ночью при свече

Рванда не знает, когда это началось. Когда Иван стал занимать больше места в мыслях, чем нужно. Лишние чувства нужно искоренять — так ведь ему проповедовала матушка? В очередной раз стоя подле Ивана, Рванда с раздражением одёргивает руки и старается отдалиться от напарника, твердя про себя: «завтра». Завтра он обязательно задушит его собственными руками, а пока что он ему нужен. Ему просто повезло, что он полезный и многофункциональный, так уж и быть, пусть живёт ещё один день. Рванда может находить себе оправдания сколько угодно, перекладывать вину на других, ненавидеть; но в очередной раз, когда тот бессознательно ищет светлую макушку в толпе, когда любая его мысль сводится к нему, становится ясно одно — он просто-напросто влюбился. Его тошнит от теплящегося чувства в груди, от бурлящей крови в венах при случайно брошенном взгляде на Ивана. Сердце бешено колотится от мимолётного прикосновения, от хитрой ухмылки, которая адресована лично Рванде. Ему омерзительна лишь мысль о том, что он действительно влюбился в кого-то, тем более в того, о ком изначально думал лишь как о способе подняться выше; как о необходимой вещи, которую после использования можно бессовестно бросить. Ему ненавистен один лишь вид Ивана, но в то же время он несоизмеримо жаждет его внимания, чтобы его взгляд был направлен только на него. Иван копошится у стола — возможно, переодевается, — когда Рванда без стука заходит в комнату. Он отвлекается из-за скрипа двери и бросает короткий взгляд исподлобья на напарника, после чего сразу его отводит, прячет глаза в светлой чёлке, впериваясь в деревянный стол. Он стоит неподвижно достаточно долго, чтобы Рванда вплотную подошёл к нему со спины, поставил на поверхность зажжённую свечу и положил руки на плечи. Мысленно тот отмечает, что Иван стоит в одной рубашке — и от одной мысли спина натягивается, как струна, а внизу живота приятно тянет и теплеет. Он подавляет нарастающее желание забраться под одежду и огладить каждый дюйм его тела. Но всему своё время. Иван же с усилием подавляет дрожь от жгущего через ткань прикосновения: ему не хочется казаться слабым перед Рвандой, но его сопротивление с каждой секундой ощутимо слабеет. Он опускает голову ещё ниже, почти вплотную прижимая её к грудной клетке — за свои полыхающие щёки внезапно становится очень стыдно. Рванда недвижимо стоит на месте. Его озаряет чудесная мысль: выдалась идеальная возможность убить со спины, и всем его страданиям конец. Иван ужасно доверчив — сейчас при нём нет никакого оружия, а из-за возбуждения он наверняка не окажет должного сопротивления. Такие случаи действительно бывают один на миллион, но он намеренно медлит; Иван не выдерживает, резко поворачивается лицом к напарнику и решительно смотрит исподлобья. Рванда переносит руки с плеч на ключицы, проводит линию до яремной ямки, расстёгивает пуговицу, останавливается. Сомнения гложат его изнутри — убивать Ивана не хочется, но вот убить источник бесполезных чувств, напротив, не терпится. Тянет избавить себя от навязчивых эмоций, от лишних мыслей, которые заполонили его сознание. Он ведёт кончиками пальцев до шеи, с силой надавливает на кожу — пульс отбивает стаккато — после чего сгибает их в кольцо и сжимает у основания. Рванда с упоением представляет, как душит этот самый источник чувств, как тот начинает вырываться, предпринимает попытки звать на помощь осипшим голосом, давится слюнями, а затем испускает последний вздох прямо на его руках. Но при одной только мысли о мёртвом Иване внутри него что-то со звонким треском ломается — наверняка, его собственная совесть, а точнее её отсутствие трещит по швам. Рванда ослабляет хватку, переносит руки обратно на плечи, наклоняется ближе и опаляет шею горячим дыханием, наслаждается запахом напарника, а затем утыкается в изгиб шеи поцелуем и как-то по-особенному нежно целует, что сердца обоих готовы вытанцовывать чечётку. Иван сжимает, комкает в руках рубашку приятеля, прижимает его к себе ещё ближе. Рванда старательно кусает место поцелуя — не так сильно, чтобы было ощутимо больно, — после чего чуть отдаляется и наблюдает едва заметное в тусклом свете покраснение на бледной шее. Рванда чувствует, как удовлетворение накатывает на него волнами. Он рывком обхватывает бока напарника, заключая в объятия, остервенело ведёт дорожку поцелуев по шее Ивана, пока тот рвано втягивает воздух и сдавленно шипит через стиснутые зубы. Как будто ненароком задевает мочку уха — сначала проводит кончиком носа, затем целует и вбирает в рот с характерным звуком, причмокивая. Теперь Рванда не слышит, чтобы Иван дышал — может, умер от переизбытка чувств. Он несколько раз обводит языком по кругу, после чего вскоре отрывается от занимательной мочки и берётся разглядывать Ивана — тот затуманенным взглядом смотрит куда-то сквозь парня и машинально слегка сдвигает ноги. От внимательного и чуткого Рванды мало что ускользает, и это не стало исключением — подхватив Ивана под бёдра, он усадил его на другой конец стола от свечи. Коленом раздвинул ноги, упираясь в дерево, сильно сдавил ягодицы и впился в губы Ивана, увлекая в поцелуй. Не дав времени на размышления, Рванда проник языком в его рот, оглаживая дёсны и зубы, а затем ощутимо надавил рукой внизу — рубашка слегка задралась, обнажая тазовые косточки и пах. Он проворно оттянул ткань и оторвался от Ивана, скользнув вниз и опустившись на колени. Высота стола позволяла Рванде беспрепятственно уткнуться лицом между ног, удобно положив подбородок на поверхность. Правда, когда он взял член в рот и начал двигаться, ему пришлось задрать подбородок вверх, тем самым поставив себя далеко не в удобное положение. Но тем лучше для него — немеющий затылок и ноющая боль в загривке пьянила и давала противоречивое ощущение свободы и спокойствия. Рука Ивана на собственной голове раздражала, ведь он и без его помощи насаживался на член. Ему не хватало той боли, что приносило неудобное положение в коленях и шее — Рванда старался взять максимально глубоко, и когда нос упирался в чужой лобок, а глотку драло от острой боли, казалось, что все эмоции и чувства уходят вместе с ней. Всё раздражение моментально куда-то испарялось, давая ложное облегчение. Иван не продержался долго — чувствуя, что скоро кончит, он потянул Рванду за волосы, но тот лишь взял ещё глубже, чем и спровоцировал эякуляцию. Горячее семя толчками ударилось в горло и отрезвляюще подействовало на Рванду. Он медленно, словно в прострации, выпустил член изо рта и сплюнул, также неторопливо вытерев рукавом губы и размазав ботинком по полу сперму. Всю глотку саднило, и боль эта давала чувство опустошённости и облегчения. Иван, отдышавшись, первым нарушил повисшую тишину. — Знаешь… ты мне нравишься, — тихо прохрипел Иван, смотря рядом с напарником, но только не на него. Он как боялся, так и с нетерпением ждал ответа на своё признание. Но он почему-то был уверен, что ответ будет положительным. — нравишься не как напарник или друг. Давно уже. Рванда продолжал молчать, уткнувшись взглядом в вязкую лужицу из слюны и спермы на полу. — Ну?.. — Ты мне омерзителен, — хрипло отрезал Рванда, поднимаясь с колен. — ненавижу тебя. Никогда больше не говори со мной. И Рванда ушёл, громко хлопнув дверью, оставив Ивана с вставшими поперёк горла словами и слезами. Он вернулся рано утром в комнату и забрал вещи, на прощание поцеловав крепко спящего заплаканного парня в висок. Больше они никогда не виделись.