Люми-Люмичурл

«За Мондштадт, как и всегда». Джин с раннего детства знала, что из нее растят героиню. Пять-тридцать — подъем, пробежка по городу, с шести-тридцати до семи-ноль-ноль завтрак, потом до одиннадцати часов учеба с лично нанятыми матерью преподавателями — Фредерика желала, чтобы ее дочь и наследница славного клана Гуннхильдр получила наилучшее образование, а потому даже не рассматривала возможность отдать ее в обычную школу, куда бегали по утрам все остальные мондштадтские дети. С одиннадцати до полудня — время для учения уроков, с полудня до полпервого — обед, затем пятнадцать минут перерыв, после этого до двух часов занятие с учителями музыки; после этого — изнуряющие тренировки, потому что Фредерика не могла допустить, чтобы наследница древнейшего клана Мондштадта была в бою хуже, чем владельцы Глаза Бога. «Когда получишь Глаз, - говорила иногда Фредерика таким тоном, будто одарение юной Джин величайшим знаком милости архонтов и вправду было лишь вопросом времени, - наймем еще одного учителя. Я списалась с Академией Сумеру; у них есть мастера во всех семи стихиях, так что как только ты станешь владелицей Глаза, я сразу выпишу тебе нужного преподавателя — лучшего во всех семи нациях». С шести до полседьмого — ужин, пятнадцать минут перерыв, затем занятия по ораторскому искусству, потому что истинный рыцарь должен быть мастером как оружия, так и языка. «Мондштадт окружен врагами, Джин, - лицо у Фредерики в моменты таких речей становилось жестким, стальным, как ее доспехи, - мечом ты отобьешься от хиличурлов и магов Бездны, а словами — от Фатуи, чтоб им, крысам, пусто было. Снежную оружием Мондштадт не возьмет — учись заговаривать зубы». С восьми до десяти вечера — время на уроки, но Джин часто засиживалась дольше, потому что задания давали сложные, и кофеиновая зависимость, наверно, пошла именно с тех времен; с десяти до пяти-тридцати — сон. И по кругу. Раньше мать еще сдерживал кое-как папа, но после развода она принялась лепить со всей страстью и рвением из старшей дочери ту, кем всегда мечтала ее сделать — идеальной наследницей клана, маленькой леди совершенство. История Мондштада от первого упоминания во времена Декарабиана вплоть до нынешней секунды? Знать назубок, так, чтобы, разбуди ее кто посреди ночи, она могла пересказать ее с любого момента от любого лица. Сборники баллад? Выучить все наизусть, а ноты запомнить моторной памятью. Владение мечом? Отточить до совершенства, чтобы ни один человек на свете не посмел сказать, что Джин Гуннхильдр — плохая воительница. И Джин учила. Джин впитывала, запоминала, вбивала себе в костную память каждый взмах клинка, каждый уворот, каждую трель и в каком порядке перебирать струны, чтобы сыграть «Нежнейшую силу». За Мондштадт, как и всегда — чтобы другие дети играли в догонялки на чистых и мирных улицах, чтобы другие девушки краснели и отводили глаза, смущенно прикрывая лицо тонкими нежными ладошками, когда их любимые дарили бы им сорванные у городских стен одуванчики, чтобы другие женщины занимались тем, чем хотели, и жили без страха. За Мондштадт, как и всегда — ради других. Джин несла этот девиз, широко расправив плечи и сжав в покрытой старыми мозолями руке меч. Из Джин растили идеал. Идеал во всем — в бою, в манерах, в знаниях. Даже ее будущая семейная жизнь была распланирована ее матерью от и до — женщина не могла допустить, чтобы ее дочь посрамила имя клана неправильным замужеством. «Тот мальчишка, сын Крепуса, - бросила однажды мимоходом Фредерика, когда Джин вернулась со службы, - он капитан, как и ты, да и по возрасту вы ровесники. Присматривайся к нему пока. Когда вам исполнится восемнадцать, поженитесь; Крепус — мямля, но я с ним переговорю, и он поймет, что так будет лучше для всех, а мальчишка отца ослушаться не посмеет». О том, что господин Крепус вообще-то воспитывает двух мальчишек, Джин даже не заикнулась — мать никогда во втором ребенке никого, кроме паразитировавшего на добром имени семьи подкидыша, не видела и напрочь отказывалась считать его частью клана Рагнвиндр. Из Джин растили героиню. Идеального рыцаря. Идеальную — по представлению Фредерики — женщину. Идеальное лицо Мондштадта. И Джин знала, что так и надо. Что это правильно — то, как она посвящает всю себя только учебе, тренировкам, а потом и службе, то, как она в пятнадцать лет стала капитаном отряда и получила титул Рыцаря Одуванчиков (и нет, ей, пятнадцатилетней девчонке, не было до дрожи в коленках и пустоте в груди страшно в этот момент, что вы — ей, Гуннхильдр, страшно принимать такой титул? Вы шутите!). Она знала, что так надо. Ее для этого растили. И она, как мать приказала, присматривалась к своему другу детства, с которым они показывали друг другу домашних черепашек и кидали покрытые энергией пиро куски коры в крио-слаймов, иногда ошивавшихся на берегу. Доприсматривалась — до спертого дыхания и слез в подушку, потому что она — Джин Гуннхильдр, и волосы у нее светлые, как лен, а не иссиня-черные, и кожа у нее фарфоровая, а не смуглая, и глаза у нее совсем обычные, небесно-голубые, как у многих мондштадцев, и в них не пляшут звезды неизвестных миров; мать говорила ей, что она красивая, папа, когда еще не ушел из семьи, забрав младшую сестру, смеялся, что, едва дочка подрастет, от женихов отбоя не будет, что ей весь город в ноги с цветами штабелями уложится — но почему-то единственный, от кого колотилось сердце, смотрел восторженно-влюбленно не на нее. Когда у Джин что-то не получалось, мать говорила, что она старается недостаточно, и Джин старалась еще лучше, еще сильнее, потому что если Фредерика сказала, что больше стараний равняется лучшему результату, то так и есть. Но именно тогда Джин выучила свой самый важный урок в жизни — иногда ты просто не можешь быть достаточно хорошей, сколько ни старайся. Иногда ты просто не та. Было больно. Но Джин сказала себе — я это переболею, я Джин Гуннхильдр, наследница клана Гуннхильдр, капитан Ордо Фавониус, Рыцарь Одуванчиков, и у меня нет времени на то, чтобы страдать, когда вокруг меня столько людей, которым нужна помощь; в конце концов, подростковая влюбленность сгорела в усталости от постоянно загруженных дней, и пламя чужих волос перестало перекидываться в грудную клетку, разжигая в ней лесной пожар. А потом ее повысили в звании до мастера рыцарей. А потом господин Крепус был убит, его сын исчез на три года, а воспитанник занял освободившееся место капитана кавалерии. А потом в городе прочно обосновались Фатуи, но Джин, едва ставшая мастером, все же смогла справиться и с дипломатическим давлением Снежной, и с планами предателей в стане Ордо Фавониус, и с разгулявшимся Орденом Бездны, за что была благословлена Барбатосом — она до сих пор помнила, как ласковый ветер касался ладоней, в которых лежал бирюзовый Глаз Бога с крыльями Анемо на нем. А потом случился злополучный Луди Гарпастум, заварушка с убитыми дипломатами, Коллеи, скандал со Снежной из-за вскрывшихся деяний одного из Предвестников, Иль Дотторе, а потом Грандмастер Варка забрал лучших рыцарей и их с ее младшей сестрой папу, Сенешаля Церкви Фавония, в поход… Джин, назначенная действующим Грандмастером, в какой-то момент думала, что сойдет с ума. Лиза, их библиотекарша, она же лучшая выпускница Академии Сумеру за последние двести лет, она же несостоявшаяся капитанша Ордо Фавониус, не захотевшая взваливать на себя ответственность за отряд, только легонько целовала ее в висок, мягкими движениями разминая затекшие от долгого сидения за бумагами плечи, и говорила, что все получится, что у Джин есть капитаны, которым можно отдать часть дел, что ей не обязательно все взваливать на себя. Но как иначе? Даже если она распределит дела между капитанами, у которых и без того работы невпроворот, останется столько всего, что ей разгребать придется сутками напролет; ах, если бы в дне было бы хотя бы тридцать часов! ...когда очередная смена дозора на Пике Буревестника вернулась в Мондштадт с пищевым отравлением и новостями о том, что в местности замечена человеческая девушка с маской анемо-шамачурла набекрень, Джин подумала, что это — шанс, посланный ей самим Барбатосом. Из Джин растили героиню. Чем старше она становилась, тем больше ее понимание этого слова разнилось с мнением матери — и с мнением всего города, если уж на то пошло. Джин всегда считала своим идеалом Веннессу. Рыцарь Львиного Клыка — свирепая воительница, сильная и непревзойденная на поле боя; Рыцарь Одуванчиков — нежная и любящая правительница, защитница и утешительница. На родном мондштадтском наречии «одуванчик» звучал так же, как «львиный клык», и Джин всегда видела в этом символизм. Сила и нежность, стойкость и любовь — то, какой была Веннесса, освободительница Мондштадта, и то, какой должна была быть Джин, его защитница. Мать говорила ей, что Джин должна оборонять город речами от Фатуи и мечом от хиличурлов и Ордена Бездны. Джин ей верила — не могла не верить: сколько раз она видела, как ее товарищи по оружию, да и она сама, что греха таить, возвращались побитыми и ранеными после стычек с дикарями и магами Бездны. Грандмастер Варка после таких вылазок ругался на монстров, на то, что «какое-то полуразумное зверье, Бездна знает откуда раздобывшее арбалеты, крошит моих лучших ребят и девчонок», и Джин впитывала эту вековую ненависть людей к хиличурлам, как губка. Однажды, задержавшись в библиотеке и разговорившись с Лизой, Джин услышала незнакомую речь. Так она познакомилась с Эллой Маск, правнучкой известного исследователя-лингвиста, изучавшей язык хиличурлов по словарям, составленным ее славным предком. Маленькая женщина, по росту и комплекции походившая на ребенка (когда Джин узнала, что доктор Эдит, проводившая исследования в Долине Ветров, - младшая сестра Эллы, она поначалу даже не поверила), с жаром принялась рассказывать заговорившей с ней Джин о том, что хиличурлы разумны, что у них есть язык, культура, песни, общество, заслуживающие изучения, и то, как рыцари убивают их, как каких-то животных, совершенно безобразно и мерзко; Джин сперва опешила от напора исследовательницы, но она не была бы действующим Грандмастером рыцарей, если бы она позволила себе закрыться от новых знаний и мнения, отличающегося от ее собственного. В конце концов, именно за эту открытость, гибкость ума и умение слушать она стала единственной жительницей Мондштадта, для которой у снежнянской сказительницы, остановившейся в их городе, не нашлось злого слова — по крайней мере, так ей сказал однажды Дилюк Рагнвиндр, тот самый родной сын господина Крепуса, наследник винокурни «Рассвет» и хозяин таверны «Доля Ангелов», в которой каждый вечер гуслярка «приходила мозолить ему глаза». Джин выслушала Эллу. И мысль, пришедшая после разговора, поразила ее настолько, что Джин несколько часов нарезала круги по кабинету, забросив все дела, и думала, думала, думала. Если бы ей дали возможность принести в Мондштадт мир хотя бы на одном из двух фронтов — имела бы она право отказаться? Оборона и от Ордена Бездны, и от Фатуи одновременно истощала всех; если бы у нее получилось донести хотя бы до капитанов, что с хиличурлами, как с разумными существами, имеющими общественную организацию и язык, можно было бы попробовать договориться и заключить хотя бы какое-никакое, но перемирие… Это звучало почти сказочно. И поэтому Джин, едва услышав от дозорных о девушке с маской шамачурла, которая из мести что-то, видимо, подлила им в еду и отравила слабого на желудок и кишечник Гарри, тут же ухватилась за эту возможность и издала указ — при первой же встрече привести ее в город целой и невредимой, желательно не силой, но последнее опционально. Это был ее шанс. Шанс снять один из двух фронтов с Мондштадта, чтобы все силы можно было бросить на выдворение Фатуи из города. Джин с нетерпением ждала, когда какому-нибудь рыцарю все-таки удастся наткнуться на девушку вновь — Грандмастер не хотела заставлять их искать ее, в конце концов, незнакомка не была каким-то редким артефактом или дичью, чтобы за ней охотиться; Джин, признаться, ставила на то, что юркая и вездесущая Эмбер станет той, кто справится с этим заданием. Еще была надежда на Эулу и ее разведчиков, но их отряд ушел в другую сторону, и выдергивать их оттуда срочным приказом не хотелось, да и не было особой на то нужды. Из Джин растили героиню. Джин надеялась этой героиней, принесшей в Мондштадт мир и процветание, стать. Но судьба решила в очередной раз напомнить ей, что планы — как Фредерики, так и ее собственные — имели противное свойство иногда не срабатывать. *** Когда на нее, выбежавшую на крыльцо штаба, чуть не налетела ударившаяся в слезы Эмбер, Джин поняла, что ситуация, как сказал бы Грандмастер Варка, швах. Ситуация с самого начала была швах. Рано утром Джин приступила к инвентаризации штаба, которую давно хотела провести, но план дел был расписан на многие дни вперед, и вписать в него еще один пункт получилось с огромным трудом. Оружейная первой подверглась тщательной проверке, в процессе которой обнаружилась недостача двух тренировочных одноручных мечей; сверившись с учетной книгой, Джин нашла имена тех, за кем были закреплены пропавшие клинки — двое оруженосцев, еще не прошедших экзамен на рыцаря. Женщина сделала мысленную пометку — расспросить детвору после обхода штаба; если Ноэлль, их горничная, не сообщила ей о пропаже вечером, значит, мечи исчезли ночью, и, скорее всего, оруженосцы просто утащили их и пошли с ними искать приключений — Джин помнила этих двоих, совсем дети, но энергии и жажды геройства хоть отбавляй. Эту неуемную мелкодежь Сайрусу бы, главе мондштадтской Гильдии Искателей Приключений, сдать — как бы леди действующий Грандмастер ни любила новобранцев, она все же понимала, что этим двоим жизнь рыцаря, в девяноста процентах случаев однообразная и статичная, не подойдет. Еще одна мысленная пометка — поговорить с Сайрусом и привести к нему двух оруженосцев на собеседование. В остальном же все было хорошо — даже идеально: Ноэлль, как всегда, вычистила буквально каждый уголочек штаба до блеска, и Джин покачала головой при мысли, что девочка опять переработала. Убедить ее позаботиться о себе являлось задачей невыполнимой: чересчур ответственная Ноэлль серьезно кивала, клятвенно обещая не перерабатывать, а потом Джин докладывали, что девушку опять видели выполняющей работу за кем-то еще — например, разносящей напитки в таверне, потому что она заскочила буквально на секундочку, потому что на крышу «Доли Ангелов» забрался кот Маргарет, хозяйки «Кошкиного хвоста», а потом он оттуда спрыгнул и юркнул в окно, и Ноэлль зашла забрать его, а бармен Чарльз выглядел таким уставшим, и… и да. Капитану кавалерии Кайе опять пришлось уводить не в меру деятельную горничную под клятвенные уверения, что-де он вот ну никак сам не может справиться с одним простеньким заданием и ему, несчастному, прямо сейчас нужна ее помощь. Следующим пунктом утреннего осмотра стояла проверка подвалов. Последний раз ее проводили еще до того, как Джин вообще вступила в Ордо Фавониус, и проводил ее Варка; при всем уважении к Грандмастеру, женщина не могла избавиться от крамольных мыслишек о том, что записи «состояние подвалов удовлетворительное» доверять не стоило — Варка был известен несколько… не шибко щепетильным отношением к повседневным рыцарским обязанностям. Рыцарь Борея, он идеально воплощал свой титул — очень сильный и умелый воин, он ветром носился от одного места к другому — по штабу ли, по всему ли Мондштадту, по целому ли континенту. Его стихией были экспедиции, походы, вещи великого размаха, подвиги, о которых потом слагали бы песни барды; его тяготил муторный рыцарский быт, заполнение бумаг, отчетов, накладных, договора, а особенно — переговоры с кем-либо. Поэтому Варка терпеть не мог Фатуи — те моментально заговаривали ему зубы, а он терялся и не знал, как отбрехаться от послов Снежной, не разбив пару скрытых масками лиц. Джин правда не знала, чего ожидать, спускаясь по лестнице к массивной деревянной двери, окованной сталью, но вариант, что замок заклинит, в список ожидаемых исходов, увы, входил. Женщина тогда, не сумев вынуть застрявший ключ, обреченно вздохнула и направилась на нижний ярус города к кузнецу. Ей правда было неловко отрывать Вагнера от работы, но ворчливый мастер, выслушав проблему, тут же отдал инструменты прямо в руки подмастерью, быстро проинструктировал парня и сказал Джин: - Ведите, госпожа Грандмастер. Она и привела. Вагнер тогда осмотрел, недовольно хмурясь, дверь, замок и застрявший в нем тяжелый ключ, что-то потрогал, повертел железку в руках и вынес неутешительный вердикт: - Дверь-то сама живая, госпожа Грандмастер, а то, что замок у вас в руках не рассыпался, так это, считайте, Барбатос миловал. За саму дверь кроме того, что не развалится еще лет сто, много чего умного не скажу, не мастер я по дереву работать, это вам к другому человеку надо, а вот замок… по башке бы настучать тому, кто его так забросил. Лет десять, не меньше, не смазывали, вестимо, заржавел по самое не могу. Потом он осмотрел петли, к которым дверь крепилась, почмокал и сообщил: - С петлями дела получше, менять не надо. Давайте так — к сегодняшнему вечеру замок вам новый будет, а расплатитесь уже когда принесу и поменяю. - Хорошо, - кивнула с облегчением Джин, радуясь, что еще одно внезапное дело разрешилось так быстро и мирно. А спустя несколько часов Ужас Бури напал на город, и вместо того, чтобы организованно спрятать всех граждан в специально вырытых под драконью — пусть и немного другую — угрозу подвалах-убежищах, Джин пришлось заявиться прямо на службу в собор и сказать напуганным гражданам оставаться внутри, а потом вместе с группой рыцарей пробежаться по городу и настоятельно порекомендовать всем, кто не находился в здании, спрятаться по домам, причем на нижних этажах, и не выходить, пока рыцари не объявят конец тревоги. Как же невовремя сломался замок… - Грандмастер Джин! - Эмбер затормозила перед ней, заламывая руки, и шмыгнула покрасневшим носом — только сейчас Джин увидела примчавшихся с ней алхимика Тимея, который выглядел так, будто его мешком с зерном по голове стукнули, и бледных, как снег, Софью и Паймон, - Люмин, та девушка с Пика, она- я пыталась ее догнать, но- - Эмбер, вдох, выдох, - Джин положила дрожавшей скаутке руку на плечо и чуть сжала, успокаивая, - вдох и выдох. Рассказывай. - Люмин прыгнула в смерч! У Джин что-то оборвалось внутри. Она подняла глаза на носившийся по площади черный ураган — даже не требовалось переходить на зрение стихий, чтобы ощутить бесновавшуюся и закручивавшуюся в воронке энергию Анемо и вплетенную в нее порчу Бездны. Смерч резко расширялся кверху, но в размерах вроде увеличиваться больше не собирался — только хаотично летал туда-сюда, кружился, гудя, и засасывал в себя брусчатку, воду, почву с цветами и содранную с ближайших крыш черепицу. Джин медленно выдохнула через нос и убрала руку с плеча вздрогнувшей брюнетки. Барбатос милосердный… - Прыгнула… - все еще не веря, прошептала, не отводя взгляда от темной и жуткой воронки, Джин, - прямо в смерч? - Да! - воскликнула, едва удерживая слезы, Эмбер, - они с Софьей и Паймон ждали меня у ворот, пока я бегала к Тимею, чтобы спросить, в городе ли мастер Альбедо, потому что Люмин нужно помочь найти ее пропавшего брата-близнеца, и я хотела попросить мастера Альбедо срисовать с Люмин портрет, чтобы развесить постеры по городу и окружным деревням, но тут прилетел Ужас Бури и напал на город! Я- я думала, я успею увести их в штаб, потому что тут безопаснее всего! Надо было сразу прятаться внутри «Хорошего охотника» или в лавке Тимея, а я не додумалась! Мы успели добежать до статуи Барбатоса, когда Ужас Бури призвал ураганы, и- Эмбер сипло вдохнула ртом и, вдруг резко замолчав, уставилась расширившимися глазами куда-то в ноги. Джин, поняв, что девочка просто-напросто впала в ступор, обняла ее и прижала к себе. Все рыцари были перепуганы до дрожи — да что там, даже Джин, к собственному неудовольствию, чувствовала неприятную ватность в ногах и то, как сложно ей стало сосредотачиваться. Она вдохнула. Медленно выдохнула. Девушка в ее руках, задрожав, все-таки разрыдалась. Уже хорошо. Лить слезы лучше, чем врезаться лбом в эмоциональную стену. - Я отпустила руку Люмин на последней лестнице, - продолжила вместо Эмбер Софья, жадно всматривавшаяся в небо, и ее обычно певучий бархатный голос звучал севшим, - она отстала от нас, когда мы пробегали парк. Когда я почувствовала, что нас слишком мало, и обернулась, она уже стояла, как статуя, и смотрела на ураган. Я пыталась позвать ее, но что там… как об стенку горох. Эмбер ринулась к ней, а Люмин — прямиком в воронку, и поминай как звали. Паймон, маленькая феечка-спутница снежнянки, всхлипнула и уткнулась носом в плечо подруги. Та отрешенно погладила ее по голове, не сводя глаз с поглотившего человека смерча. Джин вдохнула. Медленно выдохнула. Моргнула. В голове невовремя всплыли воспоминания об утреннем обходе, сломавшемся замке и двух пропавших мечах. Леди Грандмастер могла только понадеяться, что с теми оруженосцами все было в порядке. Но кто в здравом уме вообще мог сигануть прямиком в ураган? Без крыльев, без планера, без всего? В висках стрельнуло, но на лице Джин не дрогнул ни единый мускул. Ощущение абсолютного бессилия злило. Женщина всеми фибрами души рвалась что-то делать — нельзя было стоять на месте, когда кто-то находился в смертельной опасности! - но тут же подключался разум, щелкая по носу: стой, куда лезешь, что ты можешь против целого вихря, созданного сошедшим с ума одним из Четырех Ветров Мондштадта? Сделать что-то было жизненно необходимо. Сделать что-то было физически невозможно. - Да поможет ей Барбатос, - выдохнула Джин, - все в штаб, за мной! Барбатос, помоги этой дурной девочке, Люмин, — ты ведь хранитель всех свободных духом и архонт песен; если она выживет, барды будут петь о ней веками, а у Мондштадта появится надежда на перемирие... Джин, убедившись, что Эмбер и приведенная ею компания забежали в холл, захлопнула дверь. Дикий вой ветра слышался даже сквозь дуб и камень. *** «Эй, шаманка! Да или нет?» Да. «И почему ты очнулась в землях этих неженок? В топку этого пьяницу-барда, седлай ящерицу и лети ко мне! У меня веселее!» Люмин хотела было ответить — да я так-то за любой кипиш, кроме голодовки, но хотя бы скажите, в какую сторону на угнанном драконе лететь и как вас звать — как вдруг тело взорвалось, и это ощущение выбило весь воздух из легких и все мысли из головы. Она часто попадала под огненные заклятия в путешествиях по мирам — под шальные файерболлы, под магические аналоги огнеметов, да и под настоящие тоже, под обстрел древних ловушек и даже под стены из пламени и огненные смерчи, после которых приходилось неделями мазаться противными жижами и отрубать кинжалом опаленные волосы; ей приходилось пить алкоголь, от которого горели горло и желудок, она бочками глушила зелья, от которых выступал пот, она прыгала через костер и не всегда удачно — Люмин за свою долгую жизнь повидала столько видов огня, что, казалось, стала в нем экспертом. Но девушке никогда не приходилось ощущать саму себя пламенем — живым, беснующимся, пожирающим все преграды на пути; огненная мощь, запечатанная в тонких кровяных сосудах, рвалась наружу, ревела и металась, грозясь сжечь хрупкую человеческую оболочку, разъесть кости, обратить в пепел мясо и кожу, и Люмин на мгновение испугалась, что сейчас правда сгорит изнутри. А потом, как по щелчку, вспомнила. Такое уже было — только не с огнем, а с воздухом: там, у статуи, когда ей казалось, что она задохнется от переизбытка анемо в ней. Когда ветер тек по жилам вместо крови. Когда от свободы кружилась голова. Это… «А теперь — лети, девчонка, ты мне живой нужна!» Лететь?.. …У Люмин перед глазами вспыхнула картинка. Они с Итером стоят на возвышении над площадью перед огромной стеной; за их спинами, как и за спинами тысяч людей, находящихся с ними здесь, - проектор. На экран высотой в несколько этажей транслируется в прямом эфире важное событие, итог десятилетий научных поисков и титанического инженерного труда — первый запуск новейшей ракеты, на голову лучше всех предыдущих вместе взятых. Брат восторженно сжимает кулаки — нынешняя Люмин с удивлением понимает, что ему здесь лет двенадцать, как давно это было? - и сама девочка перегибается через железную ограду, щурясь. Сердце колотится, как бешеное. - Смотри, там папу показывают!!! - Итер тычет пальцем и лыбится во все тридцать два, светясь солнышком; Люмин приглядывается — и взвизгивает, различая на экране знакомый силуэт среди группы конструкторов. Диктор что-то объявляет, начинается отсчет; вся площадь — и дети вместе с людьми на ней — кричит каждое число, как молитву. Девочке на плечо ложится чья-то — мамина? — мягкая аккуратная ладонь, и рядом, перекрывая гомон толпы, звучит певучий женский голос, от которого теплеет на сердце. Та Люмин подпрыгивает на месте в нетерпении и улыбается так, что щекам больно. Динамики взрываются гулом, отдающимся вибрацией в ушах, и ракета, ревя и исторгая пламя, отрывается от земли и устремляется к звездам — воздух над площадью грохочет громче нее от криков и аплодисментов, и Итер тоже хлопает в ладоши, прыгает, налетает с объятиями на сестру, а Люмин пищит и смеется. Там, на экране, показывают крупным кадром лица главных конструкторов — их папа смотрит в небо, приложив руку козырьком, щурится, и его улыбка такая яркая и счастливая, что можно ослепнуть. ...лететь! - Хоть птицей можешь ты не быть, - расхохоталась мчавшаяся к земле в свободном падении Люмин, выпустила, резко выдохнув, из ладоней перемешанные энергии анемо и пиро, обдавшие босые ноги горячим воздухом, и рванула вверх, - но стать ракетой ты обязан! «Понятия не имею, что такое ракета, но твой настрой — огонь!» Люмин уже нравилась эта неизвестная обладательница грудного теплого голоса и смеха, похожего на огненный треск. Перед глазами мелькнуло что-то белое и похожее на перистые облака по текстуре, и в ту же секунду девушку резко бросило вверх и вперед, заставив внутренности вжаться в позвоночник и ребра. «Я создам воздушные потоки и кольца из анемо-энергии, - зазвенел тот первый мальчишеский голос, и Люмин подумала, что с такими тенденциями она рано или поздно привлечет внимание местных санитаров, - твоя задача — отталкиваться, а за направление и скорость отвечать буду уже я! Так мы мигом догоним Двалина!» «Эй, не игнорируй меня, пьяница! Поздоровайся хотя бы, или ты себе все мозги пропил в таверне моего мальчишки?» «Невежливо обзываться на хозяина земель, в которые вторгаешься без приглашения! Я тебя и выгнать могу!» «Ну попробуй, Барбатос, если у тебя кишка не тонка!» - Так, если вы хотите воевать, то без меня! - рявкнула Люмин и оттолкнулась еще раз, ныряя в воздушный тоннель из колец, - я не знаю, как у вас тут объявляются божественные дуэли, но если из-за меня только что началась война, то я не при делах! «Ладно, перегнула палку, - согласилась нехотя хозяйка огненной стихии, - Барбатос, ты крут, силен, крылья твои мощны, а голос летит над всем Тейватом, претензий не имею. Кстати, шаманка, мое имя - Мурата, я Пиро Архонт, хозяйка земель Натлана! И мое предложение все еще в силе!» «Какое предложение?» - тут же подключился Барбатос. Люмин буквально увидела, как он подозрительно сощурился на Мурату, облик которой девушка еще не придумала, но уже заранее решила, что волосы у нее должны были быть красные, густые и длинные. И почему-то у Барбатоса в ее воображении глаза были циановые, а волосы — черные, со светящимися косичками. Ну, она не могла избавиться от ощущения, что его голос слишком походил на голос того юноши в зеленом плаще — может, поэтому. «Угнать твоего дракона и свинтить ко мне в Натлан!» - гордо хохотнула Мурата. «Мурата, ты не можешь угнать разумное существо!» «Это только потому, что я еще не пробовала!» Люмин, слушая перепалку в своей голове, только хихикнула и взмыла в небо, следуя за белыми кольцами, от которых на языке оставалась сладость. А потом ей пришла в голову совершенно странная мысль, и девушка, не удержавшись, рассмеялась в голос, кувыркнувшись в воздухе — тоннель, следуя за Двалином, постоянно перестраивался, иногда выписывая совершенно адские кренделя и мертвые петли. Люмин чувствовала себя опьяненной — и легкая боль в начавших уставать от постоянных толчков плечах того стоила. - Свентить, - хихикнула она сдавленно, ныряя головой в пике — внизу лазурной молнией мчался Двалин, а под ним стелился морем густой изумрудный лес, который Люмин не узнавала. «...чего?» - Ну. Свентить, - она, рывком извернувшись, понеслась параллельно земле, слушая, как ветер свистит в ушах, - если я правильно думаю, то Бард-без-слуха, он же Венти, и есть Барбатос, то есть архонт ветра, песен и свободы, значит, быстро умчаться куда-то по воздуху — свентить. Как свинтить, только свентить! «Бессовестная ложь и клевета завистников! У меня абсолютный слух! - возмутился было, начисто проигнорировав и догадки Путешественницы, и названный в честь вроде-как-себя глагол, Барбатос, но переливчатый смех в его голосе звенел слишком отчетливо, чтобы принять тон архонта за расстроенный, - я трижды становился лучшим бардом Мондштадта!» «То есть были еще две тысячи пятьсот девяносто семь раз, когда ты проигрывал?» - фыркнула правительница Натлана. «...э-хе», - мило хихикнул бард, и Люмин не понравилось, как ее сердце повторило за ней кульбит. Нет, Люмин, ты не втрескаешься в едва знакомого бога за то, как прелестно он смеется. Нет. Представь, что сказал бы на этот счет Итер и с каким осуждением он бы на тебя взирал. Впрочем, Люмин, убив в зародыше бесплотные попытки собственного вразумления, рванула с новой силой и оказалась даже чуть впереди летевшего под ней Ужаса Бури; раскинув руки, она коротко вдохнула и закрыла глаза — и, перевернувшись на спину, рухнула камнем вниз. Ощущение свободного падения было потрясающим. Собственное тело казалось Путешественнице полым, будто органы, замешкавшись, не успели догнать оболочку и встать на свои места, и теперь вместо них в пустоте между ребрами вихрился ветер и плясал бездымный огонь, а по жилам вместо крови текли вперемешку чистейшие энергии пиро и анемо. Люмин обожала это чувство. Когда у нее еще были крылья, полеты казались совсем иными — летать для нее было все равно что ходить по земле; они с Итером выписывали в воздухе безумные фигуры, такие, что летчики-асы умерли бы от зависти — и она чувствовала себя как никогда свободной и легкой, да, но она полностью контролировала полет, и летать было не страшнее, чем бегать по песку. Воздух не был опасен. Сейчас же, лишенная крыльев, девушка была вынуждена полагаться на других — на Анемо Архонта, создававшего потоки и ускоряющие кольца, чтобы она не упала, на подаренную им силу, которую она использовала, как ракета — топливо, даже на Двалина, а точнее на то, что она шлепнется ему на спину или хотя бы на хвост, а не куда-то мимо. Ей было страшно — и абсолютно ненормально, сумасбродно весело. От невозможности вдохнуть, от осязаемого шанса разбиться в лепешку, от общего понимания того, что она вообще-то гонится за зараженным порчей Бездны драконом, кружилась, как от крепкого алкоголя, голова. Секунда ничем не сдерживаемого падения, две, три — мощный поток воздуха подхватил ее под спину и, рывком перевернув, бесцеремонно швырнул вперед, как какой-то листик. «Хватайся!!!» Люмин, не придя в себя, схватилась за первое, что попалось под руки — что-то очень мягкое и шелковое на ощупь. «А теперь держись крепко! - скомандовал Барбатос, - постарайся добраться до кристалла на загривке. Я использую тебя как проводник анемо-энергии, чтобы попробовать прочистить Двалина от Порчи!» Путешественница коротко кивнула и распахнула глаза. Схватилась она, оказывается, за лазурную шерсть Ужаса Бури, и девушка восторженно ахнула — так близко она ящера еще не видела; на расстоянии вытянутой руки он казался совсем длинным, и Люмин даже несколько озадачилась тем, насколько выполнимой может быть цель добраться до кристалла в паре десятков метров от нее, когда в лицо безжалостно хлещет бешеный холодный ветер, а дракон, явно не шибко довольный тем, что кто-то больно тянет его за шерсть, виляет туда-сюда в попытках сбросить судорожно вцепившуюся в него наездницу. В более мирные времена Люмин не преминула бы зарыться носом в шерсть Двалина — на позвоночнике та была длинной, густой-густой, до невозможности мягкой, гладкой и перламутрово-блестящей, переливавшейся в горячих солнечных лучах всеми оттенками голубого, словно морские волны в ясный день. В более мирные — но не сейчас; а сейчас Люмин, превозмогая ветер, упорные попытки дракона ее сбросить и внезапно давший о себе знать сковывающий страх оказаться, собственно говоря, сброшенной, прижалась к ящеру, упершись, как смогла, ногами, оторвала руку и перехватила шерсть чуть дальше, подтягиваясь. И поползла. Двалин, сообразив, что дурная девчонка просто так отцепляться не собиралась, издал высокий скрежещущий рев и рванул вертикально вверх, рассекая шестью крыльями и острой мордой ветер. Люмин мысленно выматерилась на одном из сотен известных ей языков и даже не попыталась вспомнить, на каком именно — мозг был занят напряжением всех мышц в попытке не отцепиться и не быть сорванной мощными ветряными потоками, как листик с ветки. Архонты молчали — но Путешественница вдруг ощутила, как ветер в какой-то момент ощутимо ослаб, будто ее отгородили аэродинамическим щитом. Она молча поблагодарила Барбатоса — легкий порыв, совсем не похожий на те безумствующие потоки, бившие ей в лицо и плечи, ласково коснулся ее щеки и тут же исчез. Без сопротивления двигаться стало намного легче, и травница, глубоко вдохнув, с новыми силами продолжила карабкаться к шее Двалина. Двалин ее порыва не оценил. А потому, рассерженно рявкнув, изогнулся аркой, хлестнув по воздуху хвостом-метелкой, и принялся ввинчиваться штопором носом ровнехонько вниз. Люмин, чуть не кувыркнувшись через голову, совсем не по-геройски заверещала во все легкие, но сумела удержаться и не отцепиться. Мысленно выругавшись всеми непристойными словами, которые смогла вспомнить, на необычайно буйного пациента, она продолжила упорно ползти — только теперь кверху ногами, пытаясь не навернуться и молча матеря Орден Бездны и его магов через каждый вдох. Если бы не эти мохнатые остроухие сволочи, она бы сейчас спокойно раскладывала травки и играла с детворой, а не устраивала экстремальное катание на драконе в диких условиях непонятно где! Кстати, где она сейчас вообще… Кажется, на каких-то незнакомых ей плоскогорьях — в стремительном приближении к земле Люмин краем глаза усмотрела крупную стоянку на одном из выступов выдававшегося в воду утеса. Хиличурлов на ней, ясное дело, не наблюдалось — никто не был дураком, все давно попрятались по пещерам, едва завидев Ужаса Бури в небе. Интересно, а с Пика Буревестника виден этот эпичный полет то вниз, то вверх? Смотрит ли кто-нибудь? Ну и забавно, должно быть, она выглядит, распластавшаяся и вцепившаяся клещом в драконью шерсть. Только бы за нее не переживали… Люмин совсем невовремя подумала, что, когда она вернется и расскажет всем о своем великолепном катании на спине Двалина, детвора еще долго будет играть в «дракона», и даже представила правила игры - берется ребенок покрупнее, на него сажается кто-нибудь мелкий, и «дракон» начинает бегать туда-сюда, изображая, как он летает и пытается сбросить с себя «Люмин» - естественно, не пытаясь сбросить на самом деле, а то вдруг наездник что-то повредит. В голове эта картинка выглядела до невозможности мило. Люмин даже согласилась бы побыть драконом. Вечно, однако, штопор продолжаться не мог — в какой-то момент Двалин выровнялся, чтобы не пропахать носом землю, и резко взмыл вверх. Путешественница даже выдохнула облегченно — наконец-то. Лететь ногами вниз было куда приятнее и безопаснее, чем вверх. Да и ползти так было поудобнее. Она была уже совсем близко — от кристалла ощутимо несло приторным гнилостным смрадом, от которого травницу чуть не вывернуло наизнанку. Ну и мерзкая же вонь у этой магии. Двалин, тем временем, упорно летел вверх. И вверх. И все еще вверх. Люмин почти что пришла к выводу, что Ужас Бури, отчаявшись, решил долететь до самого космоса, надеясь, что противная человечка задохнется в разреженном воздухе и как-нибудь сама отвалится. Путешественница, честно говоря, вероятность такого события при прыжке в ураган в расчет как-то не взяла. Видимо, зря. Стоило признать, что дракон оказался все-таки опаснее рыцарского ордена — существом он был изворотливым, огромным и соответственно размерам своей рогатой головы умным и хитрым, а у Люмин наблюдалась нехорошая тенденция переоценивать свои физические и мыслительные способности, из-за отсутствия которых она не учла возможность того, что ящер просто-напросто возьмет ее на измор. Только сейчас она почувствовала, как сильно ноют уставшие руки и ноги. Двалин все еще летел вверх. Кажется, предположение о безвоздушном пространстве оказалось верным. - Назвался ракетой — лети в космос, - обреченно прокряхтела Люмин, подтягиваясь почти вплотную к фиолетовому наросту, источавшему пурпурный дымок, - что же ты, Двалин, буйный такой, я тебе помочь пытаюсь! Последний отчаянный рывок — и она схватилась левой рукой за кристалл. На ощупь противная штука оказалась жесткой и холодной. «А теперь держись еще крепче, - Люмин почудилось, будто ее напряженных плеч коснулись чьи-то нежные пальцы, - сейчас будет примерно то же самое, что и год назад, когда ты в озеро упала». Люмин вздрогнула. - Погоди-погоди! - закричала она — замахала бы еще руками, если бы те были свободны, - вопрос! Почему это вообще должна была делать я?! У тебя крылья есть, если статуям верить, и ты, типа, целый архонт! Ты всяко сильнее, чем я в моем нынешнем состоянии! Зачем тебе я в качестве проводника?! «Тут есть небольшой затык, - виновато хихикнул Барбатос, и Люмин почти вживую увидела, как он смущенно отвел глаза и почесал затылок, - видишь ли, мне неловко признаваться в этом, но я… э… сам отравлен». «Что?! Барбатос, почему ты не сказал раньше, это же серьезно-» - воскликнула было Мурата, но была прервана Анемо Архонтом: «Потом, Мурата. Я все объясню, когда приземлимся. В общем и целом, я отравлен той же штукой, что и Двалин, и у меня есть все основания полагать, что если я попытаюсь коснуться этих кристаллов голыми руками, то я мало того, что не помогу Двалину, так еще и собственную заразу усугублю хуже некуда. Поверь, Люмин, отравленный архонт — это… скажем так. Если это со мной случится, то я правда не знаю, кто спасет Мондштадт от меня». У Люмин от последних слов по спине пробежал табун мурашек. Желание проверять моментально отпало. «Поэтому — пожалуйста, побудь для меня… как это назвать...» - Изолентой? «Не знаю, что это, но звучит подходяще. Будешь изолентой!» Электроизоляционной ПВХ-лентой синего цвета Люмин быть еще не пробовала, но все когда-то случается в первый раз. Ладно, подумала она, делая глубокий вдох, буду тебе изолентой. - Давай, Барбатос! «Даю!» И он дал. Люмин будто моментально выбили весь воздух из легких одним ударом под дых — ощущение пространства исчезло моментально, будто девушку вышвырнуло в космос; она вжалась лбом в драконью спину и шумно задышала через рот, зажмурившись. Тот несчастный шарик, ткнувшийся в нее тогда у статуи, ни в какое сравнение не шел с тем, какое количество анемо проходило через нее сейчас. Люмин казалась самой себе маленькой домашней розеткой на двести двадцать, которую подключили напрямую к электростанции, забыв поставить понижающий трансформатор — или как-то так, Люмин с детства была на вы с устройством электроники, цепей и всего с ними связанного. «Лучше расслабься, - посоветовала на полном серьезе Мурата, - я имею в виду, отключись. Ты и так молодцом держишься, девчонка — обычный смертный либо поехал бы крышей, либо и вовсе оказался разорван на куски от потока анемо такой мощности. Барбатос, помочь?» «Лучше не надо, - отозвался Анемо Архонт, - Двалин — создание, почти целиком состоящее из энергии анемо. Я боюсь, что чистая энергия пиро в таких количествах, в которых ты ее, не задумываясь, выдаешь, развоплотит его. В плане, не просто лишит тела, а сожжет насмерть». «Поняла. Не лезу». Люмин, проникнувшись заманчивой возможностью быть разодранной на кусочки божественной силой, оставила попытки удержаться в сознании и направила все свои усилия на то, чтобы не отцепиться и не соскользнуть. Прижавшись плотнее к дракону и сжав пальцы покрепче, Путешественница расслабленно прикрыла глаза и втянула носом холодный небесный воздух с запахом драконьей шерсти. Двалин пах совершенно не так, как можно было бы ожидать от огромного зверя — от него исходил легкий цветочный шлейф, сладостью оседавший на языке, запах покрытых росой ягод и свежих яблок. Люмин позволила нежной улыбке расцвести на ее лице. Вот сейчас Барбатос очистит дракона от Порчи, они приземлятся, познакомятся по-настоящему, и травница проведет все это время, уткнувшись носом куда-нибудь в лапу Двалина и зарывшись пальцами в блестящую лазурь — не для того, чтобы не упасть с огромной высоты, а чтобы приласкать, дотронуться до мягкого шелка, пахнущего летом… Отключиться оказалось несложно. Пара глубоких вдохов — и девушка перестала ощущать себя… собой. Она словно превратилась в стороннего наблюдателя, в духа, запертого в оболочке, в механика, разбирающего огромного робота изнутри. Она чувствовала каждую частичку анемо, летевшую сквозь нее, через ее ладонь в тело Двалина, оттуда — в кристалл и обратно в ее руку, вымывая порчу из драконьего организма. Люмин ощущала и то, как эта темно-фиолетовая гадость растворялась в мощнейшем потоке силы архонта, и то, как небольшая часть оседала внутри нее и тут же исчезала, как будто ее никогда не было — крохотные золотисто-белые искорки обволакивали каждую тлетворную каплю и с шипением разъедали, не оставляя ни единой фиалковой пылинки. Люмин чувствовала, как ее тело мертвой хваткой вцепилось в Ужаса Бури, как сведенное спазмом. Чувствовала, как расширялась и сужалась грудная клетка, проталкивая воздух в легкие. Чувствовала, как пульсирует сердце, как кровь толчками движется по сосудам. Чувствовала каждое место, где стремительным бурным потоком мчавшаяся через нее сила анемо будто стопорилась — и таких «тромбов» в ее теле было поразительно много; от них, разбросанных в хаотичном порядке, исходила до боли знакомая энергия той неизвестной богини, что запечатала ее и забрала Итера. Вот, значит, что стало с прежней мощью Люмин… Ее вдруг резко вбросило обратно в сознание; она судорожно вдохнула и распахнула глаза, словно выныривая из ледяного омута. Ладонь, прижатую к кристаллу, обожгло, будто девушка схватилась ею за раскаленный добела металл, — Путешественница рефлекторно отдернула руку, засипев от нестерпимой боли. «БАРБАТОС!!!» Низкий рев, прогудевший в голове, оглушил ее — а потом дракон молниеносно скрутился спиралью и ухнул вниз, хлестнув телом по воздуху, как кнутом. Пальцы разжались. И Люмин, не успевшую понять происходящее, все-таки сбросило. Падение продлилось меньше секунды; травницу по инерции швырнуло куда-то в сторону и ударило, вышибив весь воздух, обо что-то очень твердое спиной, но как будто через подушку или плотно надутый матрас, затем метнуло вперед — она успела выставить на тысячелетних рефлексах руки перед лицом и грохнулась на камень, больно ударившись принявшими падение на себя коленками и локтями, а после скатилась на землю. Точнее, что-то, прижавшееся к ее спине и сдавившее диафрагму, скатилось на землю вместе с ней. Задушенно сипя и силясь втянуть хоть чуть-чуть воздуха — ощущение было, будто на грудь и живот уронили, как минимум, наковальню, - Люмин все-таки смогла открыть глаза и уставиться в насмешливо-чистое небо. Двалин, злобная зараза, активно махал крыльями в сторону своего убежища, стремительно превращаясь в точку. - Да чтобы… - хриплый полувдох, и Люмин умудрилась раскинуть руки, - я хоть… еще раз… изображала из себя божественную изоленту… сраный стыд, вот сколько дерьма повидала, но дракон меня еще с себя ни разу не скидывал... Снизу заливисто рассмеялись голосом того юноши в зеленом плаще. - Фух, кто ворчит, тот не умер! - в тоне Барбатоса сквозила такая искренняя радость, что Люмин моментально простила ему и использование своего тела в качестве изолятора, и буйного дракона, сбросившего ее со спины в процессе насильственного лечения и чуть не убившего обо… а обо что, собственно, их приложило? - я уж испугался, что не успел тебя поймать! «Что у вас там стряслось? - взволнованно крикнула им Мурата, - Барбатос, пусти меня!» Архонт, все еще придерживавший Люмин под ребра, мелодично хихикнул: - Ладушки-оладушки, заходи. Сбоку раздался хлопок, и щеку обдало сухим пустынным воздухом — Люмин даже глаза не скосила: сил шевелить хоть чем-то не было вообще. Быстро проверив свои ощущения, девушка пришла к утешительному выводу, что подушка безопасности в лице Анемо Архонта сработала на ура и ни единая косточка не оказалась сломана — значит, отделается синяками и ссадинами, коленки, вон, уже неприятно жгло. Еще бы продышаться… В тишине — кажется, Двалин сбросил ее где-то в лугах, потому что Люмин не заметила вокруг густых древесных зарослей и не услышала характерных лесных звуков — девушка различила размашистый шаг, шуршавший по густой траве, а через пару секунд справа от нее кто-то сел. Обзор загородило склонившееся над ней обветренное женское лицо с резкими чертами — четко очерченными высокими скулами, узкими глазами и густыми темно-красными бровями, выделявшимися на фоне темно-смуглой кожи. Длинные волосы, алые, как закатный горизонт, свисали по обеим сторонам, кончиками щекоча лоб и щеки Люмин. - Хорошо лежим, - констатировала Мурата. Люмин сдавленно угукнула. - Так, Барбатос, не елозь пять секунд, будь добр, - приказала по-хозяйски Пиро Архонт и, не слушая шутливые возмущения собрата по роду занятий, осторожно подложила ладони — сухие и почти горячие — под спину и колени Путешественницы и одним плавным движением взяла ее на руки. Отойдя на шаг, Мурата так же мягко опустилась на коленки и торжественно положила Люмин в траву, словно делая подношение духам луга — или кому тут вообще принято было делать подношения. Люмин, пораскинув оставшимися после падения мозгами, пришла к выводу, что человеческая жертва от Пиро Архонта для Дендро Архонта выглядела бы, как минимум, несколько странно, учитывая предположительное равенство их сил. Мысль, что скармливать ее травяным божествам никто пока не собирался, несколько радовала. Есть все-таки справедливость в этом немилосердном мире, где драконы не хотят лечиться. - Даже ящерицу не угнали, - разочарованно цокнула Мурата, шлепаясь на пятую точку около распластавшейся морской звездой Люмин и подтягивая к себе ноги, - что за день. Барбатос, ты как? Крылья живы? - Живы, - фыркнул, перетекая в сидящее положение, архонт, - что им от простого удара об мою же статую сделается. Люмин, ты как? Тебе уже полегче? Люмин медленно вдохнула. Энергия анемо, в этот раз удивительно мягкая и ласковая, залилась в тело, обволакивая прозрачно-бирюзовым свечением, мостиком из искорок тянувшегося от девушки куда-то в сторону — должно быть, к упомянутой статуе. Значит, Двалин хотел швырнуть ее позвоночником об каменное изваяние, и если бы ему это удалось, то Путешественница могла если и не погибнуть, то остаться парализованной, а это для нее все равно что смерть… Ее передернуло. Найдя в себе силы повернуть голову, она уставилась на сидевшего на коленках по левую руку от нее юношу — того самого барда Венти, который украл у Паймон яблоко, который напивался в тавернах и который играл на лире за пару монет на площади перед памятником самому себе; только в этот раз на нем не было ни берета, ни плаща — легкое гибкое тело прикрывали (вернее, открывали — эти одежды даже при всем желании не могли что-то скрыть) короткие шорты, топ с огромной светящейся шестеренкой на груди, беспалые перчатки от середины плеча и чулок на правой ноге — и все снежно-белое, с золотыми вставками и узорами. Резное горло топа, каймы перчаток, шестеренка, татуировки на груди и левом бедре, кончики коротких косичек — все источало нежное бирюзово-голубоватое свечение, то самое, каким сиял шар, исторгнутый статуей на озере. Из прикрывавшей плечи накидки с капюшоном росли, шелестя мягкими перьями, узкие крылья с механическими вставками на сгибах — такими же золотыми, как остальные детали, крупными, состоявшими из двух кругов и пронзавших их острыми вытянутыми наконечниками пик. Ветер ласково играл выбившимися черными прядками челки, и Люмин решила, что это нечестно. Она не выдерживала. Ее тысячелетиями накапливавшийся запас здорового скептицизма, не дававшего — точнее, активно пытавшегося не давать (стоило признать — далеко не всегда удачно) — ей влюбляться в кого попало, кончился на большущих ярко-циановых глазах, отливавших то аквамариновым, то почти что светло-изумрудным, длинных угольных ресницах и ясном открытом взгляде, блестевшим безвредной хитрецой. Когда Барбатос, зажмурившись, вдруг звонко рассмеялся, прижав кулачок к губам, здравый смысл сказал, что его полномочия тут все. - Вы так смотрите, будто я только что вырезал весь ваш клан, - он взглянул на нее сквозь задорный прищур, расчертивший тонкими морщинками уголки глаз, - скажите мне, дева, за что я попал в немилость к вам? «Он еще и рифмует, - признал поражение по всем фронтам внутренний голос, отвечавший за хладность ума, рациональное мышление и все остальное, чего у Люмин отродясь не наблюдалось, - он еще и рифмует на ходу. С таким голосом. И поет. И рифмует. И волосы светятся. И крылатый. И- Люмин, очнись, он пьянствует и тырит яблоки у летающих детей!» - Меня буквально силком затащили в город, полный противных рыцарей, - просипела Путешественница, - чтобы отнести непонятную красную светящуюся штуковину, которую оставил в лесу твой дракоша, потом я несколько раз поругалась с… как ее звать… Эмбер, потом прилетел Двалин, подул немного, моей подруге чуть в висок не прилетела деревянная вывеска, потом я, рискуя своей жизнью, прыгнула, потому что я не отличаюсь развитым критическим мышлением, в созданный кое-чьим драконом смерч, чтобы этого самого дракона вылечить, потому что от него разило порчей, как не знаю от кого, потом я изображала чудеса ракетного виража в воздухе, потом я пыталась не свалиться с Двалина, потом через меня пропустили столько энергии анемо, что обычного человека просто разорвало бы в клочья или свело бы с ума — тебе одуреть как повезло, что тебе под руку попалась безмозглая иномирная хтонь, у которой просто нет крыши, чтобы ее сносить — а потом меня все-таки скинули с расчетом на то, что я ударюсь об камешек и сломаю себе позвоночник! При всем моем хиличурльем неуважении, Барбариска, это твой город, ты его сам и спасай! Как я еще буду смотреть на алкоголика и тунеядца, который чужими руками и жизнями решает то, что мог распутать, сделав «трунь» на своей лире массового поражения? Великие семь стихий, ей нужно было просто сказать «век вам благодарна буду за то, что спасли мне жизнь, Лорд Барбатос, я сейчас продышусь, встану и уползу с ваших светлых очей в свою нору, чтобы не отравлять пейзаж видом своим не слишком приглядным», а не толкать эту речь. Куда делись остатки ее мозга? Все-таки отшибло, что ли, при падении? Теперь она обидела целого Анемо Архонта, и из-за ее недальновидности пострадают ее соплеменники. Итер, если ты ее слышишь, видишь или хоть как-то справляешься о ее самочувствии раз в столетие, приди и дай своей непутевой сестре подзатыльник покрепче, потому что она творит ересь. Барбатос на ее прочувственную и полную праведного негодования речь только ошалело хлопнул густыми ресницами, сделав бровки домиком. Люмин все равно мысленно сжалась — физически не позволяла растекшаяся по телу боль — и приготовилась к добиванию излишне самоуверенной и дерзкой смертной на месте. Справа сдавленно хрюкнули. Еще раз. А потом Мурата разразилась тролльим гоготом. - Бар-, - она, задыхаясь, похлопала себя по коленке, - барбари- барбариска! Бездна меня сожри, Барбариска!!! Барбатос, я думала, тебя только сестры твоей церкви могут так унижать, но… но шаманка хиличурлов! Тебя не уважают даже хиличурлы! - Они и тебя не уважают, - буркнул по-детски Барбартос, - Люмин, ваш клан ее уважает? Люмин лениво повернула голову на хохотавшую до потери дыхания хозяйку Натлана. - Не, - вяло брякнула травница, - мы, хиличурлы, вообще архонтов не уважаем. Нам и камешки ваши не нужны, мы напрямую со стихиями общаемся. Но я могу не уважать ее чуть меньше, чем тебя. Мурата снова зашлась надрывным хохотом, согнувшись в три погибели. - Ты… - она кое-как выпрямилась и, все еще задыхаясь, утерла кулаком выступившие на рубиновых глазах слезки, - слушай, иномирная хтонь, ты прелесть. В топку барда, пошли ко мне! Этот пьянчуга только и умеет, что делать на своей лире массового поражения магический «трунь», когда трезвый, и не особо магический, когда ужратый в щи! А у меня костры, мясо, пустыни! Знаешь, какие звезды по ночам в пустынях? По всем параметрам лучше, чем этот фальшивящий певун! - Ложь и провокация! Я никогда не фальшивлю! - Когда вы с Мораксом на одной из встреч пытались спеть какую-то оперную арию, у меня чуть уши в трубочку не свернулись от вас двоих! - Это Моракс ноту взять не мог, а не я, - с выражением оскорбленной гордости отвернулся, уперев кулачки в бока, Барбатос, и Люмин, к тому моменту повернувшая голову обратно к нему, не удержалась от смешка, - Моракс — древняя глыба, у него от старости голос сел. - Извините, что врываюсь, - Люмин, по-старчески кряхтя, предприняла попытку сесть — Барбатос тут же поддержал ее рукой под спину, и там, где подушечки его пальцев невесомо коснулись оголенной кожи, девушку будто легонько ударило током, - но можно поподробнее, кто такой Моракс? Если архонты говорят о нем, как о старом знакомом, то, возможно, он тоже архонт. Люмин вдруг пришла первая за весь день здравая мысль — у богов можно спросить, не видели ли они ее брата; сущности их уровня сил и влияния наверняка должны знать и помнить больше, чем обычные смертные. Может, они смогут ей помочь. - Моракс — это наш местный дед, - категорично заявила Пиро Архонт, - вообще-то Рекс Ляпис, но это его официальное имя, которое для людей, а для нас он Моракс. Гео Архонт, правит Ли Юэ — это далеко к югу отсюда, в горах гавань такая завалялась — уже три тысячи семьсот лет подряд, а вообще ему шесть тысяч недавно стукнуло. Ну, по-нашему недавно. Лет двадцать назад, наверно, плюс-минус три года. Не помню. Люмин только фыркнула. - Пфе, дед, - ухмыльнулась она, - мелкодежь он, не дорос еще до деда. - А тебе сколько тогда? - тут же подозрительно прищурилась Мурата, - выглядишь ты маленькой — я тебя в момент передачи сил немного прощупала, то, что ты не человек — это понятно, но я тебе больше сотни-другой не дам. Люмин расхохоталась бы в голос, если бы ушибленные ребра не отзывались протестом на каждый неосторожно глубокий вдох. - Семь тысяч? - предположил Барбатос, склонив голову к плечу. - Больше, - довольно протянула Люмин. - Семь с половиной? - Даже не близко. - Да ладно, восемь?! - Не. - Все, разум мой бессилен здесь. Открой же тайну — сколь долго ты на этом свете есть? Сердце Люмин совершило предательский кульбит. Рифмует он, а страдать ей, так нечестно! Впрочем, девушка, не подав виду, заговорщицки оглядела обоих архонтов и, победно оскалившись, призналась: - Учитывая то, что все миры, в которых мы с братом бывали, очень удобно исчисляют время совершенно одинаково, мне десять тысяч двести семьдесят шесть лет. Я считала. Воцарилось ошеломленное молчание. Люмин развеселенно улыбнулась во все тридцать два и гордо выпрямилась, о чем тут же пожалела, болезненно айкнув. - Старше Моракса, - уважительно цокнул Барбатос, - ладно, признаю первенство по древности за тобой. Путешественница хихикнула. Протяжно выдохнула. И посмурнела. При воспоминании о том, как она отчитала этого чудесного архонта несколькими минутами ранее в порыве эмоций, спину обдало стыдливым жаром. Нельзя было так. Необходимо было извиниться — не только ради налаживания отношений с богом недружественной фракции для последующего поднятия уровня доверия и репутации, но и просто потому, что Люмин наорала на него зазря. В конце концов, он ведь даже сам сказал, что ему было опасно приближаться к Двалину, иначе все могло обернуться такой страшной катастрофой, что Мондштадт вряд ли бы устоял. А она его тунеядцем обозвала… Тихо вздохнув и прикрыв глаза, Люмин куда менее уверенным тоном произнесла: - Я… - Ты. - Барбатос… - Нет, Барбатос тут я, а не ты, - весело улыбнулся краешками губ бард, обхватив голые ступни ладонями, - ты Люмин. Ну или, с твоих же слов, иномирная хтонь. Люмин прочистила горло. - В общем, Барбатос, - выдавила она наконец — стыд наконец-то дошел до нее в полном размере и теперь не давал произнести ни слова, - я… мне жаль. Прости, пожалуйста, что я тебе наговорила всякую чухню на эмоциях. Я знаю, что ты не мог сам все сделать, ты и без того очень сильно помог. Я… правда очень благодарна тебе. За то, что ты спас мне жизнь. Дважды. Или даже трижды. И все за один день. За то, что не просто подарил силу анемо, но и поддерживал там, в воздухе, не давая упасть, за то, что принял удар об статую на себя. Я очень-очень благодарна тебе за это. Спасибо огромное, правда, спасибо. И… это… прости. Пожалуйста. Я иногда туплю по-страшному, как вот сейчас было. Вот. Прости. Она сконфуженно отвернулась, уставившись в траву. Трава была зеленая и сочная. Что-то воздушно-легкое и мягкое, как пух, ласково коснулось оголенной спины — Люмин, коротко вздрогнув, обернулась и увидела, как Барбатос смотрел на нее ласково-ласково, с мягкой улыбкой понимающего все существа, и глаза у него в этот момент казались по-настоящему древними, как те звезды, смерть которых Люмин с братом иногда наблюдала — теперь ей легко верилось, что ему далеко за две тысячи лет. Он успокаивающе гладил ее по спине крылом, прижав колени к груди и поставив на них подбородок. Щеки и шею моментально обожгло лавой. - Та, кому нужно говорить спасибо — это ты, Люмин, - с искренней благодарностью, светившейся в циановых глазах, певуче произнес Анемо Архонт, - ты героически ринулась спасать существо, которое впервые в жизни увидела, невзирая на то, что это могло стоить этой самой жизни тебе. Ты доверилась одному из архонтов, не зная по-настоящему, правда ли он поддержит тебя течениями ветра или бросит на полпути. Ты держалась до последнего, стремясь помочь Двалину. Ты героиня, Люмин. А то, что отчитала меня — это пустяки. Если бы я обижался на каждого, кто меня отчитывал, от Мондштадта бы и камешка не осталось! - Тебя настолько там не любят?.. - протянула негромко Люмин, неловко потерев запястье. Барбатос только сконфуженно хихикнул: - Эхе… спроси кого, кто такой Венти, тебе скажут две вещи — величайший бард Мондштадта, любимец публики всех сортов и мастей, и пьяница, прожигающий весь свой заработок в «Доле Ангелов». Я иногда доставляю господину Дилюку неприятности, когда напьюсь. - То есть каждый вечер? Бард сцепил руки за спиной и состроил кошачью мордочку, отведя в сторону взгляд отпетого вора яблок. Люмин вздохнула. Вопрос о том, как древний бог ветра вообще был способен опьянеть от человеческого вина, все еще оставался открытым. Путешественница решила принять сей странный факт на веру. В других мирах ей с Итером встречались и более абсурдные вещи, чем бог-алкоголик. Вот бы рассказать брату о Барбатосе… Итер! - Подождите! - воскликнула Люмин, заметив, как Мурата поднялась на ноги в движении, подозрительно похожем на желание поскорее куда-нибудь смотаться, - Мурата, Барбатос, вы можете мне помочь кое с чем? Буквально один вопрос! - Слушаю, шаманка, - хозяйка Натлана тут же остановилась и повернулась к девушке лицом, глядя на нее сверху вниз. Высокая, однако. Выше Люмин на полторы головы — даже чуть повыше Софьи, уж на что снежнянка казалась Путешественнице не знавшей бед низкорослых людей. - Вы не видели моего брата? Архонты, мигом посерьезнев, переглянулись. - Брата? - переспросил Барбатос, подсаживаясь чуть ближе — крыло до сих пор не убрал, и Люмин напрягал тот факт, что ей это очень нравилось. Перья легонько касались голого плеча. - Итер! - быстро очухавшись от короткого транса, пустилась в объяснения Люмин, почуяв плодородную почву для допроса, - мой близнец. На лицо — как я, волосы длинные, заплетены в косу, чуть более темные, чем мои. Носит черный топ и черные штаны, орудует одноручным мечом. Мы пытались уйти отсюда, как вдруг на нас напала неизвестная богиня, сказавшая, что она Блюстительница Небесных Принципов, мы попытались отбиться, но она заточила меня и брата в какие-то черно-красные светящиеся кубы. С тех пор я его не видела. Вы не встречали Итера? Вновь повисло тяжелое молчание. Мурата, нахмурившись, скрестила руки на груди и принялась отбивать ногой какой-то неизвестный ритм, затем щелкнула пальцами и бросила маленький огонек в траву — Люмин на мгновение испугалась, что они сейчас сожгут весь луг к чертям собачьим, но пламя, подчиняясь воле хозяйки, мирно горело на том же месте, никуда не уползая. Барбатос же выглядел… печальным? Он, прикрыв глаза, бесшумно втянул воздух ртом, будто пробуя на вкус, замер на несколько секунд и шумно выдохнул через нос. - Принцесса, что же ты… - едва слышно прошептал он и, поймав вопросительный взгляд Люмин, покачал головой, - я как-нибудь спою тебе одну сказку, но позже. Я попытался сейчас найти кого-то с твоей аурой — архонты умеют искать по своей стихии, полезный навык — но никого не обнаружил. Я по ветру могу найти абсолютно кого угодно, но похожего на тебя человека почему-то не ощущаю. Но вообще... то, что ты описала… чувство, будто я видел кого-то такого, но очень давно. Несколько сотен лет назад, не меньше. Не могу вспомнить, когда точно. Прости. - Я прощупала огонь, - мрачно отозвалась Мурата и вновь щелкнула пальцами; пламя тут же потухло, будто и не горело никогда, только оставило после себя опаленную траву и кружок голой земли, - ничего. У огня памяти никакой, пока горит — знает, как тухнет — забывает тут же, но его преимущество в том, что он един — от малейшей лучинки в Фонтейне можно узнать, что видит факел где-нибудь на юге Сумеру. Сейчас он никого похожего на тебя не чувствует, не видит и не слышит. Похоже, твоего братца в этом мире просто-напросто нет. У Люмин обессиленно опустились руки. Его не чувствует воздух — значит, он не дышит и даже не касается его? Но где тогда может быть Итер? Утонул? Попал под завал в пещере? Или, каким-то чудом очнувшись многими годами раньше сестры, не смог отыскать ее, решил, что она погибла и просто ушел из Тейвата, случайно ее здесь бросив? Или он все же… - Погоди, я знаю этот взгляд, - крыло успокаивающе погладило ее по спине, и скрутившийся было в горле комок нехотя исчез, - он может быть где-то под землей, но еще жив. Мало ли на свете мест, куда не достает свободный ветер! То же самое Пепельное Море, где ветра не бывает вообще никогда! Твой брат мог вот конкретно сейчас уйти в какое-нибудь подземелье, крепость, еще куда-нибудь! Да и вообще, лучше всего спросить у Моракса — все мы по земле ходим, он точно сможет почувствовать. - То есть, мне надо идти за ним в Ли Юэ? - подняла глаза на Барбатоса Люмин. Бард кивнул. - Моракс спускается к своим людям раз в год, - пояснил он, - на Церемонии Сошествия. Это такой важный день для них, ты бы знала! Но она еще нескоро, через несколько месяцев только. Сразу после этой церемонии, буквально через несколько недель, следует Праздник Фонарей, но это так, тонкости. И вообще! Не сбегай так быстро, мы только успели подружиться! И тебе разве не надо было отнести какую-то штуку, которую оставил Двалин? И о тебе наверняка волнуются твои подруги и твои соплеменники! Нельзя просто взять и кинуть их всех! Люмин озадаченно крякнула. Как-то это вылетело из головы. Дырявая у нее голова сегодня. - Ладно, пора и честь знать, - Мурата тряхнула головой и вдруг поклонилась — у Люмин от такого контраста ее поведения случился культурный шок, - Барбатос, спасибо, что впустил. Удачи тебе. Отвоюй свою ящерицу у Бездны, я ее еще угнать у тебя должна. Шаманка, ты тоже береги себя. Если что — найди любой кусочек агата Агнидус, это такие красные камешки с рисунком пиро внутри, и мысленно позови меня. Ты интересная, я буду наблюдать за тобой! Люмин неловко улыбнулась и кивнула. Мурата, весело отсалютовав, исчезла в столбе пламени. Повисла тишина. Люмин, чтобы хоть как-то сгладить повисшую в воздухе неловкость, огляделась. Места и правда были незнакомые. Какое-то плоскогорье, судя по всему, но весь Мондштадт был одним сплошным плоскогорьем и котлованами, так что подобное описание не считалось. Вокруг росли редкие березки, покачивавшие сладко-зелеными кронами; над головой возвышалась злополучная статуя Барбатоса, подле которой сам Барбатос и сидел, поджав ноги. Травница принюхалась — пахло луговым разнотравьем, особенно астрами. Видимо, рядом они росли в количествах. Откуда-то тянуло рекой. Барбатос, крякнув, вскочил на ноги, заозирался, приложив ладонь козырьком, и весело фыркнул: - Все, понял, где мы! Тут в получасе ходьбы винокурня «Рассвет». Дракона они наверняка видели, но вот наше великолепное падение с него — вряд ли, так что шанс того, что сюда кто-нибудь оттуда идет, стремится к нулю. До Мондштадта полдня, если не больше, быстрой езды в повозке по сухой дороге. Можно дойти до винокурни, объяснить ситуацию и попроситься либо передохнуть, либо чтобы тебя отвезли сразу. Люмин, представив, что сейчас надо куда-то вставать, идти и с кем-то разговаривать, замученно поморщилась. - Я с рассвета ничего не ела и не пила, - желудок в подтверждение слов громко заурчал, отозвавшись неприятной тянущей болью, - и живу на чистом адреналине. Как только успокоюсь — мой организм скажет, что его полномочия тут все, и отрубится. Никуда не хочу идти, несите меня на ручках. Сказав это, она с чистой совестью протяжно выдохнула и сгорбилась, расслабленно опустив голову. Нахождение рядом со статуей чудесным образом забирало боль и исцеляло — ощущение, что на живот сбросили наковальню, наконец-то исчезло, и можно было спокойно сгибаться и выпрямляться, не боясь, что мышцы вдруг решат, что их рвут. Но вот чего Люмин не ожидала — так это того, что ее второй раз за день подхватят на руки, как ребенка, и вместе с ней взмоют в небо. Она совершенно не по-геройски взвизгнула, прижалась к звонко засмеявшемуся Барбатосу и обняла его за шею так, что еще чуть-чуть — и задушила бы. Убить бога ветра, задушив его. Великолепно. Мондштадцы бы ее на руках носили после такого. - Лететь и правда будет быстрее! - хихикнул бард, - держись крепче! В какой раз я тебе это говорю за сегодня? - В третий? - вякнула наугад Люмин, - не знаю! Не считала! Ты ведь не уронишь меня? Если ронять, то давай так, чтобы сразу насмерть, не оставляй меня инвалидкой! Архонт вновь рассмеялся колокольчиками на ветру и, окружив их невидимым щитом, понесся в укутанный буревыми тучами Мондштадт. У Люмин бешено колотилось сердце, а щеки и шею будто облили лавой — то ли от пережитого за день (а если верить небу, то до вечера еще было далеко, и Путешественница обреченно подумала, что, случись что-нибудь еще из ряда вон, она даже не удивится) стресса, то ли из-за иррационального страха оказаться вновь скинутой с высоты, то ли из-за того, что кожа у Барбатоса оказалась удивительно мягкой, гладкой и по-человечески теплой, и Люмин имела все права прижаться к ней щекой. Ее несли на ручках? Несли. Она обняла архонта за шею для того, чтобы не свалиться ненароком? Абсолютно, только ради этого, ни для каких иных целей. И… и вообще, ее еще никогда в жизни боги на руках не носили. Драконы, правда, тоже не скидывали со спин, но это уже другой разговор. И Люмин — только ради того, чтобы снова не грохнуться! - прижалась поближе и ткнулась носом куда-то в сгиб чужой шеи. Над ухом тихо рассмеялись. Все. Она устала, она спит. Несите ее, героическую, на ручках и не бухтите. *** Приложив руку козырьком к глазам, он вгляделся, сощурившись, в небо. За вившимся над окрестностями винокурни драконом он все то время, что зверюга нарезала круги над окрестностями города, наблюдал в одиночестве, сжав покрепче меч — всем работникам им же самим было строго-настрого запрещено покидать поместье. Но Ужас Бури улетел, ветер стих, и первой из-за дубовой двери высунулась несмело Аделинда, а следом за ней и Эльзер. - Господин… - неуверенно позвал мужчину седовласый дворецкий, - мы на все через окно смотрели, и… - Мне показалось, что у него на спине кто-то был, - кивнула старшая горничная, продолжив за Эльзером, - и этого кого-то дракон сбросил. Дилюк только коротко кивнул, не сводя напряженного взгляда с улетавшего на север Ужаса Бури. Он тоже это видел. Он не различил точно — до статуи, от которой дракон резко развернулся прочь, от винокурни была пара километров по прямой, да и высившиеся холмы, поросшие редким леском, обзор не увеличивали, но Рагнвиндр мог голову на отсечение дать, что на ящере кто-то сидел — бело-золотистое пятнышко размером с невысокого человека ему явно не привиделось. Этому несчастному могла понадобиться помощь — или хотя бы кто-то, кто мог купить для него гроб в похоронном бюро, - а потому Дилюк, передав всем работникам винокурни, что угроза миновала, направился в сторону статуи Барбатоса. Его, пусть и несколько озадачил, немного обрадовал тот факт, что, оказавшись на месте, он не обнаружил ни единой живой души, только обожженная земля и выдранная с комками грунта трава служили напоминанием о том, что тут кто-то был. Дилюк облегченно выдохнул. Значит, тот человек в белом, по крайней мере, был жив. Надолго ли — другой вопрос. Люди склонны переоценивать свои силы, когда кровь кипит в бою или сразу после травмы — отец однажды дал ему почитать какую-то умную книжку по устройству человеческого тела, купленную у сумерского торговца, где было про это написано, но маленький Дилюк полистал ее, окрестил скучной, поставил на полку и убежал к речке гонять слаймов. В любом случае, даже рыцарских тренировок по оказанию первой помощи хватило, чтобы понять — разыскать упавшего все равно было необходимо, потому что факт того, что он куда-то уполз, совершенно не означал то, что он куда-то дополз. Округа кишела оврагами разной глубины и покатости, а к северо-западу плато и вовсе обрывалось разломом, разделявшим его с лесами Вольфендома; свалиться в одну из таких трещин даже здоровому человеку было бы крайне опасно, что уж говорить про наверняка раненого драконьего наездника. Дилюк огляделся — в округе было никого не видать. Моргнув, он переключился на стихийное зрение и задумчиво хмыкнул — следов осталось… три. Насыщенный бирюзовый отпечаток анемо слепяще светился на статуе, на ее постаменте и у подножья, рядом расположились три густо-алых, как свежая кровь, пятна пиро, а между ними — странная смесь обеих стихий, более тусклая и уже таявшая в воздухе. Один дико мощный обладатель пиро-Глаза, такой же по силе хозяин анемо-Глаза и человек с двумя стихиями? При том, что и Аделинда, и Эльзер, и сам Дилюк с его соколиным зрением видели только одного наездника? При том, что естественным образом обладатели двух Глаз Бога не появляются, и единственный такой человек, легенду о котором Дилюку однажды рассказали в казармах, умер больше восьми столетий назад и вообще был родом из Инадзумы? Очень сильный пиро, такой же по мощи анемо и, скорее всего, какой-то фатуец — только у этих отбросов можно было обнаружить две стихии за раз. Но самое интересное началось тогда, когда Дилюк обнаружил, что пиро-след в какой-то момент просто обрывался в никуда, будто оставивший его маг взял и исчез. Маг Бездны? Эти умеют телепортироваться, но на короткие расстояния, а Дилюк нигде, кроме полянки у статуи, следов не почувствовал. Загадка. Двойной же след, перемешиваясь с густыми остатками анемо, уходил… Вверх? Куда? Дилюк, окончательно перестав что-либо понимать, задрал голову и проследил за уходившей в небо бирюзовой ниточкой. И остолбенел. Не каждый день обыкновенному жителю Мондштадта — или не очень обыкновенному и не очень Мондштадта — выпадала возможность увидеть вживую самого Барбатоса. Тем более Барбатоса, летевшего в сторону своего города с кем-то на руках — Дилюк, прищурившись, различил босые ноги, руки, обвитые вокруг шеи архонта, и льняную макушку. Анемо Архонт не успел улететь далеко, но удалялся стремительно — Рагнвиндру его на своих двоих было в жизни не догнать. Не то, чтобы он собирался. Хозяин винокурни «Рассвет» помрачнел, уткнул двуручный меч в землю и поставил подбородок на скрещенные на рукояти пальцы. Следы складывались в неутешительную картину — Барбатос, судя по яркости и густоте элементного следа, был тем, кто ударился об свою же статую и рухнул с нее сначала на постамент, а потом на землю, но зачем ему было бы цепляться за дракона, когда он мог спокойно лететь рядом, не отставая ни на сантиметр? Он кого-то закрывал. Скорее всего — того самого обладателя двух стихий. Фатуец, сброшенный драконом и спасенный Анемо Архонтом, да еще и непонятный третий обладатель пиро, пришедший неизвестно откуда и исчезнувший неизвестно куда… Дилюк, развернувшись на сто восемьдесят градусов, поспешил обратно на винокурню. Надо было седлать коня и срочно возвращаться в Мондштадт — рыцари Ордо Фавониус были бесполезнее детей, город все равно что остался беззащитен; единственные, кто действительно выполнял свою работу — это действующая грандмастер Джин, Ноэлль, мастер Альбедо, ведьма-библиотекарша Лиза, Эула, Эмбер и один одноглазый капитан, но Эула с отрядом ушла на границы и вернуться могла разве что через несколько дней, Альбедо, судя по последним новостям, опять сбежал в горную лабораторию, Лиза… Лиза обладала ужасающим магическим потенциалом, но Дилюк не знал, чего от нее ожидать, а потому в расчет брал неохотно, Ноэлль была наивна, как младенец, и пускать ее в интриги — все равно, что слона в посудную лавку, да и Эмбер страдала похожей бедой — чересчур открытая, прямолинейная и бойкая, идеальная жертва для Ордена Бездны или Фатуи. Оставались Джин и капитан кавалерии — двое против дракона и дипломатов Снежной, которых хлебом не корми, дай воспользоваться ситуацией и насолить, а кризис Ужаса Бури буквально развязывал им руки и чуть ли не вручал ключи от штаба рыцарей, городских ворот и собора сразу. Вообще, у Ордо Фавониус в камере одиночного содержания сидело оружие массового поражения, но Дилюк первым бы оторвал руки тому идиоту, который догадался бы выпустить на бойню маленького ребенка, даже если тот и подрывник экстра-класса. Дилюк, четыре года как не рыцарь, снова мчался выполнять рыцарские обязанности, потому что кто еще защитит город, если не он? Возвратившись на винокурню, он быстро осведомился, все ли были в порядке — их старик-фермер Таннер последнее время много болел, и от переживаний ему могло стать хуже, - но, получив от Аделинды утвердительное «да», успокоенно кивнул и попросил присмотреть за винокурней в его отсутствие, после чего направился к конюшне. По его расчетам, к наступлению темноты он уже должен был прибыть в Мондштадт. Хотелось верить, что за эти несколько часов Джин и Кайя город не сдадут — а дальше с наверняка выползшим под шумок из канализации крысьем он справится сам. И только два вопроса не давали Дилюку покоя — почему Барбатос нес на руках фатуйца и куда делся тот обладатель пиро-Глаза? *** - Люми-ин, просыпаемся. Мы на месте. - Итер, я в тебя подушкой кину, - спросонья буркнула Люмин, жмурясь и молча зевая, - дай поспать, злодей. - Я не Итер и не злодей, но поспать тоже не дам, - мелодично хихикнули над ухом, - давай, героиня Мондштадта, прогнавшая страшного и ужасного дракона, яви свой светлый лик благодарному народу. Люмин распахнула в ужасе глаза и чуть не свалилась — Барбатос вовремя придержал ее под спину, не дав кувыркнуться на брусчатку. Заливаясь краской, девушка торопливо слезла с рук архонта и неловко отряхнулась, оправив платье и кое-как продрав пальцами образовавшееся на голове гнездо. Выглядела она, должно быть, просто великолепно, хоть сейчас картины пиши — босоногая, изгвазданная в травяном соке и земле, со встрепанными лохмами и ссадинами на открытых коленках, воплощение героизма во всей красе. Люмин еще раз пригладила челку и раздосадованно застонала — маска! Маску сдуло, а она и не заметила. Теперь придется вытачивать новую, разукрашивать, освящать на ритуале, и наставница наверняка потягает ее за щеку, беззлобно ворча на травницу-растяпу… - О, ну-ка! - Барбатос вдруг запустил руку в карманное измерение — исчезнувший в воздухе локоть выглядел, мягко говоря, забавно — и выудил оттуда потерянное украшение, - вот! Я поймал, когда на одном из виражей она с тебя слетела. Держи! Люмин заторможенно приняла из рук архонта маску и водрузила ее на законное место на голове, сдвинув набок, чтобы не мешала обзору. Великие семь стихий, она правда уснула во время полета. Почему каждый раз, когда она думала, что опозориться сильнее невозможно, она умудрялась доказать себе обратное? Итер, почему все мозги достались тебе… - С… - запнулась Люмин, опустив глаза в пол, а затем вновь подняв — ясный берилловый взгляд, светящийся благодарностью, на мгновение сбил дыхание, - спасибо. За все. И… за маску тоже. - Да ладно, - отмахнулся беззаботно Анемо Архонт, - пустяки. - Я, Люмин, клянусь помочь вам спасти Двалина и Мондштадт, Лорд Барбатос. Архонт непонимающе уставился на нее, вскинув брови и заморгав. Люмин, торжественно выпрямившись и расправив плечи, выдохнула, собираясь с мыслями, и продолжила, решительно глядя ему ровно в глаза: - Вы спасли мне жизнь. Я у вас в долгу, и я хочу отплатить его. Вы спасли меня — я спасу ваш город и вашего друга. Я клянусь, что не брошу ни рыцарей, ни простых людей, ни дракона и сделаю все, что в моих силах, чтобы разрешить этот конфликт мирно. За время путешествий Люмин усвоила накрепко — долг жизни священен, и не выплатить его нельзя. Спасли тебя — спаси в ответ, а если спасать некого, помоги со всем, чем сможешь. Разбейся, но помоги. Тем более, если ты должен богу — боги ничего никогда не забывают и бывают ужасно обидчивы, даже если на первый взгляд и кажутся невинными раздолбаями и шутниками. Нельзя недооценивать существ, видевших рождения и падения целых народов, если хочешь жить. Но Мондштадт — точнее, его архонт — отличился даже тут, где, казалось, отличиться было невозможно. - Ну куда так официально, хорошо же общались, а ты сразу на «вы», - сконфуженно улыбнулся бард и покачал головой, - Люмин, я не Моракс, я клятвы не принимаю и в долг не даю. Ненавижу быть обязанным или когда кто-то обязан мне — если я начну связываться узами контрактов, какой я тогда бог свободы? Я не буду против, если ты поможешь Двалину, я буду всеми руками, ногами и крыльями за, но я прошу — не клянись. Долга передо мной у тебя нет. Разве что перед твоими подругами, которые сверлят меня взглядом и ждут, когда я свентю отсюда — забавное слово, я его у тебя позаимствую — и дам им тебя наконец затискать. Люмин на этих словах обернулась — и ощутила, как сердце зашлось бешеным ритмом, а улыбка от уха до уха сама собой расцвела на лице. У массивных дверей каменного особняка, к которому их тащила в неудачной попытке бегства скаутка, стояла, вытянувшись в напряженную струнку, Софья, а рядом с ней зависла недвижимо Паймон — обе смотрели неотрывно на травницу, не смея шелохнуться и прервать разговаривавшего с ней архонта. У Люмин ноги заныли от желания сорваться с места и кинуться к ним, чтобы обнять и оказаться обнятой, даже если ее и обругают, на чем свет стоит. Как же она заставила их волноваться… Двери распахнулись, и на порог выскочили еще трое — девушка узнала вытаращившуюся на нее как на восставшего мертвеца Эмбер, а остальных двух она видела впервые. По лестнице сбежала, замерев на середине, высокая, атлетически сложенная молодая женщина с заплетенными в высокий хвост светло-пшеничными волосами, одетая в белые лосины, сапоги и белую же рубашку без плеч, подхваченную черно-белым с золотым узором корсетом, спускавшимся сзади разделенным надвое плащом. По правую руку от нее встал мужчина, на вид ее ровесник; на фоне всех встреченных Люмин мондштадцев он выделялся смуглой, пусть и чуть посветлее, чем у Мураты, кожей, иссиня-черными с явным уклоном в синеву длинными волосами, перевязанными в низком хвосте, и вычурным нарядом всех оттенков все того же синего цвета — темными облегающими брюками, сапогами с лихо отвернутыми голенищами, черным корсетом и накинутой поверх него светло-васильковой жилеткой, вольно распахнутой на груди белой рубашкой с завернутыми рукавами, шипастыми беспалыми перчатками с золотистыми пластинками на тыльной стороне ладони... Модник, подумала Люмин. Или щеголь. Или все сразу. Наверняка любимец публики в лице всего города. Люмин бы тоже запала, если бы в сердце с первого взгляда не закрепились намертво смеющийся ветряной перезвон и белоснежные крылья. Что-то в этом мужчине с повязкой на глазу все-таки привлекло ее — но она в упор не могла понять, что именно. Не его яркая внешность, разительно отличавшаяся от внешности мондштадцев — нет, что-то более… детальное. Тонкое. Что-то на уровне ощущений — Люмин моментально захотелось ему доверять, доверять безоговорочно и полностью, как она доверяла Софье, Паймон и когда-то Итеру. Что-то сказало ей — это свой. Пусть и рыцарь, но это свой. Может, дело было в его ауре — Люмин специально переключилась на стихийное зрение, но ничего, кроме густого бело-голубоватого ореола крио, куда более насыщенного, чем тот, что окружал Софью, не увидела. Значит, обыкновенный крио-мечник, возможно, откуда-то с юга, из тех же Сумеру или Натлана — можно было бы напрямую спросить, откуда он тут. Люмин не могла объяснить, почему это вдруг стало важным. - Ладушки, я тут уже лишний, - фыркнул весело Барбатос и хлопнул по-дружески дернувшуюся Путешественницу по плечу, - пойду от вас, еще не весь сидр в этом городе выпит! Он задорно усмехнулся, довольный шуткой, а затем продолжил уже более серьезным тоном: - И еще, Люмин. Спасибо тебе тоже. - Э… - недоуменно протянула девушка, - а за что? - Ты вылечила меня, - юноша благодарно улыбнулся, - я думал, придется проваляться у дерева несколько часов, прежде чем все придет в норму, но ты буквально вымыла из меня всю порчу за несколько секунд. Не знаю, как. Люмин озадаченно почесала голову. Она искренне не могла вспомнить, когда это было. - Так, а когда я, собственно говоря, это сделала, - озвучила она свое недоумение. Барбатос склонил голову к плечу. - Ты не помнишь? - уточнил он. Путешественница отрицательно помотала головой, - совсем? Когда мы пытались лечить Двалина, я случайно впустил вместе с энергией анемо и свою Порчу тоже, но твоя сила ее буквально сожгла. Ты не отреагировала, и я подумал, что, раз ты не возмутилась, то мне можно вымыть и свою Порчу заодно? - Я ничего не почувствовала, - настороженно прищурилась Люмин, потерев затылок, - то есть ты без разрешения стал вливать в меня заразу, которая может свести бога с ума? - Я думал, ты разрешила, раз не стала сопротивляться! - Думал он! - вспылила тут же Люмин и злобно уперла руки в бока, насупившись, - существует такая вещь, как озвученное согласие! - Люмин, ну прости! - Ты меня чуть не отравил! - Люмин, мне правда жаль! - Барбатос состроил котячьи глазки и сложил руки в умоляющем жесте, - Люми, ну пожалуйста! Ну прости! Существа твоей силы обычно чувствуют подобное вмешательство, я правда не предполагал, что ты даже не ощутишь ничего! Прости! Пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста? Люмин тяжело вздохнула, признавая полное поражение. Она не могла сопротивляться этому взгляду чисто физически. Злость на провинившегося архонта улетучилась моментально. - Я только подумала начать тебя уважать, а ты, - с видом оскорбленной невинности выдохнула она, - тьфу на тебя, Барбариска. На этот раз я дарую тебе свое прощение, но только на этот! - Спасибо! - он схватил ее за щеки и, вскочив на носочки, порывисто чмокнул в лоб, и девушка захлебнулась воздухом, превратившись в размятую помидорку, - все, а теперь мне пора! Давай, беги к своим, не заставляй их ждать еще больше! И Барбатос, озорно отсалютовав, с хлопком исчез в белой вспышке, рассыпавшись перьями и искрами, что моментально растворились без следа. Люмин моргнула. Ошалело приложила руку к поцелованному архонтом лбу. Совершенно по-идиотски счастливо улыбнулась, чувствуя, как радостно колотится сердце. И, едва услышав нестройный топот, тут же оказалась сбита с ног и схвачена в медвежьи объятия сразу несколькими людьми. - Люмин глупая!!! - заверещала слезливо Паймон, обиженно тягая ее за спутанные волосы, - Паймон чуть не умерла, когда ты прыгнула в ураган! Кто вообще так делает?! Ты теперь обязана накормить Паймон до отвала, иначе Паймон тебя в жизни не простит! Ты чуть не погибла! Что бы мы делали, если бы Ужас Бури тебя убил?! А если бы ты разбилась?! - ...я тебя тоже рада видеть, - рассмеялась счастливо Люмин и протянула высвобожденную из человеческой кучи-малы руку — Паймон, оставив в покое многострадальную шевелюру травницы, тут же ткнулась ей в бок и сердито засопела, стискивая ее маленькими ручонками. Софья не смогла выдавить из себя ни слова — только прижала так, что кости хрустнули, и судорожно выдохнула, будто все это время не дышала вовсе. Путешественница виновато уткнулась лбом в укрытый плотной белой тканью сгиб шеи и положила свободную руку на чужие лопатки; облаченные в черный бархат гибкие пальцы несильно сжали ее плечо, и щекотный холодок уколол взлохмаченную макушку невесомым касанием губ сказительницы. Люмин зажмурилась. - Люмин, ты живая!!! - воскликнула налетевшая на нее сбоку Эмбер, и девушка задушенно крякнула, - ты- ты как вообще- ты только что отчитала самого Лорда Барбатоса, а до этого прыгнула в смерч и чуть не пожертвовала собой, чтобы отогнать от города Ужас Бури! Ты… ты героиня, Люмин! Героиня самая настоящая! Ты спасла весь город от разрушения! А я только и делала, что ругалась на тебя и обращалась, как с какой-то дикаркой, и все, на что меня хватило, это спросить у Тимея, где мастер Альбедо и можно ли попросить его срисовать с тебя портрет для постеров… Люмин, прости меня! - Погоди, ты хотела спросить что? - Люмин по такому случаю даже вывернулась из объятий снежнянки — та оставила руку на плече травницы, не отпуская полностью, - срисовать портрет… для постеров? - Да! - закивала Эмбер — Путешественница увидела в уголках янтарных глаз скопившиеся слезинки, - мастер Альбедо — гениальный алхимик и художник, он смог бы по твоему описанию и твоей внешности нарисовать портрет твоего брата, чтобы мы могли развесить постеры по городу и деревням! Я знаю, это ничтожно мало по сравнению с тем, что ты сделала для нас и что мы должны сделать по-хорошему в ответ, но- - Подожди, не так быстро! - Люмин схватила заведшуюся скаутку за запястье, чтобы та перестала тараторить, - ты хотела развесить постеры о пропавшем человеке? - Ну да, - Эмбер кивнула еще раз, и на ее лице отразилось недоумение по поводу того, что в ее словах было непонятного, - ты же говорила, что ищешь брата, когда мы шли в город. Первое, что пришло мне в голову — развесить постеры, чтобы, если кто его вдруг видел, мог тут же сообщить мне, а я уже передала бы тебе. Люмин моргнула. В горле встал комок. - Великие семь стихий, - сдавленно засмеялась она, неверяще приложив ладонь к щеке, - Эмбер, я буквально чуть не сломала тебе нос, я вела себя с тобой, как последняя скотина, а ты кинулась мне помогать просто потому, что я — в грубом приказном тоне, заметь — один раз мимоходом попросила?.. - Мы обе были тогда на нервах, - пожала плечами девушка, не прекращая солнечно улыбаться во все тридцать два, - я понимаю, что у тебя не было причин не подозревать меня. В конце концов, я из Ордо Фавониус, а ты — шамачурл, хоть и совершенно необыкновенный… обругать самого Анемо Архонта, но при этом кинуться сломя голову спасать враждебный тебе город! Что ты такое, Люмин? - Десятитысячелетняя полубогиня из погибшего мира, дочь его богини-создательницы и величайшего инженера-конструктора своего времени, путешественница по мирам, убийца чудовищ и спасительница народов, а еще сестра, у которой сперли брата, - выдала как на духу Путешественница, не особо ожидая, что ей поверят. Софья ласково фыркнула и потрепала ее по голове, взлохматив ту еще больше. Сбоку пискнула восхищенно Паймон. А Эмбер заулыбалась еще шире. - Вы с Фишль подружитесь! - рассмеялась звонко рыцарка, - она тоже говорит, что она Принцесса Осуждения из другого мира, а ее ворон-фамильяр Оз — ее верный спутник в ее путешествиях по вселенным. Но учитывая то, что я только что видела… клянусь, я тебе почти готова поверить. Но если серьезно, сколько тебе хотя бы лет? Я даже не спрошу, из какой ты нации, просто скажи, сколько тебе! Люмин тихо вздохнула. Почему-то все перестали верить ее возрасту после того, как ей исполнилось тридцать. Итер говорил не обращать внимания — те, кто мог чувствовать их силу, в называемых ими годах не сомневались ни секунды. Барбатос и Мурата, например, поверили тут же, хоть Пиро Архонт и обсчиталась изначально на два порядка в своих предположениях. - Девятнадцать, - ляпнула она случайное число больше восемнадцати и меньше двадцати пяти. - О, - приложила палец к подбородку Эмбер, - я старше тебя на год, мне двадцать! Значит, мы обе совершеннолетние, но пить еще не можем! Только тебе два года ждать, а мне чуть меньше года. Буду покупать тебе сидр тайком, когда мне наконец-то исполнится двадцать один! Лучше бы она сказала, что ей двадцать один. Теперь даже не нажраться с горя, если вдруг приспичит — не доросла, едрить твою налево, до горячительных напитков… Сбоку раздался звук неторопливых шагов. Люмин обернулась — к ним шел тот самый мужчина в васильковой жилетке и смотрел неотрывно только на нее. Поймав ее взгляд, он вскинул брови и одобрительно улыбнулся — и медленно захлопал в ладоши. - Ты произвела настоящий фурор, Люмин, - голос у него оказался медовый, бархатный, с легкой хрипотцой — таким можно было очаровать кого угодно, но Люмин продолжала жадно всматриваться в безымянного рыцаря, отчаянно силясь понять, что в нем показалось ей таким своим, - нечасто увидишь в нашем мирном Мондштадте босоногую девушку в маске шамачурла, храбро кидающуюся в ураган, чтобы прогнать дракона, и потом возвращающуюся на руках Анемо Архонта, которого в городе не видели без малого тысячелетие. Твой воздушный бой наблюдали, должно быть, абсолютно все. Ты отныне наша героиня. Грандмастер Джин официально приглашает тебя в штаб Ордо Фавониус — не будем задерживать ее, м? И тут Люмин остолбенела. Она увидела. Она наконец-то увидела. Позапрошлой зимой, когда только-только приведенная Саали Люмин еще не была официально принята в племя, но уже постепенно привлекалась хваткой шаманкой, почуявшей в ней потенциальную ученицу, к целительской работе, одна девочка их клана подхватила какую-то глазную заразу — левое веко опухло, не давая глазику открыться, и Люмин выхаживала ее несколько недель, смазывая пораженную область приготовленной ее наставницей пахучей травяной мазью из целой кучи ингредиентов. В конце концов вылечила, но когда она в первый раз увидела глаза хиличурла так близко, она поразилась тому, насколько они были завораживающие — насыщенного чистого сапфирового цвета, со светлой каемкой в виде четырехлучевой звезды, очерчивавшей такой же формы черный-черный зрачок. Люмин тогда залюбовалась ими, чуть не забыв нанести, собственно, мазь — девочке пришлось позвать ее по имени, чтобы загипнотизированная травница вышла из транса и наконец отпустила ее с подружками залезать на башню. Не представившийся рыцарь пристально глядел на нее глазом — правый был закрыт пиратской повязкой — с точно таким же узорчатым зрачком. Вот, значит, что почуяла Люмин. Вот почему она моментально стала ему доверять. Он был одним из них. Одной с ними, хиличурлами, крови, одних с ними звездных синих глаз. Он был свой. Но вместе с этим осознанием, к которому Люмин пока что не поняла, как относиться, у травницы тут же возник встревоживший ее вопрос — точнее даже три. Первое — что один из них забыл в людском городе? Второе — почему она ни разу не слышала о сородиче, живущем во вражеском стане? Третий же вопрос заставил ее взволноваться не на шутку и сделать себе мысленную пометку — расспросить этого рыцаря обо всем где-нибудь в уединенной обстановке. Почему он, в отличие от всех остальных, был человеком?