Позолоченные кости

персефона: что у вас случилось? мы не успеваем принимать души. скажи, он опять, да? гипнос, он снова сорвался?

***

      Только Бог сновидений не отвечает и на пятое сообщение своей королевы, игнорируя её мастерски, прямо как и тот, что не берёт трубку уже который день к ряду, посылая их всех куда подальше. Гипносу же остаётся лишь от нервов ломать мелки, изрисовывая бумагу, да перебирать клавиши фортепиано после запачканными пальцами. Успокаиваться, ровно дышать, упорядочивая беспокойные мысли, от водоворота которых ни одно живое существо сейчас не видит приятных снов, ведь они — часть его самого: всё, что Гипнос видел, всё, что чувствовал, и все, кого он встречал. Его дороги — золотой сонный песок, акварельная краска в расплывшейся дымке и классическая музыка, рождающаяся из-под божественной руки; не дающая тоже катастрофически «сорваться».       как сделал Танатос       Просто пока старший предпочитал придорожный бильярд где-то на задворках Невады, шины прожигая в бесконечном рок-н-ролльном запале, младший оканчивал очередную Школу искусств с отличием и пил только фильтр-кофе на Эфиопии, создавая совершенно нормальный образ: любил осенний Нью-Йорк с его пристрастием к тыквенному латте и Яблочный фестиваль на Центральной площади, Танатос — запах жженой резины харлея, чистый виски и белокурого Аполлона, какая досада.       Поэтому-то у Мрачного Жнеца вновь снесло крышу — он снова колесит без остановок, заменяя один сердечный такт остановкой другого, малую пахоту — большой жатвой. Они ведь близнецы: тёмные непослушные вихры волос, бронзовая кожа, глаза будто слюда, которой вымощены крыши в Аиде, где братья были взращены — всё одинаковое. Гипнос в такие маниакальные эпизоды на себе ощущает неприкаянность души Танатоса, чувствует, как, буйные, они оба мечутся по туманным автострадам без конца и края, и старается отыскать близнеца по крупицам чужих снов и путям, что так у обоих похожи — золотую искрящуюся крошку пуская сквозь дорожную ржавую пыль, словно белая клавиша, что постоянно догоняет чёрную.       и слышится звук ключей, бьющихся о пряжку ремня, жужжание мигающих фонарей       Гипнос осторожно касается места в груди, где сердце так отчаянно стучит, призывая: «вернись ко мне» — по каждому пропущенному перекрёстку, по каждому встречному светофору и каждому резкому повороту; Гипнос просит Танатоса вернуться из бездны беспросветного темноты, будто бесконечного сна без сновидений, где Хранитель золотого песка способен утонуть и не выбраться, ведь земля та — не его владения, а брата, приносящего неизбежность, его вотчина и неудержимая сила смерти.       — Я за тебя переживаю, безмозглый ты кретин, — слова вырываются сами собой, уносясь куда-то в глубь души, где связь обитает ещё и теплится между близнецами, кровные узы натягиваются, будто узелки.       — Мог бы быть повежливее со старшими, ребёнок, — рука из неоткуда внезапно сжимает Гипносу плечо, — Терпеть не могу, когда ты меня так вырываешь. И это пальтишко… Дита одолжила?       Танатос оказывается насмешлив в интонациях и словно бы даже весел, он появляется у брата за спиной в клубах песка, осевшего на выцветших нашивках, испещряющих его кожаную куртку; за ним ещё отголосками слышится рёв разгоряченного мотора да пара строчек утихающего Аэросмита на кончиках пальцев.       — На себя посмотри. Усы под Зевса отрастил?       — Девчонкам нравится.       «Но не все девчонки нравятся тебе»: это Гипнос смалчивает, закатывая глаза. Его старший братишка частенько за улыбочкой такой в стиле денди прячет переживания, и бездна внутри него множится и разрастается, словно асфоделиевые поля, Гипнос знает. Сейчас Танат ехидничает, бродя по студии брата, который даже то самое пальто с высоким воротом забыл снять, потому что сообщения Персефоны начали бренчать на мобильном без умолку, а Танатос теперь расхаживает, будто его всего минуту назад не приходилось силой и мольбой выдергивать с Перепутья всех дорог.       — Расскажешь, что случилось на этот раз? — младший спрашивает аккуратно, так, чтобы не спугнуть, но у старшего шаг громок и цепи звенят на ковбойских сапогах; ему отвечать не хочется абсолютно, разве что Гипнос сам уже знает ответ — по тому, каким взглядом брат окидывает бюст лучезарного Феба, купленного для уроков с детьми: — Вы опять разошлись. Мне жаль, правда. Но всё это… Тебя заносит. Ты теряешь контроль, утопаешь в смерти, как будто жизни в тебе нет — это же неправильно.       — Но я и есть смерть, Гип. Смерть — это я, — выходит наигранно, хоть лицо и смеётся; Танатос замечает, как брат сводит брови в недоверии, становясь серьёзным и похожим на мать: — Да ладно тебе! Сеф всё приукрасила. Я в порядке. Ты звал, чтобы убедиться, что у меня не сорвало башню? Так вот, я в норме. И мне нужно возвращаться. Сам же понимаешь, мои дела не терпят отлагательств.       Жнец приятельски хлопает Гипноса по плечам, растягивая губы в фальшивой улыбке, которую натягивает каждый раз, когда хочет от брата избавиться; наверное, думает, тот не догадается, отпустит вновь на байк и в ночь — и по кругу, где даже вздоху не будет места. Так зачастую и происходит: Танатосу причиняют боль и он мчится собирать души, его железное сердце швыряют за ненадобностью (как любит издеваться Аполлон) и Танатоса уносит водоворот смертей и нескончаемой тьмы — старшего брата становится намного меньше, чем Бога кончины, и Гипнос действительно переживает, что однажды связь их оборвётся до момента, когда Таната наконец отпустит.       что будет день, когда его уже не вернуть       А от того неожиданные объятия, в которые заковывает близнеца Создатель сновидений, получаются нуждающимися и горячими; Танатос порывается вырваться, но Гипнос держит крепко, тяжестью собственных ладоней успокаивая внутренний хаос. Весь Гипнос в миг — облит золотыми песчинками, сверкающими и танцующими в лучах солнца, они соединяются с дорожной пылью, обволакивают, словно распущенные крылья обоих братьев, и просят унять тревоги, насылают хорошие сны.       — Никто не смеет делать тебе больно, придурок. Даже этот напыщенный засранец.       я не позволю       Танатос слушает и верит, как же иначе; он впервые не спешит улизнуть, наслаждаясь теплом дома, а Гипнос…       …Гипнос обязательно разобьёт тот бюст, как только Танатос уйдёт.