно завалиться набок и пролежать так лишних полчаса. — Так это… — он задумчиво чешет висок. — …лампочка перегорела. Темно было. — Я так и понял, — выдает Крис, не веря ни единому нашему слову. Учинённый за наше отсутствие бардак в гостиной намекает, что два проказника — постарше и помладше — времени даром не теряли, а в меру румяное и неровно обезноженное пернатое на столе чётко отвечает, что голодны они не остались. — Папа! — пищит позади нас Роза, протягивая неожиданный подарок. — Это тебе! — Какого… лешего… Редфилд?! — то ли вопросительно, то ли возмущённо выдаёт Карл, не переставая крутить в руках разрисованную радужными цветочками любимую кожаную шляпу. — Это что вообще такое? Выражение лица у него сменяется резкими кадрами старого кинофильма: от растерянного и непонимающего до отчаявшегося. — Я хотел уточнить, можно ли, но вы были заняты… Сменой лампочки, — хитро ухмыляется Крис. — Я куплю тебе новую, — вяло выдыхаю я. — Давайте, что ли, гирлянду на ёлке включим? Рождество всё-таки. — Поддерживаю, — с подозрительным энтузиазмом соглашается Редфилд, — только пусть Карл взглянет для начала на свой плащ. Его я лично расписал. И почему-то огромный розовый член на всю спину никого не удивляет.