Люми-Люмичурл

Дитя, ты родился под другими звездами, но боги нашего мира увидели тебя, едва ты пришел. Твое созвездие необыкновенно; откуда ни смотри, оно всегда указывает на восток так, чтобы солнце на восходе прошло ровно сквозь него. Тебе суждены великие свершения — и великие горести; но как змея кусает свой хвост, сворачиваясь в кольцо, так и Принц Солнца однажды вернет все на круги своя.

*** Сцена, которую Джин наблюдала, для ее наблюдения явно не предназначалась. В груди поселилось непонятное противное ощущение, как будто все нутро стягивали и сжимали в один плотный комок — то ли предвкушение, то ли обида, то ли непонимание, то ли все сразу; Джин совершенно не знала, как она должна себя сейчас чувствовать и на чью сторону вставать. Заложенная и вбитая в голову намертво годами мондштадтского воспитания установка «что бы ни случилось, Лорд Барбатос поможет нам» требовала безоговорочно верить Анемо Архонту и вставать на защиту его чести от всяких поползновений мерзких клеветников, но здравый смысл, скептический поганец, напоминал леди Грандмастер о необходимости выслушать обе стороны и остаться непредвзятой — и признать, что Лорд Барбатос был неправ, если это так. Джин не учили сомневаться в их боге. Джин не учили, что Лорд Барбатос может быть не всесильным и мудрым воплощением ветра и надежды, подарившим людям свободу, а такой же, как все люди, личностью со своими проблемами и неидеальностями. Джин не учили, что однажды ей придется встать и сказать — Лорд Барбатос, вы не правы. Вы поступили глупо. Но времена меняются, как направление ветра — Джин не учили еще и тому, что Фатуи могут бескорыстно защищать Мондштадт, не сдавая его Бездне и закрывая собой раненых рыцарей. Джин также не учили тому, что хиличурлы могут лечить попавших под завал людей, не собираясь их вместо этого добить. Джин вообще много чему не учили, если так подумать. Пришлось учиться самой. Она покрепче прижала к себе почти не дышавшую от волнения Барбару и невесело подумала — разберемся. Она Джин Гуннхильдр, леди Действующий Грандмастер, и судебная власть в городе принадлежала как раз рыцарям — значит, ей и судить. Даже если на скамью обвиняемых посадили их собственного архонта. Справедливости ради, он все еще вполне мог оказаться невиновным. Софья, сидевшая рядом с Люмин, подвинулась к девушке вплотную и обняла ту со спины, словно закрывая от мира крыльями. Джин не видела, но могла поклясться, что взгляд у снежнянки, устремленный на виновато понурившегося лорда Барбатоса, стал такой же холодный, как зимы ее родины; если уж какую черту женщина и замечала за всеми жителями северного царства, так это полное отсутствие благоговеющего страха перед архонтами чужих наций и боязни их разозлить. Мондштадтцы всегда расступались в почтении, когда мимо проходили Подснежник или Мурата, и звали их не иначе, как лорд и леди — лорд Дендро, конечно, пытался переучить людей на то, чтобы его звали просто по имени, но пока что выходило плохо. А Софья в сидевшем перед ней Анемо Архонте видела не бога и даже не древнего, как сам ветер, элементаля. Софья видела человека, который обманул ее подругу, и ей было все равно, архонтом он являлся или кем. - История будет долгой, - Лорд Барбатос опустил крылья, и перья невесомо прошуршали по земле — Джин на мгновение показалось, что бог на секунду захотел вытянуть крыло и дотронуться им до Люмин, но тут же отказался от этой идеи, - помнишь, я хотел тебе рассказать еще и про принцессу — тогда, в нашу первую встречу? - Рассказывай про все сразу, - оборвала его Люмин, - и про принцессу, и про то погибшее пятьсот лет назад божество, на которое ты думал, что оно нас спасло, и про то, зачем ты меня в Мондштадт отправил, и почему ты не мог сам забрать лиру и сам же ее зарядить. Давай. Люмин злилась. Джин могла ее понять. Женщина коротко окинула взглядом сидевших рядом с ней мондштадтцев. Абсолютно все замерли в ожидании — кто в тревожном, кто в напряженном, а выражение лица Кайи, примостившегося около Розарии, она и вовсе не могла прочесть. Джин мягко погладила Барбару по плечу, успокаивая. Сестренка бесшумно выдохнула. - Лили, - обратился Барбатос к встрепенувшейся малышке, - мне нужно, чтобы ты кое-что сделала для меня. Сможешь? Девочка секунду пялилась, открыв рот, на заговорившего с ней бога, а потом быстро-быстро закивала. - Уведи ребят поиграть куда-нибудь, - мягко улыбнулся Анемо Архонт, - я хочу поговорить только с взрослыми. Пожалуйста? Последнее слово, кажется, окончательно сломало и без того шокированную божественным вниманием малышку — она как стояла, так и замерла на месте, едва ли дыша. Какая-то человеческая девочка ткнула Лили в плечо и что-то оживленно прошептала на мондштадтском; после этого Лили вздрогнула, закивала болванчиком и, спохватившись, побежала прочь от дерева в гущу шумевшего впереди фестиваля, который каким-то чудом до сих пор не обратил ни малейшего внимания на скопление рыцарей и архонтов (божественная магия, подумала Люмин, не иначе — или банальное человеческое умение не замечать вещей прямо под носом). Остальная малышня бодро рванула за ней. Кли поначалу намеревалась остаться, судя по тому, как она не побежала за сверстниками, но Альбедо что-то шепнул ей на ушко, и маленькая эльфийка, серьезно кивнув, поднялась с земли, схватила Додоко и помчалась вдогонку за остальными детьми. Обстановка становилась все торжественнее, а их сборище начинало напоминать настоящее заседание какой-нибудь ставки главнокомандования. - [Тари,] - хиличурлская девочка подползла к Люмин, вопросительно шевельнув ушками, когда человеческий бог ветра обратился к ней, - [этот рассказ — только для Люмин. Все, что я попрошу ее передать вам, она передаст.] Тари повернула голову на Люмин. Шаманка, подумав, утвердительно качнула головой. - [Мы верим тебе, посланец ветра,] - важно кивнула девочка, вскочила на ноги и крикнула, - [уходим! Люмин будет слушать одна!] Хиличурльи дети тут же повскакивали с насиженной травы и, собравшись одной цельной ушастой кучкой, гордо пошлепали куда-то в сторону речки. Люмин проводила соплеменников взглядом, и их направление стало понятным — за ручьем раскинулась довольно обширная временная стоянка хиличурлов. Девушка сделала себе мысленную пометку доползти туда при первой же возможности. Или даже Подснежника попросить, чтобы отнес. Но сейчас у нее наблюдались более насущные проблемы. Например Барбатос, которому еще предстояло объясниться. Подсознательно Люмин надеялась, что у всего произошедшего найдется какое-нибудь сказочно глупое объяснение, которое выставит Анемо Архонта все тем же незлым веселым богом, непохожим на девяносто процентов своей небесной братии из остальных миров — может, немного безалаберным, но хотя бы не манипулятором. Люмин ожидала бы человеческих шахмат от Царицы — из рассказов и случайно подслушанных сплетней о ней составлялся крайне противоречивый образ, но богиня зимы точно была умелой правительницей, а это требовало определенного умения добиваться от людей нужных действий и решений и ненавязчиво заставлять их плясать под твою дудку. Люмин ожидала подобной подлянки от загадочного Моракса, потому что бог, проживший шесть тысяч лет и прошедший Войну Архонтов, не мог быть простаком. Да даже от Подснежника, если совсем крайний случай — Подснежник все-таки был Богом Мудрости, и при необходимости он мог, наверно, вести людей по нужному ему сюжету, разыгрывая маленький спектакль. От кого угодно. Но не от Барбатоса. (Ну, или она просто судила излишне субъективно из-за определенных моральных причин. Это тоже могло влиять.) Венти, тем временем, проводил взглядом детей, и в ясных зеленых глазах виднелась светлая тоска и вина — архонт будто молча извинялся перед детворой за то, что ему пришлось их прогнать, потому что его история не предназначалась для детских ушек. Он улыбнулся печально и нежно — у Люмин сжалось сердце от того, как по-небесному красиво, небесно и грустно он в этот момент выглядел — и отвернулся. На секунду девушка пожалела о своей просьбе рассказать абсолютно все. Барбатос явно вспоминал очень многое, и эти воспоминания не приносили радости — но с другой стороны, Люмин имела право знать правду о том, во что влипла и во что ей влипнуть еще лишь предстояло. Она, поддавшись моментальному желанию, мысленно извинилась перед Венти. - Приготовьтесь, друзья мои, мой рассказ будет грустный, - Барбатос проводил взглядом Мурату, отошедшую от него и шлепнувшуюся на траву боком к нему и людям, - в нем не будет ни капли лжи. Он не всем придется по вкусу. *** Много-много веков назад — тысячелетия до войны — земли, ныне цветущие, были снегом занесены. И я помню — бродя по ущельям меж острых скал, как-то раз божество, незнакомое мне, я вдруг повстречал. Я был духом — создание ветра, мира маленький вздох; если б то божество захотело, я бы тут же на месте издох — если б только вы знали, как страшно мне стало тогда! Я сбежать попытался — почти улетел, но…

- Постой, ты куда?

Если честно, я думал, что все, я сегодня умру, что вот так и закончится жизнь — на холодном и снежном ветру, что свистел, обнимая врезавшийся в море утес… Божество все глядит на меня, ожидая ответ на вопрос. Я гляжу на него. А оно на меня. И опять.

- Ну так что, ветерок, мы и будем вот так вот стоять?

- Вы меня не убьете? И оно рассмеялось в ответ.

- Что за глупенький ветер… конечно же, маленький, нет!

- Я не маленький!

- Крошка.

- Не крошка!

- Ну, ладно. Дитя.

Я хотел улететь — а оно, улыбнувшись, шутя преградило ладонью мне путь.

- Подожди. Не лети. Мне прости мою дерзость, но просто… на этом пути — том, что смертные «жизнью» во всех измерениях зовут — я встречала существ многократно древнее тебя, как везде, так и тут. Мне известно, что ты — ветер, древний и вечный, но я просто-напросто старше, чем мир. Старше всех — и тебя.

Нашим бардам воспеть не под силу ее красоту — словно космос глядит на тебя, когда смотришь на ту, что из плоти своей создала семя древа миров; хоть и песен я бог, но не хватит вовеки мне слов описать ее точно… прекрасней ее не встречал ни богов я, ни смертных. Она — как начало начал, словно первая песня, которую я сочинил. ...мне так жаль, что столетия назад мир ее позабыл. Но я помню. Я помню — однажды она привела деву с взором пречистым; принцессой та дева была. И принцесса с улыбкой поведала мне о стране, из которой пришла за жемчужиной, скрытой во тьме; и принцесса просила меня — ветер, ветер, скажи, как луч правды сыскать в океане из страха и лжи, как дойти до темницы, где скрыта жемчужина та? Я ей путь указал. И с принцессой случилась беда. И я помню, как брат ее, принц, вслед пустился за ней — за принцессой Кианой, Королевой Небес Асмодей. Долго шел он — на землях чужих полыхала война, пламя жрало леса, реки были краснее вина, небо камни метало, вздымая волну за волной… много, много людей с той войны не вернулось домой. И божеств, и людей принц о помощи тщетно просил — но никто не помог. Но однажды без веры, без сил принц на гору взглянул, что пронзала кольцо облаков, и подумал: «Я слышал, что нет на горе той богов, что не губят там земли жестокие, злые бои… может, там я ответы сыщу на вопросы свои?» Он отправился в путь, окрыленный надеждою вновь. Он ответы искал. А нашел новый дом и любовь. «Чужеземец, что лед разобьет, - улыбалась гора, - меч свой в ножны вложи, отдыхай, дожидайся утра, а как утра дождешься — жди вечер и утра опять; оставайся со мной, я тебя не хочу отпускать». Там, под кроной серебряной древнего древа, король принца с дочкой своей повенчал; ныне новая роль была принцу дана — для народа наставником стать и науке, искусству людей с той горы обучать. ...и я видел, как снег на горе не растаял весной, как последние искры тепла шип пожрал ледяной — кара страшная смертных постигла за смелость и страсть, и гора, приютившая принца, должна была пасть. Той горе, дерзновенно поправшей небесную твердь, уготовили боги холодную, долгую смерть: кто богам поклоненье сменил на учения свет — для таких в сердце неба пощады и жалости нет. Принц ушел, чтоб спасенье от божьего гнева найти, много горя и зла повстречал на своем он пути; меч серебряно-звездный чудовищ рубил на куски, и на пустошах выла метель свою песню тоски. Дни сливались в один мутно-белый бессмысленный сон. Ветер, снег и печаль колыбельную в унисон пели миру, баюкая остов погибшей страны. Принц вернулся ни с чем. И увидел, что погребены были тропки, дороги, весь город и мертвый дворец: белый саван из снега и льда положил всем конец.

«Я всегда уходил, но вернуться ни разу не смог. Я надежду хранил — но я вынес твой, небо, урок: Если мы для тебя — даже меньше, чем пыль или грязь, - молвил принц небесам, над собою жестоко смеясь, - если все, что ты хочешь — смотреть на страданья войны, Коль, по-твоему, люди для этого лишь рождены, Будь по-твоему. Тьма с тобой, небо! По-твоему будь! Но о сне и покое само навсегда позабудь: Пусть хоть сто лет, хоть тысяча — тысяча тысяч пройдет, Моей памяти, верь мне, оковы твой лед не скует. Мой язык станет сталью — кровавые песни мечей Я тебе буду петь вместо мирных наивных речей, Что когда-то тебе говорить попыталась сестра; Только я — не Киана. Улыбка у стали остра, И в улыбке той жалости к павшим, поверь, ни на грош. Все, что дало ты мне, ты однажды назад заберешь».

*** Она ушла немногим после того, как пал Декарабиан. Барбатос тогда спросил у нее — ты не останешься? Ты не попытаешься завоевать себе один из семи небесных тронов? Ему правда это было немного удивительно — Хроно (он сам дал ей такое имя — она сказала, что на одном из известных ей языков это значило «Время», а свое настоящее имя, если таковое вообще имелось, она называть не стала) была сильнейшим божеством, которое он когда-либо знал: иногда у духа ветра проскальзывала мысль, что даже Моракс не выстоял бы против нее и секунды. Хроно действительно повелевала самим временем, и порой Барбатос гадал, а не была ли она вовсе воплощением своей стихии. Хроно была невообразимо сильна, и ее сил с лихвой хватило бы, чтобы забрать все семь тронов себе одной, но… Но Хроно предпочла уйти. - Оставь мне тот одинокий островок с часовенкой, которую мне построили люди. Может, однажды я вернусь. Но… не жди меня, ветерок. Не жди и не вспоминай. На самом деле, Барбатос понимал, почему Хроно хотела уйти. Она была не отсюда. Он не знал, откуда богиня пришла в Тейват и почему вообще решила задержаться — но он был искренне рад этому решению. Хроно за все столетия их знакомства стала его лучшей подругой и даже соратницей: когда она возвращалась в Тейват из своих долгих странствий по другим мирам, она помогала ему защищать по мере сил живших на снежных равнинах людей, она охраняла его самого от злых метелей Андриуса и рассказывала сказки далеких вселенных, что были не более, чем листиками на белом древе миров, семечко которого она когда-то слепила из своей плоти. Хроно была древней, древнее, чем сам мир, в котором Барбатос имел счастье появиться; ему самому уже перевалило за несколько тысячелетий (шутка ли — быть элементалем ветра, второй по древности после камня и льда стихии?), но и его возраст рядом с возрастом Хроно казался мгновением. Хроно была не отсюда — и это ее сгубило. Хроно постоянно уходила — но никогда не успевала вернуться вовремя. Барбатос помнил, как потух ее взгляд, когда он рассказал ей о судьбе принца, которого видел несколько лет назад перед тем, как тот сгинул где-то далеко на севере. - Я должна была быть здесь, с ними, - прошептала она тогда, отвернувшись, - я должна была помочь ему. Я смогла бы остановить снег… Тогда она замерла на несколько секунд, сложив ладони в молитвенном жесте. - Вот она — правда обо мне: я Время, которое не успевает, - горькая улыбка исказила ее лицо, - все, что я делаю — это латаю то, что можно залатать. Я должна была уберечь Киану, но вместо этого отпустила ее в змеиное логово одну. Я должна была укрыть Сал Виндагнир пологом, чтобы зима не тронула его, но я была слишком далеко. - Что ты будешь делать теперь? - Я дам Имунлаукру все, что у меня есть. Я дам ему время. - Время? - Время. Столько, сколько понадобится. Смерть от старения не тронет его; я не смогла защитить ни его, ни его сестру, ни его дом, но я дам ему время, чтобы он дожил до того момента, когда все исправится. - Почему ты не поможешь ему сама? Ты же можешь вмешаться! Ты же… ты же всесильная, Хроно. Даже боги Селестии тебе нипочем! - Маленький ветерок… Селестия — не высшая инстанция в Тейвате. Если я вмешаюсь сейчас сама, то я боюсь, что своими силами я просто сломаю ваш мир. Сломаю все. Сломаю с той же легкостью, с какой дети ломают сухой осенний листик. Много позже Барбатос понял. Чем сильнее ты что-то запускаешь, тем больше сил уйдет на исправление запущенного; и если в его силах срезать ветрами горы и швырять их в океан, то что было в силах Хроно? А еще позже — совсем-совсем недавно, в те дни, когда Барбатос вновь ходил по родной земле после долгого сна и слушал ветер, узнавая от него все произошедшее за пятьсот лет, — он понял все до конца. Может быть, дело просто было в том, что Хроно когда-то уже что-то сломала, вмешавшись слишком поздно, и теперь боялась притрагиваться к чему-то столь хрупкому, как человеческая жизнь. Тогда, перед прощанием, он выполнил ее просьбу. Островок с часовенкой остался посреди океана, и маленький храм тысячелетия спустя превратился в заросший травой остов, и над тем местом отчего-то всегда висела пасмурная дымка, которую было не видать с утесов. Шли года, весна сменялась осенью, люди свергали тиранов и слагали песни… Хроно не возвращалась. И в какой-то момент Барбатос действительно поймал себя на мысли, что он и правда не помнил больше ни ее голоса, ни ее лица, ни цвет ее волос, ни маленьких жестов и привычек — как будто он вовсе никогда ее не знал, лишь слышал о ней из чьих-то рассказов: собственное знание, что они были знакомы, казалось необъяснимо… чужим. Чуждым. Все, что Барбатос помнил о Хроно — ощущение космоса и древности, и он в отчаянном осознании стал повторять про себя — космос, космос, когда я смотрел на Хроно, я как будто смотрел в небо. Не забыть. Нельзя забыть. Космос. Может быть, сейчас он не помнил даже этого. Может быть, он помнил лишь то, как убеждал себя помнить. Но вот что он точно помнил, так это их последнюю встречу. Хроно вернулась в Катаклизм. Барбатос едва узнал ее — весь ее облик был изуродован и искажен Порчей, но даже это в памяти осталось лишь ощущением душащего беспомощного ужаса, жалости и отвращения. Он, отравленный после битвы Двалина, которому он помогал, с Дурином, лежал в корнях дерева Веннессы, когда перед ним словно из прорези в самом пространстве вышла, неловко споткнувшись, Хроно — он не поверил сам себе, когда понял, что это она. - П̷̤͖͗͊о̵̩̀͠ж̴̠̐̏а̵̰͐л̷̛̖̘̝̆̏у̶̳́й̷̄̚ͅс̵̥͚͇̀т̴͓̫̓̏̐а̴͍̺̊͘͠,̷͔̠͐͌͠ͅ ̴̣̆̔̿з̸̘̠̓̽̑ӓ̸̻́͠щ̸͍̩̝͋͛̐ѝ̵̢͙̙̈́т̷̳͖̄̓͘͜и̶͚͒̃̌ ̵̪̮̇͌е̶̨̜̫̄͆̂е̵̡̢̂͜͝- он едва разобрал ее мольбу — когда-то красивый голос был искажен до неузнаваемости; сейчас он уже не мог вспомнить, как звучали ее слова, но он помнил, что никогда в жизни не был в таком ужасе, как тогда, когда слышал обезображенную Порчей речь, - п̵̺̀о̷͚͝ж̵̫͋а̸̼͆л̸̝͒ӱ̶͚й̴̭̎с̵̜̀т̸͎͝а̵̱̅,̴̢̄ ̴̜̀Б̷͔͌а̶͈͋р̶̡̀б̵̈́͜а̵͇̀т̷̨̋о̷͇̒с̸͈̓,̵̙̚ ̷̠̃з̵̧̆а̴͚́щ̵̲͝ӥ̸̩́т̴͎̍й̶̹ ̵̲̔Л̷̘͗ю̶̩̌м̶̞̍и̸͚̉н̴̙̏,̸̛̯ ̶̲̇б̶̺̈́е̸͕͊р̸̥̀е̸̜̿г̵̺̊и̵̱̅ ̵̯̏е̴̨͌ё̵̼ ̴̠̍с̷̫͛н̷̫͗ы̴͝ͅ,̶̜̈́ ̷̀ͅп̷͎̏о̶͓͌ќ̶̥а̵̺͒ ̵̣̑о̵̙͘н̸͕͒а̴͎̚ ̴͉̒н̸͖̊е̷̞͋ ̸̹̔о̷̟̀ч̷̼͝н̴̣̐е̶͕̑т̷̞̌с̶͓̀я̷͔̆.̸̧͝ ̶͙̀П̷̳̈ӧ̶̼ӝ̷̦́а̵̮̾л̴̞̕у̵̞̇й̵͉̅с̵̻̋т̴̟͐а̴͚̊,̴͕͝ ̶͈̑з̸͙̂ӑ̴͇щ̶͕̉ӥ̷̤́т̴͉̕и̷̟͒ ̵̠̎е̶̮̅е̴̲̾.̷̨̇.̷̨̈́.̵̤̿ Люмин. Он разобрал имя — кого-то, кого Хроно умоляла защитить, звали Люмин. Надо же, подумал тогда Барбатос. Должно быть, Время могло быть довольно собой. Оно наконец-то успело прийти вовремя и спасти. Но сама Хроно спастись уже не смогла. Убить бога в Тейвате крайне трудно — хоть избавиться от его сознания вполне реально, его несбывшиеся надежды, злость и ненависть превращаются в яд, отравляющий землю и людей. Андриус так и вовсе остался целым призраком — но он другой случай, он ушел по доброй воле и потому сохранил себя. Большинство же превращалось в отраву, убивавшую сотни и тысячи людей — да что людей, от останков богов гибли духи и даже сами Адепты, сильные мифические создания, жившие в горах Ли Юэ и защищавшие гавань вместе со своим архонтом. Но Барбатосу казалось, что в тот день Хроно действительно умерла. Умерла так, как умирают люди. Она рассыпалась черным пеплом, и пепел смешался с иссушенной землей и выжженной травой; древнее древо тревожно шелестело кроной, а на небе горело яростно-алое зарево, когда богиня, что была древнее миров, исчезла окончательно. Барбатос тогда, собрав последние силы, по ветру нашел девочку, сны которой Хроно просила сберечь — Люмин лежала где-то у подножья Пика Буревестника, скрытая от мира волшебством богини времени, и от нее исходила такая густая энергия Селестии, что вопросов о том, что произошло с девушкой, не возникло. Прокляли, понял Барбатос. Боги Селестии ее прокляли. За что и почему — он не знал. Но надеялся дожить до момента, когда сможет спросить. И тогда он уснул отравленным сном, утаскивая в свой сон и Люмин; со своим сознанием он справится легко, здесь девочку не тронут никакие кошмары. …он не знал, почему она проснулась полтора года назад. Он не знал, отчего пробудился сам. Но за пятьсот лет сна он настолько привык к тому, что сознание маленькой звезды всегда было рядом, что мысль о том, что он мог потерять вверенную ему душу, к которой он намертво привязался, стала невыносимой. Ему было безумно стыдно, что тогда, у статуи, он просто-напросто забыл про Двалина. Мысль о том, что алый кристалл был вообще-то слезой его друга, просто выскочила из ветреной головы — все, о чем Барбатос тогда думал, было одним-единственным словом. Люмин. Люмин, которая чуть не погибла. Люмин, которую он успел спасти. Успел. Остальное перестало быть важным. Это было так… странно. И так тепло. Нет, это не было похоже на то чувство, которое Венти замечал между Джин и Лизой, и это близко не было тем, что цвело между Астарот и Набериусом, когда второй еще был жив. Это было просто что-то… теплое. Доброе. Спокойное. Почти что… семейное, наверно, хоть Венти не совсем понимал, как ощущается человеческая семейная любовь. Но как бы то ни было — страх потерять Люмин в тот момент его буквально ослепил настолько, что все мысли о Двалине вылетели из головы, а когда он начал соображать, было уже поздно. Правы остальные архонты, он такой дурак… ...в горле встал ком. За две тысячи шестьсот лет архонтства и еще больше — жизни в виде элементаля Барбатос научился мастерски откладывать все неприятные размышления на потом: чтобы не думать, можно было выбить все грустные мысли из головы, играя с новообретенными силами и швыряясь каменными глыбами, можно было изобрести байку о том, как он якобы подменил посох Крио Архонта на дубинку хиличурла (о том, что посох из всех архонтов когда-либо водился только у Подснежника, смертным было знать необязательно), можно было, в конце концов, насладиться плодами винодельной индустрии и напиться одуванчикового вина до состояния нестояния — мондштадтец он был, в конце концов, или кто? Можно было вылить вино Мораксу на голову, можно было петь на площади у подножья статуи самому себе, можно было опустошать погреба господина Дилюка, транжиря заработанную пением мору — все равно ни еды, ни постели ему, как богу, было не надо. Можно было многое. Только вот у неприятных мыслей было одно дурное свойство, без которого жизнь стала бы стократ легче. Они возвращались. Они возвращались — его же собственной сказкой о принцессе, принце и обещании Времени; до Барбатоса вдруг дошло, что с Катаклизма, разрушившего жизни всех, кого он коснулся, действительно минуло пятьсот лет. Пятьсот лет, в течение которых Тейват восстанавливался, менялся, жил… а Барбатос спал. Для него этих пяти веков словно не было, и когда он об этом думал, в груди становилось как-то по-странному пусто. Может быть, это то, что смертные называли «не успел принять». Странно было применять понятие «не успел» к богу, который видел фей — ведь у него всегда было столько времени, как он мог что-то не успевать? Хотя… даже Время не всегда успевало. Может быть, Время не успело дать ему в последний момент то единственное, что у нее оставалось — время, собственно говоря. Она благословила принца, но не смогла благословить Венти; может быть, поэтому у него действительно не было времени принять. Для всех прошло пятьсот лет. Для него — едва ли несколько недель. Едва ли несколько недель назад рассыпалась пеплом Хроно. Едва ли несколько недель назад погиб, отравившись Порчей, Набериус. Едва ли несколько недель назад была убита Баал. Едва ли несколько недель назад он бесцеремонно, без единого объяснения вышвырнул из своих земель примчавшуюся на весть о его заражении Астарот, боясь, что ту постигнет судьба ее мужа, если она попытается спасти пораженного иномирным ядом Барбатоса. Она тогда подумала, что Анемо Архонт предал ее, бросив в самый худший момент... Бездна, какой же он был дурак несколько недель — нет, пятьсот лет назад. Бог песен, который так и не научился по-человечески говорить. Как дураком забывчивым жил, так дураком и помрет. Бросил Астарот. Обманул Люмин. Позабыл о Двалине. Что он вообще за посмешище такое? Почему он своим людям вообще до сих пор нужен? Вдох. Барбатос медленно выдохнул. Рассказ нужно было довести до конца — множество пар глаз выжидательно сверлили его пристальными взглядами, жаждя услышать финал истории. Кто-то — как Барбара, Джин, Дилюк или Эула — смотрел на своего бога с немым шоком, пытаясь переварить вываленную на него правду о Селестии, которую люди испокон веков слепо обожали, считая обителью справедливых богов и храбрых героев, кто-то — как Розария или Альбедо — глядели на него внимательно и напряженно, во взгляде Виктора смешалось недовольство, осуждение и хорошо затаенное мрачное злорадство человека, которому никто не верил и который в итоге оказался прав... А Софья смотрела с ледяной презрительной ненавистью. Истинная снежнянка, с внутренней горькой улыбкой подумал Барбатос. Хоть он и слышал, когда шатался по городу после пробуждения, мол, у северян не осталось любви к своей Царице, как и у нее к ним, он знал, что это был бред сивой кобылы. Астарот, сколько он ее помнил, безумно любила людей — сильнее, чем кто-либо из Семерых, и люди, особенно ее соотечественники, отвечали ей взаимностью. Снежнянцы были до смерти преданными, и за своей Царицей они могли пойти и в огонь, и в воду, и на гибель в чужие края, и даже свергать Небесный Порядок. Естественно, никто из них не простил другим архонтам то, что они их любимую правительницу бросили. Если бы он тогда не прогнал ее без единого слова объяснения, если бы он нашел в себе силы просто сказать ей, чтобы она держалась подальше и дала ему излечиться самому, произошло бы все это тогда? Если бы… Но, может быть, у них всех еще была надежда. Может быть, Подснежник был прав, когда выпалил в сердцах Анемо Архонту, что Люмин — их последний шанс исправить то, что они все наделали, и что Барбатос этот шанс возмутительным образом совершенно не берег. Между Семерыми все было так сильно поломано. Но, может быть, маленькая звезда была в силах склеить их разбитый витраж. «Только страха во мне и желанья молчать ни на грош - Все, что дало ты нам, Все, что сделало нам, Каждый заткнутый рот, Каждый сгубленный род, До конца, небо, все - Все назад заберешь». *** Люмин… Люмин честно не знала, что сказать. Как себя чувствовать, она тоже не знала. В груди тянуло мерзкое горькое ощущение неисправленной несправедливости, которую нужно было бежать исправлять и которую исправить, не поломав что-то еще, было невозможно. Селестия была злом, и внутри Путешественницы ничего от этого откровения не треснуло — она, наверно, раз сто видела полные отвратительных мерзавцев пантеоны божеств, да и хиличурлы населению летающего острова не поклонялись, так что боли от сломавшегося идола не было, - но Селестия была злом, на котором строился миропорядок Тейвата. Лучше от этого понимания не становилось. Зато гнев на Блюстительницу Небесных Принципов сменился гневом на божков, поработивших ее и превративших в свое оружие, — и жаждой спасти. Справедливость должна была быть восстановлена. «Я тебя вытащу, Киана, клянусь, - с мрачной решимостью постановила сама для себя Люмин, - я найду брата, я вытащу тебя из плена, и мы втроем надерем задницы этим мерзким селестинцам за то, что они с нами сделали. И, ну, если ты правда слышишь меня, то прости за то, что я поначалу хотела тебя побить. Я не знала твою историю». А еще хотелось побить Венти. Венти, зараза забывчивая, ну ты!.. - Поздравляю, Барбатос, - цокнул языком откуда ни возьмись появившийся Подснежник, - ты балбес. - Поддерживаю, - мрачно буркнула Мурата, - дебил. - Согласна, - фыркнула Люмин. Барбатос… у нее слов не было. Никаких! Он забыл про Двалина, потому что переживал за нее! Люмин ненавидела вставать между людьми и забирать чужих друзей, и от услышанной правды она чувствовала себя настолько неловко, насколько это вообще было возможно. Хотелось треснуть ветреному богу по его пустой голове, хотелось извиниться перед драконом за его архонта-идиота, хотелось заобнимать Венти до смерти, потому что в сердце против воли разливалось глупое искристое тепло от осознания, что бард за нее так сильно переживал. Тьфу ты. Сложно. Нервная система Люмин на такое не рассчитана. - Я только отошел, чтобы спросить у Сян Лин, может ли она сбацать чего-нибудь из национальной кухни, чтобы дать тебе попробовать — у нее, к слову, почти приготовилось «искушение Адепта», еще пара часиков и можно есть — а некая мондштадтская личность архонтской наружности уже всем сломала мировоззрение, - Подснежник бесцеремонно шлепнулся рядом с понурившимся Венти и скрестил босые ноги, - Барбатос, я понимаю, что ты — бог свободы, свободы слова включительно, но в Тейвате свободы слова нет! - Вот ты рассказал им про Селестию, теперь все знают, что боги с летающего камешка — трусы, подлецы и прочие нехорошие господа, молиться им станет зазорно, и что дальше? - подхватила Мурата, - новый Сал Виндагнир? Снова ледяная пустыня, как было при Декарабиане? Ладно Царица, она человек бывший, она дурит постоянно, если хочет вести свою нацию к гибели — пусть ведет, но ты-то какого хрена творишь?! Если говоришь, что иногда что-то для мондштадтцев делаешь, так хотя бы иногда о них думай, дурилка ты летающая, прежде чем на Селестию вякать! ...ой-ёй... - Утихомирься, Мурата, будь добра, - внезапно раздался над ухом раздраженный выдох Софьи, и Мурата удивленно выпучила глаза на девушку, - не будет второго Сал Виндагнира. Ты только людей зазря пугаешь. - Ни хера себе номер, - присвистнула недовольно богиня, - девчуль, я, на секундочку, архонт, если кто-то забыл. За языком следим. - А я — снежнянка, и матушки-государыни я что-то перед собой не вижу, - огрызнулась Софья, и что-то у Люмин все внутри сжалось от того, как воздух высох и нагрелся, а затем моментально похолодел, - была бы натланкой — тогда бы и за языком следила, и в пол тебе кланялась, а пока что — не обессудь. - Со-онь, - предостерегающе протянул Виктор, - не бузи. Ты ей все-таки не ровня. - Вить, я прекрасно знаю, кому я ровня, а кому нет, - фыркнула Софья, - и уж коли заговорила, дайте высказаться. Ты, Барбатос, славно соловьем о своих промахах разливаешься, да что в том толку? Имунлаукру помочь не сдюжил, Киану невольно на смерть верную отправил, Царицу нашу без слов с земель своих прогнал, вот какой я плохой да недалекий, судите меня, люди добрые. К чему нам то, что ты себе голову пеплом посыпаешь, скажи на милость? К чему нам твое покаяние, если те, кому оно нужно, его не слышат? Другим людям плакаться каждый горазд — только не нам тебя прощать, и ты это знаешь. Пока ты сам Царице не скажешь обо всем, словам твоим — одна монетка моры цена, да и той много. - Зарываешься, девчонка! - рявкнула, не выдержав, Мурата, и Люмин вздрогнула — но Софья, что удивительно, не шелохнулась, лишь мягко взяла руки Путешественницы в свои ладони и мягко погладила костяшки большими пальцами. - Ой ли? - травница не видела, но могла поклясться, что гуслярка холодно сощурилась, - что же, в землях свободы мне и слова правды молвить нельзя, божьего гнева не опасаясь? - Я так погляжу, у вас в Снежной уважать архонтов совсем не учат? - Нас за поступки уважать учат, а не за статус. - И как тогда ваша Царица до сих пор на троне осталась, если вы за поступки уважаете, а не за силу? Воздух выстыл. По спине прокатились мурашки. - Мурата, будем честны, - в притворной усталости вздохнул Подснежник, и что-то в его тоне заставило Люмин опасливо вжаться в Софью. Дела определенно принимали не самый мирный оборот, - Царицу уважают за дело. Будь на месте Царицы ты, тебя бы уже давно погнали взашей. - С какого перепугу? - огрызнулась богиня, - имеешь претензии к тому, как я правлю Натланом? - Дорогая моя, у меня есть претензии абсолютно ко всем архонтам, - ложно-беззаботно улыбнулся Дендро Архонт, - иногда — даже к моей драгоценной Астарот, а ты прекрасно знаешь, что ради нее я хоть против тебя без палки-копалки выйду. Так что в вопросах наличия у меня претензий ко всем подряд ты тем более не исключение, не обольщайся. - Ну так давай, скажи мне в лицо, что тебе во мне не нравится! - Твоя вспыльчивость, доходящая до того, что иногда я подозреваю у тебя проблемы с контролем гнева, - не поведя и бровью, принялся загибать пальцы целитель, - твое неумение решать конфликты мирно, откровенный расизм по отношению к людям — спешу напомнить, что ты сама по рождению человек, огненная моя, так что эта твоя черта для меня до сих пор загадка — трусость, нежелание кооперироваться, злопамятность- - Ты кого трусихой назвал?! Мурата рывком вскочила на ноги и сжала кулаки. Люмин вздрогнула. Сзади испуганно пискнула Барбара. Обстановка стремительно накалялась, и-

т и х о.

В холодном воздухе запахло горными цветами. Люмин, испуганно вздрогнув, уставилась на Барбатоса. Анемо Архонт сидел прямо и в упор глядел на уже стоявшую в полной готовности к драке и замершую на месте Мурату, и во взгляде не осталось ни капли древней светлой печали. Кончики косичек светились яркой бирюзой, а глаза — глаза буквально полыхали потусторонним синевато-зеленым сиянием. Архонт не собирался позволять чужим богам драться на его земле. И хотя Люмин буквально спиной чувствовала, как все присутствующие — и рыцари, и приключенцы, и, наверно, даже Виктор — застыли, испугавшись предупредительного выплеска силы и мысленного приказа, Софья не дрогнула ни единым мускулом. Люмин, честно говоря, искренне завидовала снежнянской наглости и спокойствию. Ей в присутствии богов, решивших поругаться, так уверенно себя чувствовать никак не удавалось. - М-да, - Подснежник, казалось, был абсолютно не впечатлен — он просто поставил локоть на коленку и скучающе подпер ладонью подбородок, - Люмин, вот тебе наглядный пример, почему не стоит собирать более двух архонтов на одной территории. Превышение концентрации архонтов на метр квадратный приводит к повышению уровня конфликтности ситуации. Впрочем, если дело касается Аделаиды, то и больше одного не стоит. Никто не любит Аделаиду. - Аделаида — сука, - Мурата с сердитым шиканьем уселась обратно и, кинув взгляд на все еще рассерженно светившего глазами Барбатоса, виновато опустила плечи и отвернулась, - ...приношу свои извинения, Подснежник. Я повела себя несдержанно и недостойно, едва не напав на тебя на территории, принадлежащей другому архонту. Мне типа жаль и все такое, я так больше не буду. Подснежник повернул голову в сторону Леди Огня — Люмин все еще не могла избавиться от ощущения, что он все-таки глядел, даже несмотря на повязку и появившуюся из-за проклятия слепоту. И коротко кивнул, улыбнувшись краем губ. Венти расслабленно опустил плечи. - ...но за «трусиху» я с тобой, кактус недогрызенный, еще подерусь. - А-ага, - зевнул Дендро Архонт, ничуть не устрашившись, - найдешь какой-нибудь островок в Темном Море — позовешь. Или можем на Хребет забуриться, там ни травы, ни тепла, и нам обоим будет в одинаковой степени грустно. Люмин моргнула — но решила не заморачиваться. Похоже, подобные стычки у них и правда происходили достаточно часто. У Мураты, как ни крути, был не самый покладистый характер, подкрепленный острым, как лезвие меча, языком. Люмин завозилась, устраиваясь поудобнее, и сцапала ладони Софьи, когда та едва вознамерилась убрать руки; над ухом раздался короткий тихий смешок. Путешественница расслабленно прикрыла глаза. Мягко пахло хвоей и снегом, заглушая запах утесных цветов и костра, и этот запах обволакивал сознание, успокаивая его и прогоняя все обиды, непонимания и раздражение. Сбоку девушку обняла Паймон, и на душе стало совсем хорошо. Люмин отрешенно подумала, что как-то поразительно легко она приняла новость о том, что богиня, забравшая ее брата, на самом деле была жертвой промывки мозгов, а небесная обитель добродетельных богов и героев оказалась сборищем неуравновешенных геноцидных маньяков, способных уничтожить целую страну за отказ почитать их. Может быть, дело было в том, что шаманка все еще упорно верила той версии истории, которую ей рассказала Софья, согласно которой именно они, селестинцы, уничтожили пятьсот лет назад королевство, пламя от гибели которого разлучило Итера и Люмин. Род — боги, вид — обыкновенные, что называется. Путешественница мысленно выдохнула с облегчением, поняв, что нет, экзекуция образа Барбатоса пока что отменяется — он все еще оставался не таким, как его небесные собратья. Он принадлежал виду бог пустоголовый, а не бог обыкновенный, а потому был безобидным. Но следующая мысль заставила Люмин резко открыть глаза. Ладно, хорошо, она легко и почти безболезненно — она все еще пыталась злиться на Барбатоса за то, что он просто-напросто забыл про своего друга, но его чертово объяснение и ее чертова влюбленность, в обычные дни не напоминавшая о себе и потому дававшая существовать в относительном мире и покое, душили злость в зародыше — приняла правду о Селестии: потому что раньше она видела богов и похуже, потому что она знала и до этого, на что они были способны, потому что она просто не слишком давно очнулась от магического наркоза, в конце концов; она-то ладно, она отдельный случай, но вот… - Лорд Барбатос?.. ...остальных явно ожидало крайне занимательное переосмысление своей жизни. Люмин даже оборачиваться не нужно было, чтобы почти вживую увидеть ошарашенное, полное неверия и непонимания, что делать дальше, лицо Дилюка. Вот он, подумала мрачно девушка, главный аргумент в пользу «не создавай себе идолов». Идолы ломаются. Заодно с ними ломаются сердца тех, кто этим идолам вверился. Ей стало неподдельно жалко Рагнвиндра — и Джин с Барбарой и Эулой вместе с ним. Услышать от собственного архонта, что пантеон богов, которым поклонялся весь континент, состоял на самом деле из отвратительных тиранов… должно быть, это было страшно. Ведь во что теперь верить? И как смотреть в глаза тем, кто не знает правды? - Это все истина, Дилюк, - кивнул Венти, отвечая на молчаливый вопрос. - И поэтому… - было слышно, как тяжело мужчине давались слова; его голос звучал совсем тихо и сдавленно, а в тоне ощущалась невысказанная мольба — помоги, направь, я не знаю больше, во что верить, - поэтому вы попросили детей уйти? - Я не знал, смогут ли они удержать это в секрете, даже если я попрошу, - выдохнул Анемо Архонт, - но во всех вас я уверен полностью. Поклянитесь мне, что вы никому без моего разрешения то, что узнали сегодня, не расскажете. - Сначала выдаешь им всю правду, а потом требуешь молчать? - фыркнула неодобрительно Мурата, - отличный ход. Надежный, как фонтейнские часы. - Это плата. - ...плата? - Леди Огня непонимающе склонила голову к плечу, прищурившись, - кому и за что? У Люмин возникли вопросы. - Виктору. Первичный взнос на мой новый счет доверия, если можно так выразиться. ...у Люмин возникло очень много вопросов. - Моракс, отпусти Барбатоса! - простонал обреченно Подснежник, драматично вскинув руки к небу, - он начал говорить экономическими терминами, в которых все равно ничегошеньки не смыслит! - Эй! - в шутку возмутился, смешно надувшись, Анемо Архонт, и Люмин не смогла не умилиться этому потешному виду — бог ветра нахмурил бровки и упер кулаки в бока, и ветер явно из мелочной мести встрепал волосы Дендро Архонта так, что несколько белых прядей попали ему в рот. Целитель, ничуть не смутившись, по привычке зажал их меж губ и так и остался сидеть. - Лорд Барбатос, - тут уже, не выдержав, смущенно кашлянул Виктор, - позволите вопрос? Почему именно мне и за что? Архонт, выпрямившись и сев ровно, перевел взгляд на обратившегося к нему смертного и улыбнулся — мягко и как будто совсем чуть-чуть тоскливо. Он казался святым с таким выражением лица. Люмин была готова смотреть на него вечно, хоть от его печальной красоты кололо невнятной глухой меланхолией сердце. - Я не уверен, что Царица не даст мне от ворот поворот, если я попытаюсь поговорить с ней лично, - пояснил он, - но она точно выслушает тебя. А если не тебя, то хотя бы слухи, которые поползут по Фатуи после твоего рассказа. Пожалуйста, расскажи ей — и только ей, и только самолично, это все еще секрет для людей — о том, что я посвятил верхушку Ордо Фавониус в истину о произошедшем. Расскажи ей о том, что ее солдаты празднуют на фестивале вместе с мондштадтцами. Пусть она знает, что я считаю их героями, спасшими мой город и моих людей. Это меньшее, что я должен сделать для нее после того, как без объяснения бросил ее пятьсот лет назад, но это хотя бы что-то. - Вы хотите… - выдохнула, ошарашенная догадкой, леди Джин. - Извиниться. И попросить о мире. Показать, что он на ее стороне. Достучаться. Получить шанс объясниться и исправить недоговорку пятисотлетней давности, разрушившую дружбу. Когда взгляды Люмин и Барбатоса пересеклись, девушка улыбнулась — она понадеялась, что улыбка вышла достаточно мягкой и ободряющей, чтобы он понял: она с ним. Она думает, что он делает все верно. Она поможет, как сможет — хоть она уже наобещала помощи с три короба, добавить еще одно лукошко не составит для нее труда. Все, что было поломано Селестией, должно быть починено. (Итер всегда говорил ей, что она слишком привязывалась к каждому миру и слишком сильно хотела спасать каждого встречного-поперечного. Люмин не считала это чем-то плохим.) - Лорд Барбатос, - леди Грандмастер с кряхтением поднялась и, опираясь на подставившую плечо Лизу, подошла, чуть заметно ковыляя, к архонту — Барбатос при ее приближении плавно встал на ноги, - я, Джин Гуннхильдр, действующий Грандмастер Ордо Фавониус, от имени всех присутствующих рыцарей клянусь молчать об услышанном о Селестии, Сал Виндагнир и… и... Она неловко замялась. - И Хроно, - понимающе кивнул бог, подсказав. - И Хроно, - торопливо добавила Джин, - спасибо, лорд Барбатос. Мы — я, действующий Грандмастер Джин Гуннхильдр, капитан Эула Лоуренс, капитан Кайя Альберих и капитан Альбедо — клянемся рыцарской честью молчать об услышанном, пока вы не скажете иначе. - Я, Барбара Пегг, настоятельница Собора Барбатоса, - нервно сцепив руки, решительно произнесла целительница, - клянусь своей верой молчать об услышанном о Селестии, Сал Виндагнир и… и богине времени, пока вы не скажете иначе! - Я, Лиза Минчи, библиотекарша Ордо Фавониус, клянусь своей магией... - Я, Дилюк Рагнвиндр, клянусь своим родом... - Я, Розария, клянусь своей жизнью… - Я, Беннет, искатель приключений из Гильдии, клянусь собой… Молчать обо всем услышанном о Селестии и Сал Виндагнир, пока вы не скажете иначе. Подул пахнувший цветами ветер, закрепляя клятву. ...имени богини времени в своей клятве никто, кроме Джин, не упомянул, но Люмин не могла их винить — она сама буквально секунды спустя после конца рассказа напрочь забыла о божестве, спасшем ей жизнь. Когда она подумала об этом, в груди поселилось странное чувство, которое девушка даже описать толком не могла. Это было что-то между благодарностью, легким стыдом за то, что она забыла, и тоской. Люмин совершенно не могла вспомнить, почему богиня могла ее знать. Она не помнила ничего о ней — а ведь у нее, как у полубогини, была отменная, хоть и по-своему избирательная, память, она помнила людей из миров, которые посещала тысячи лет назад; почему она не могла вспомнить ни единой детали о богине времени? И почему остальные, судя по всему, забывали о ней тут же, как кто-то, кто знал ее лично, переставал о ней говорить? У Люмин, на самом деле, была мысль. В других магических мирах она встречала похожие заклинания, стиравшие память о наложившем их колдуне, но девушке не приходило в голову, что подобное волшебство могло существовать в Тейвате. Разве здешняя магия не была целиком и полностью завязана на семи элементах? Но если да, то как тогда работает колдовство тех загадочных Адептов — или хотя бы той же самой Селестии? Или боги этого мира скрыли огромный пласт волшебства от людей, оставив им жалкие ошметки в виде одного элемента из всего лишь семи за раз? Ну и жадины они были, однако. И все-таки, если даже предположить, что богиня времени действительно владела магией памяти настолько хорошо, что создала заклинание, заставлявшее всех, кто только слышал о ней, моментально забывать богиню, то… зачем? Неужели она думала, что это правда избавит всех от боли — если они просто не смогут вспомнить, о ком тоскуют? Разве знавшим о ней существам не будет еще грустнее от того, что они даже не могут вспомнить ту, кого потеряли? Что за глупый ход... Но она умирала — а умирающие часто действуют на эмоциях, не имея времени все как следует обдумать. Она не хотела причинять Барбатосу боль воспоминаниями о ее смерти и о ней самой — и потому стерла себя из памяти мира, да так, что записать ее туда заново стало невозможно. Люмин против воли горько улыбнулась. Какое глупое наследие у такого великого существа... «Спасибо тебе… Хроно, - от мысленного звучания ее имени в груди разлилось благодарное тепло, - спасибо за то, что спасла меня. Пожалуйста, дай мне тебя не забыть». Люмин поняла, что ей нужно было сделать. Найти брата. Спасти принцессу Киану. Отомстить за Сал Виндагнир и Имунлаукра, его последнего короля. Отомстить за Хроно. Отомстить за ту страну, которую боги стерли с лица вселенной пять веков назад. Все, что было сломано Селестией, будет починено. Она, Люмин, полубогиня-звезда, дочь Люцифер, богини-создательницы ее родного мира, клянется. *** «Но как змея кусает свой хвост, сворачиваясь в кольцо, так и Принц Солнца однажды вернет все на круги своя». Так сказала ему мудрая старая женщина, жившая на болоте. Она владела… как она это назвала… гидромантией? Да, гидромантией — так вот, она владела гидромантией, читала звезды по водным зеркалам и лукаво улыбалась полубеззубым сухим ртом. Понять, что она имела в виду, было проще простого, и юноша сто раз возблагодарил гидромантию за то, что ее предсказания, в отличие от предсказаний всех остальных видов гаданий, читались практически буквально — а может, просто та женщина научилась видеть смысл за хитросплетением звездных образов. Принцем Солнца был он сам — хотя, справедливости ради, никто его так не звал, официальным титулом было все-таки Принц династии Солнца, но первый вариант звучал всяко поэтичнее. «Вернет все на круги своя» наверняка относилось к тому, что он найдет и сестру, и эту чертову жемчужину, и возвратится с ними домой, и все будет хорошо. «Как змея кусает свой хвост»… Юноша обернулся на восток — по крайней мере, компас показывал, что восток там. Когда он убрал лагерь и снялся с места, солнце ярко светило над головой, но спустя буквально полчаса поднялся буран — он мел до сих пор, не собираясь прекращаться, и за густой белой взвесью было не видать ни неба, ни деревьев, ни оврагов, ничего; сверху — снег, под ногами — снег, сбоку — снег, в волосах, во рту, за шиворотом — снег, везде, Бездна его пожри, снег! Имунлаукр начинал ненавидеть этот подвид твердого агрегатного состояния воды. Он раздраженно выдохнул, натянул сбившийся капюшон теплого плаща и упорно потопал на юг. Слова про змею тоже относились к нему лично. Тейват был миром удивительным — звезды здесь представляли из себя не просто гигантские плазменные шары в миллиардах миллиардов километров от планеты, а настоящие божественные инструменты, которые определяли судьбы избранных людей и по которым эти судьбы можно было читать. Астрология, что ни говори, была занимательной наукой, и Имунлаукру было даже немножко жаль, что у него дома она стала бы совершенно бесполезной — а то он бы привел в королевство пару-тройку ученых, чтобы те развивали свою отрасль у них. Но дома звезды были обычными — здесь же, в Тейвате, звезды служили каким-то особым божественным замыслам; каждому провинившемуся избранному боги давали целое созвездие из шести звездочек, отмечая человека на небесном полотне. Имунлаукр отличился и тут. Если все созвездия нормальных людей находились примерно на одном поясе — похоже, здешние боги вполне успешно имитировали внешне нахождение Тейвата где-то в конце рукава какой-нибудь галактики — то созвездие юноши в гордом одиночестве мерцало на самом горизонте, да не абы где, а ровно там, где восходит солнце. Шесть звезд, образовывавших правильный шестиугольник, ярче всего светились на рассвете, а после того, как солнце проходило сквозь созвездие, они быстро затухали до следующей ночи. В темноте же можно было увидеть и мелкую пыль из звездочек поменьше, образовывавших узор, который, собственно, и дал звездному шестиугольнику название получше, чем, ну, «шестиугольник». (Серьезно, Имунлаукр был бы совсем не против иметь в качестве созвездия простой шестиугольник. Хотя бы ради того, чтобы лишний раз плюнуть в лицо богам, имевшим пунктик на величественных названиях всего подряд). Его созвездие, все же павшее жертвой необходимости иметь красивое имя, называлось Змеиное Кольцо. Выглядело оно как змея, кусавшая свой хвост, и Имунлаукр искренне не понимал эту змею. Кусать собственный хвост было, во-первых, больно, во-вторых, невкусно, а в-третьих — просто-напросто небезопасно для здоровья! Не найдя каких-либо достойных причин для подобного членовредительства по отношению к себе, юноша в который раз убедился, что люди отчего-то любили выбирать самые странные символы для обозначения абстрактных понятий. Для вечности и цикличности у них ведь уже был придуман такой хороший значок лежавшей на боку восьмерки (принц предполагал, что это мог на самом деле быть знак ленточки, не имевшей обратной стороны, но называть это лежачей восьмеркой было веселее), зачем они заставили несчастную змею кусать собственный хвост? Живодеры. Снег сердито хрустел под ногами. Имунлаукр в который раз тоскливо огляделся — пурга прекращаться и не думала, а в округе все так же не наблюдалось ни единого укрытия, где можно было бы переждать непогоду. Прекрасно. Метель застала его врасплох в открытой местности. Это звучало максимально детско и безответственно, но серьезно, если бы не здешние идиотские боги, то этой метели бы сейчас не было. Климат в этой части континента отличался феноменальной суровостью лишь потому, что два божества — бог бурь и бог пурги — что-то друг с другом не поделили. Прекрасно. Просто прекрасно. В этом мире были все условия для плавного и быстрого развития цивилизации, определенно. Никакой же бог не мог в случайный момент встать не с той ноги поутру или вдруг решить, что вот этот кусок земли его особенно бесит, и устроить маленький потоп просто потому, что ему захотелось! Совершенно точно нет! Бездна, что за отвратительно устроенный мир… Еще и эта война, которую развязали боги с небесного камешка, называемого людьми Селестией. Сама мысль о существовании этого места наполнила Имунлаукра мрачной решительностью и энергией шагать дальше — если он не переживет эту пургу, то содрать этот мерзкий летающий остров с неба будет некому, а оставлять его там висеть было категорически нельзя. Поэтому он упорно продолжал продираться сквозь снег, вслепую идя куда-то на юг. Селестия забрала Киану. Если он не выживет, то сестренка останется пленницей этих тварей навсегда. На юге от плоскогорий располагалась огромная гора, которую было видно чуть ли не отовсюду — пришлось бы, наверно, уйти совсем глубоко в континент, чтобы пик полностью скрылся из виду. Имунлаукр слышал рассказы о той горе, когда шатался по другим регионам в поисках хоть кого-то, кто мог подсказать ему, как добраться до Селестии — на похитителя его сестры ему указали, конечно же, сразу, а вот как до него дойти… извините, батенька, не знаем. Боялись, иногда сердито думал он. Они просто боялись идти против этих богов, потому и не указывали ему путь, гоняя из одного места в другое и кормя туманными обещаниями. Это злило до трясучки. Тейват был красивым, спору нет, интересным и по-своему милым миром, но Имунлаукр то ли просто пришел в худший из возможных моментов, то ли еще что, но как бы то ни было — Имунлаукр в упор не мог проникнуться этими землями достаточно, чтобы захотеть остаться здесь надолго. Он хотел домой. Он хотел найти сестренку, забрать жемчужину и уйти отсюда как можно скорее, вернуться на родину и забыть все путешествие как страшный сон. «Сестричка, если ты там меня каким-то чудом слышишь, - он вновь сверился с компасом и пошел дальше, - прости, пожалуйста, что я в детстве сказал, что твои волосы похожи на макаронины. Мне очень стыдно, я был мелкий и глупый. Мы двойняшки, так что если твои волосы — это макаронины, то и мои тоже. Мы оба макароноголовые, выходит… ладно, проехали. Прогони метель по-сестрински, а? Я не знаю, как, но… ты всегда была более способной к магии из нас двоих. Наколдуй мне солнце хотя бы на чуть-чуть. Хоть на час. А то если так продолжит мести, то тут скоро снега не то, что выше колена будет, я в нем по горло застряну и до тебя не доберусь никогда. Помоги, пожалуйста...» Вряд ли заточенная в божественной темнице Киана его слышала, но он все равно приучился обращаться к ней в тяжелые моменты. Чудо обычно не происходило, но хотя бы морально становилось легче. Чертов снег… В который раз вспомнился мягкий климат родины. Зимы там тоже были снежные, но снег казался мягче и как будто добрее, и он не колол лицо, как здесь, в Тейвате; а еще температура никогда не опускалась слишком низко, и выйти рано поутру побеситься в сугробах и накидать Киане снег за шиворот зимнего уличного платья было святой обязанностью… Получить от нее снежком в лицо в ответ — тоже. Ну или быть уроненным лицом в тот сугроб, из которого до этого загреб снег для заталкивания его за ворот сестренкиной одежды. Киана, только дождись. Он тебя вытащит. Он тебя обязательно вытащит, а потом вы вдвоем надерете Селестии их небесные задницы и заберете эту дурацкую Жемчужину Творения, потому что нет ничего, с чем не справились бы принц и принцесса династии Солнца. Только д- Под ногой вдруг не оказалось земли. За секунду, которая ушла на то, чтобы окончательно и бесповоротно потерять равновесие, Имунлаукр успел испугаться за свою жизнь, почувствовать, как остановилось сердце и проклясть собственную невнимательность и пургу, из-за которой он не увидел обрыва, попрощался мысленно с матерью и отцом, извинился перед Кианой за то, что он до нее так и не добрался — в итоге весь ураган эмоций вылился в один нецензурный вскрик, потонувший в оглушающем треске. Юноша успел в последний момент закрыть лицо, кое-как сгруппировавшись, и тут же рухнул прямо в дерево — его сухие голые ветви с громким хрустом сломались, приняв удар на себя и попутно больно хлестнув по животу и разодрав ткань. «Конец плащу», - успела проскользнуть в голове мысль. А потом ветки кончились. В отличие от расстояния до земли. Вдохнуть или выдохнуть не вышло — тело как будто стало полым внутри, словно все органы резко вжало в спину и спрессовало в один тонкий слой. В ушах свистел ветер. «Черт, черт черт чертчертчертчЕРТЧЕРТЧЕРТ-» Удар обо что-то твердое и холодное — и резкая гудящая пустота в голове. Хруст. Больно. И мокро где-то на затылке. И мир потух. *** - А это как пишется? - [П-и-т-ь]. - Ага… так, хорошо, а «темнота» пишется как… - [Темнота]. - Спасибо! Элла, просияв, тут же записала новое слово, задумалась, озадаченно оглядела получившийся на данный момент перевод стихотворения и принялась многозначно грызть карандаш. Люмин, валявшаяся на земле рядышком, пялилась в травяной навес над головой. После принесения клятвы Подснежник дал ей посидеть еще немного рядом с ребятами, чтобы, по его словам, полностью очистить раны Дилюка от Порчи, после чего осторожно, чтобы причинить как можно меньше неудобств и боли в ногах, поднял ее на руки и унес обратно в одиночную палату. Софья и Паймон остались с остальными, пообещав прийти позже — на всеобщем собрании назревало что-то интересное, потому что леди Джин и Виктор, судя по всему, решили прямо на месте обсудить детали предстоящего… перемирия? Люмин не была уверена, что то, что хотел организовать Барбатос, можно было бы назвать перемирием между Снежной и Мондштадтом хотя бы потому, что страны не вели открытую войну. Да и для настоящих переговоров о перемирии с Джин должна была говорить сама Царица, а не простой ассистент дипломата, которым являлся Виктор. Скорее всего, готовящееся действо можно было бы обозвать рекламной кампанией или чем-то подобным. Но в любом случае, это уже был прогресс. Люмин искренне радовалась за рыцарей — подумать только, а ведь еще где-то месяц-полтора назад она бы и подумать ни о чем таком не смогла бы. Чтобы она — да радовалась за мерзких людишек, годных лишь на то, чтобы быть отравленными настойкой из валяшки? Но ведь вот, получите и распишитесь. Она действительно была счастлива за них — и за фатуйцев тоже. А еще она была удивлена. Мондштадтцы — по крайней мере, верхушка Ордо Фавониус, Дилюк и ошивавшийся рядышком Беннет — на удивление спокойно приняли решение их леди Грандмастер и архонта и даже… поддержали его, можно сказать. Даже Дилюк. Дилюк, отец которого погиб в результате покушения Фатуи. Дилюк, который Фатуи ненавидел настолько, что почти что ненавидел всю Снежную в целом. И этот человек принял решение своего бога попробовать помириться. Более того — самим сделать первый шаг. Обеим сторонам предстояло колоссальное количество работы. Заново строить свою репутацию, наращивать доверие к себе, искоренять предрассудки… противостояние, длившееся долгие годы, не могло бесследно исчезнуть за один лишь фестиваль. Но это было хотя бы что-то. Начало. Первый шаг длинного пути исправления ошибок с обеих сторон. Люмин понимала, что путь этот будет сложным и тернистым — фатуйцам еще долго будут жечь спины косые взгляды горожан, их еще долго будут обзывать «снежнянской падалью», а сами солдаты будут огрызаться в ответ; Люмин видела это в других мирах. Оно всегда так происходит. Но рано или поздно раны затянутся, оставив после себя шрамы в виде воспоминаний о том, что да, когда-то мы друг друга ненавидели, когда-то Снежная вмешивалась во все подряд и подминала под себя остальные нации, но это было десятки лет назад… Шрамы не исчезнут. Но и болеть не будут. Как там однажды сказал Альбедо? «Ни одна война не тянется вечно» или как-то так… Люмин наблюдала это своими глазами. Может быть, однажды настоящий мир настанет и между Мондштадтом и ее соплеменниками. Как же просто жить в мире, где вся внешняя политика — это всего лишь отношения архонтов, и долгие войны решаются обыкновенным «прости меня, я был тогда неправ, давай поговорим»… - О чем задумалась? - вдруг спросила ее Элла, отвлекшись от попыток перевести стихотворение с мондштадтского на хиличурлский. - Да так, - фыркнула, светло улыбнувшись, Люмин, - просто… вся эта ситуация такая… не знаю. Легкая, что ли? Сложно подобрать слова, я все-таки не Барбатос, слагать стихи и красиво говорить не умею. Но ощущение именно что легкое. То есть… когда я пришла сюда, все ненавидели Фатуи и хиличурлов, и… посмотри, где мы сейчас? Фатуи охраняют мондштадтцев и гуляют по фестивалю, хиличурлская детвора бегает с человеческой в догонялки, сами хиличурлы расположились лагерем за рекой и никто их не гоняет. Я чувствую сейчас такую надежду, ты бы знала. Просто вот — ощущение, что все будет хорошо. Что отныне все будет только улучшаться. Наивно, знаю, но… как бы, да. Элла смешливо хмыкнула. - Я тоже это чувствую, - кивнула девушка, - надежду, смятение, все это. У нас знаешь, что говорят про такое в Мондштадте? «Ветра меняются». То есть, иногда перемены приходят так же быстро, как сменяется направление ветра, и ты ничего с этим не можешь поделать. Но я рада этим переменам, веришь? Я так устала от этих войн и стычек. Устала от того, что не могу спокойно пойти в лагерь к хиличурлам, не заработав пару-другую десятков странных взглядов в спину и пальцев у виска. Устала от того, что не могу поговорить с кем-нибудь из снежнянцев про их литературу — я так в детстве увлекалась снежнянской поэзией, я тебе рассказывала? Я покажу тебе как-нибудь мой детский сборник! Ученая коротко рассмеялась. - Так вот, - выдохнула она, - я тоже очень-очень рада, что времена меняются. Однажды мы все станем единым народом, а если не единым, то хотя бы перестанем враждовать и недолюбливать друг друга просто за то, что мы из разных наций, и тогда настанет новая эра. Она помолчала — и улыбнулась, широко-широко, как живое солнышко. - Я рада, что ты принесла этот ветер перемен с собой. Может, ты и вовсе пятая хранительница ветров, просто пока что не знаешь об этом, а? И, все так же улыбаясь, легонько ткнула приятельницу пальцем в плечо. Люмин в ответ на это шутливо фыркнула на нее, наморщив нос. Все, на самом деле, устали от этих бесполезных конфликтов. Это было видно по тому, как быстро люди, едва почуяв, что они друг другу больше не враги, смешались в единую фестивальную толпу и доверили свои спины бывшим чужакам и злодеям. Да, им всем предстоял долгий путь до полного примирения — Люмин знала, что Мондштадт был на удивление злопамятен и мог помнить обиды хоть тысячу лет — но первый шаг они уже сделали. К тому же, им в спины дышал Орден Бездны, от воспоминаний о котором у Люмин волоски на руках встали дыбом. Вспомнилось и «веретено», и то, как водный клинок с хрустом рвал мышцы, и то, как кричал сжигаемый заживо Вестник… Бр-р. Они все должны были объединиться против этих чудовищ — Снежная, остальные нации, хиличурлы; только все вместе они могли победить. И они начинали делать первые несмелые шаги. Будущее выглядело светлым. А после Ордена можно приняться и за Селестию. Наверняка к тому моменту Люмин уже сто лет как найдет Итера, и тогда им совсем ничего не будет страшно. Со стороны входа вдруг донесся тихий шорох — Люмин и Элла обернулись одновременно. Лианы, закрывавшие арку полупрозрачной зеленой шторой, отодвинулись, и в дыру просунулась незнакомая черноволосая макушка, принадлежавшая девушке лет шестнадцати, наверно. У Путешественницы моментально возникла ассоциация с огненной пандой — у этих милых зверей на голове торчали круглые ушки, так же, как у внезапной гостьи — две косички полукругом; раскосые янтарные глаза глядели с добрым интересом и восторгом. - Привет! - помахала она — у нее слышался совсем небольшой, но все же присутствующий акцент — и зашла под полог. - Э… привет, - отозвалась озадаченно Люмин, - ты… - Я Мао Сян Лин! - тут же представилась девчушка — чем-то она неуловимо напоминала Эмбер, то ли глазами, то ли энергией, бившей через край, - ты ведь Люмин, да? Девочка из племени хиличурлов? - Ну… да? Вроде бы это была я последний раз? Люмин искренне не знала, как ей реагировать. К ней давно так никто не вторгался. Сян Лин, Сян Лин… точно! Та девочка-шеф, про готовку которой говорил Подснежник! Интересно, зачем ей понадобилась Люмин? Или она решила принести ей еду? Ее покормят? Ее же сейчас покормят, да? Желудок требовательно заурчал. Она с самого пробуждения так до сих пор ничего и не поела! Она жила на адреналине и честном слове, дайте ей еду! - Отлично! - воскликнула Сян Лин, - я тебя как раз и искала! - Меня покормят? - Обязательно! - закивала девчушка, и Люмин воодушевилась, - а еще мне очень-очень нужна твоя помощь! Очень-очень-очень! Так… - А с чем? - осторожно спросила, поубавив свой голодный пыл, Путешественница. - Ты поможешь мне выиграть кулинарное соревнование?