Животные инстинкты

      Цезарь сидит в гостиной, возвышаясь в поднятом регулируемом кресле как судья над смертными. Оба виновника его взвинченного состояния – и Россия, и США, – сидят перед ним на полу в гостиной, как провинившиеся дети. У дверей на всякий случай сторожит охрана. Прошло чуть меньше недели с того злополучного визита американца, и теперь тот вынужденно гостит у них, предупредив родственников, что переговоры затянулись, а он решил к тому же изучить местные достопримечательности и покататься по русским городам. Течка России прекратилась еще три дня назад, но для надежности Кесарь решил выждать, прежде чем пускать этих двоих в одно помещение. Омегу на этот раз для надежности заперли в бункере под домом. – Я думаю, все мы понимаем, для чего здесь собрались. И также понимаем всю тяжесть нынешней возникшей ситуации. – начал Цезарь тоном главнокомандующего на подпольном собрании для обсуждения следующего хода в войне. Это правда – всем присутствующим было если не очевидно, то приблизительно ясно, в какие проблемы они встряли, и что решать их придется вместе, здесь и сейчас. За эти дни было обнаружено слишком много скелетов в шкафу у каждого. И если с Россией все было понятно – раскрылся обман с его псевдосмертью – то для США оставалось поле для размышлений. Однако Кесарь был прекрасно осведомлен о порядках его родины и понимал, что при всем желании сейчас просто так Америка домой не вернется. Раз уж всплыло, что он не человек. Для обывателя выход из ситуации был прост и ясен: зуб за зуб, секрет за секрет. Если сейчас США, всю жизнь кичившийся своей полностью человеческой природой, вернется и расскажет всему миру о русском обмане – ничто не помешает Цезарю загубить его жизнь и карьеру ответным обличением: мол английский наследник – неуправляемый зверь, кидающийся на первых встречных течных омег, к тому же переспавший с «покойным» русским вождем. На политической арене за этим следят очень строго, и если мир прознает о мимолетной связи будущего американского главы с одиознейшим преступником века – Штаты тут же вычеркнут из истории как позор семьи и государства, если не усадят за решетку за предательство родины, потому что прошло порядочно времени с тех пор, как обман вскрылся, а Америка все еще не доложил об этом в свое Правительство. А всю легитимность нынешней власти в оплоте демократии поставят под сомнение. Ибо что мешало Великобритании знать о настоящей сущности сына и скрывать это ото всех с целью возвеличить свою «человеческую» семью? Какими еще секретами владеет и не делится английская корона? Это будет скандал такого масштаба, что, по подсчетам Кесаря, даже про маленький обман с похоронами будут помнить не долго. Потому что, скажем на чистоту – русским никогда не доверяли и втайне ждали от них подлянки, ложная смерть и покрывательство вождя относительно легко сойдет им с рук, тогда как все взгляды будут обращены на «белого и пушистого» кумира всей планеты, обещавшего привести мир в светлое будущее. Америка был не глуп и давно все это понял без объяснений Цезаря: рыльце в пушку у обеих сторон. А потому нужно прийти к какому-то компромиссу. **** Америка никогда не думал, что Япония сможет обогнать его в гениальности. «Так получилось, – оправдывался он, – Потому что она девчонка и лучше смыслит в социальных науках. Вернее даже не науках, она просто действительно лучше разбирается в том, что в головах у людей и что ими движет, тогда как я не знаю ничего, кроме юридических и государственных законов». Он не мог сказать, что японка попала в яблочко во всем, что говорила о русском вожде, но главную суть уловила: он был практически противоположностью тому, что о нем знал и каким видел США. Если бы кто-то еще месяц назад сказал, что он будет жить с Россией в одном доме – он бы попросил знакомых врачей укомплектовать того в смирительную рубашку ради блага же говорящего. А теперь Америка мог лицезреть «покойного» бывшего вождя каждое утро. Причем выяснилось, что по утрам Россия не любит надевать штанов, а потому США приходится отводить взгляд всякий раз, когда это внешне божество вплывает в столовую в одной белой рубашке, едва доходящей до колен. И всякий раз омега окидывал его таким высокомерным равнодушным взглядом, что у американца коленки подкашивались, если он не успевал сесть за стол. С каждым днем он все больше и больше забывал Россию с обложки «Экономиста» и «Нью-Йорк Таймс», а при взгляде на небольшого и хрупкого на вид омегу с леденящими душу глазами все внутри переворачивалось, и хотелось только одного: схватить, прижать и запереться в спальне. Теперь Америка и сам мог чувствовать, как его шестеренки перестают крутиться и вываливаются из системы. С каждым днем в голове становилось все более пустынно. «Это все потому что я альфа! – стонал про себя США, едва не выдирая волосы на голове, – Это все из-за истинности! Я не виноват, я должен что-то с этим сделать!» Но чем больше он думал над решением проблемы, тем меньше выходов видел. Пока в один прекрасный момент, застав Россию в саду среди пионов и розовых кустов, улыбающегося улитке на лозе дикого винограда, не понял, что это – тупик. Единственная надежда на то, что он все-таки сможет придумать основу для их компромисса, погасла, словно все это время он шел по черному туннелю на свет, а свет только отдалялся и отдалялся – а теперь хлоп! и погас совсем. – Р-Россия… – пропищал Америка, не узнавая свой сиплый ослабевший голос, на трясущихся ногах приближаясь к нему. Он знал, все его естество кричало о том, что нельзя, не подходи, убьет! – но он как завороженный обращенными на него голубыми глазами, гораздо темнее, чем его собственные, шел и шел, пока не остановился на расстоянии вытянутой руки. Подними и прикоснись – твое наваждение имеет плоть. И все было бы гораздо проще, веди себя Россия как раньше или хотя бы с тем же холодом, с каким смотрел на него по утрам в столовой. Но взгляд русского необыкновенно мягкий, с пляшущими в глубине чертями, и разум США кричит, что так смотрят лишь коварные хитрецы, притворяющиеся, что любят, а потом вонзающие нож в спину – но он не хочет видеть темную глубину. Ему достаточно любви, светящейся на поверхности, как солнечные блики на глади океана в хорошую погоду. Россия кротко улыбается и протягивает руку, глядя нежно-нежно. Сердце Америки заходится восторженным воплем, и все внутри мучительно болит и ноет от желания прикоснуться, схватить и никогда не отпускать. Но вместе с тем мягкость и грация в движениях русского таят в себе чудовищную силу. И вместо того, чтобы схватить и сдавить в собственнических объятиях «хрупкую самку», США, не владея собой, падает на колени и принимается зацеловывать протянутые руки так, как глубоко верующий целует иконы святых. Смотрящий со стороны ужаснулся бы: как можно иметь и контролировать такую силу феромонов, способную уложить на лопатки альфу, не пошевелив и пальцем. Россия ответит, что он даже не пользовался феромонами. Все это воздействие – лишь в голове Штатов. Он сам захотел впасть в безумие и по собственной воле преклонился перед тем, кого считает истинным. Было ли это врожденным желанием альфы владеть, защищать и уступать истинному омеге? Определенно, русский не видел другой причины. Если бы не эта «истинная связь» – Америка бы в тот же день, как увидел его живым, сбежал бы и донес об обмане правительству. **** – Нам нужно поговорить. Было ли это совпадением или знаком судьбы, или ее издевательством – Америка не знал. Но когда Цезарь для их «серьезного разговора» привел его в тот самый сад на почти то же самое место, где он тогда разговаривал с Россией, США почти сделалось дурно. Это место, эти воспоминания недавних событий, которые почти что поставили точку в проблеме отношений американца и бывшего русского вождя действовали на него как мята на кошку. Цезарь завел речь издалека, пространно рассказывая, как нелегко пришлось русской семье и в частности России, сколько испытаний он перенес за свою недолгую жизнь, и что судить его может только Единый (тут Америка не до конца понял, но пришел к выводу, что так Кесарь называет Бога). Половину этих слов американец нечаянно пропустил мимо ушей, но ему хотелось думать, что самое важное он запечатлел в памяти. И только когда хозяин особняка сделал паузу, США вышел из оцепенения, обнаружив себя в точности на том самом месте, где он пал ниц, клянясь русскому в вечной любви. И именно на этом месте Кесарь задал вопрос, ради которого была затеяна вся эта бравада и который буквально призывал США повернуть свою жизнь на сто восемьдесят. Отказаться от всего, что когда-либо было ему дорого. Отказаться от прошлой жизни ради новой – вместе с Россией. Формально отказаться от жизни вообще. Америка стоял там, чувствуя, как земля уходит из-под ног, разверзается под ним огромной дырой, ведущей в Тартар. Но он не ощущал в себе силы и желания сопротивляться. Для него уже не было пути назад, подсознательно он понял это, как только убедился в своем ужасном предположении, своими глазами лицезрев живого русского вождя в том темном коридоре. Именно тогда, когда он, забыв обо всем и самого себя, накинулся на изнывающую в течке омегу, а в голове в тот момент било только одно: «моё, моё, моё!..» – и ни капли света. Тогда он перестал быть человеком. Так имеет ли он право теперь возвращаться к прежней жизни, в которой был им? Определенно, нет. В тот же день он впервые явился на ужин и сел за один стол с русской семьей. Россия, кажется, и не догадывался о том, что затевали Америка с наставником, и беззаботно болтал ногами под столом, с самым невинным видом уплетая омлет с овощами. Будто это не из-за него здесь рушатся чужие жизни. Именно из-за чужой невинности и красоты и случаются самые жестокие войны. Этот мир изначально зол и полон страданий, и когда в его недрах вдруг рождается нечто очаровательно непорочное, он изо всех сил противится этому, сходит с ума, как демон, в котором внезапно рождается капля света, убивающая его изнутри. Россия был покрыт кровью, но Америка видел: глубоко-глубоко внутри, за этой черной скорлупой в нем сидело то поистине разрушительное, что никак не вписывалось в мироздание, что спало, но при пробуждении неизбежно разрушило бы этот адский мир. Этот крохотный светлый огонь, сводящий с ума демонов своей чистотой. И капля настоящего добра ставит под угрозу океан ненависти. И всегда побеждает, если узнает, что оно на самом деле. И потому главная задача океана – помешать этой капле познать её суть. «Мой прекрасный, непорочный ангел, – плакало нечто внутри США, крохотное, болезное и бесконечно мудрое, – Не быть тебе счастливым в этом мире, ибо мир желает только одного – убить тебя». **** Англия был раздражен с самого утра. В девять часов до полудня он по обыкновению вышел из спальни, потому что был выходной. До девяти тридцати – ванная, в девять тридцать – завтрак из яиц, сосисок, чая и булочки. В десять – чтение новостных газет; Великобритания все еще предпочитал бумажный вариант электронному. В одиннадцать у него была запланирована прогулка в парке на свежем воздухе, которая была бы более практиконаправленной, если бы Англия имел собаку, но собаки у него не было: слишком сильной еще оставалась тоска по безвременно почившему английскому бульдогу Чаппи, покинувшему их семью два года назад. Но, только Великобритания собирался натянуть перчатки и взять привычную трость, чтобы выйти на улицу, как его планы нагло нарушил стационарный телефонный звонок из гостиной. Ругаясь про себя на непунктуальных особ, решивших нарушить его распланированный выходной, в который ему обычно не решались звонить даже высокопоставленные лица из других стран, Англия все же снял обувь и прошел в гостиную. И только он хотел железным тоном уведомить звонившего, как невежливо нарушать чужой покой в выходные дни, как обезличенный голос с той стороны равнодушно произнес: – Господин Великобритания? С великой скорбью вынужден сообщить, что Ваш младший сын, господин Америка, мёртв. **** – Думаешь, он поверил? – нервно переспрашивал США уже сто тридцать третий раз подряд. Цезарь в который раз показательно громко тяжело вздохнул, давая понять, как он устал. Америка места себе не находил, крутился вокруг него и постоянно допытывался подробностей о своей собственной «смерти». Официальная информация гласила: США вел себя неадекватно, постоянно пытался найти давно почившего Россию, в истинность казни которого не верил, и ** числа ** месяца около 21:42, по заверениям служащих, вдруг выбежал из особняка в одной пижаме и умчался в тайгу. Сразу искать его не кинулись, потому что особенность рабочих в доме Кесаря – не делать ничего без приказа, а потому об этом сначала доложили хозяину, который в тот день плохо себя чувствовал и закрылся в спальне отдыхать. Потому добудились его не сразу, а когда снарядили поисковую группу, господин иностранный гость убежал уже слишком далеко. Труп его, окоченевший и растерзанный дикими зверями, нашли уже к утру в восьми километрах от особняка. Тут же оно было доставлено в морг на судмедэкспертизу, где установлено, что тело и впрямь принадлежит США, хоть оно было изуродовано до неузнаваемости дикими животными. Предположительно, его загрыз медведь. Только после этого о печальном известии доложили Великобритании, а потому узнал он об этом только на следующий день ближе к полудню. Тело уже везли на родину погибшего скорым самолетом, игнорируя тот факт, что не мешало бы английской делегации самой прибыть и расследовать это дело и осмотреть «место преступления». Уже потом разъяренный, но все еще не полностью отошедший от шока Великобритания поймет, что все сделали русские люди и достаточно поспешно – вернее, поймет даже не он, а его советники. Англия же, как обезумевшая от горя мать, тут же кинется к телу сына, но, на удивление, быстро признает в изуродованных останках своего ребенка. Кесарь будет стоять у него за спиной с видом великого сочувствия на лице. Как отреагировал бы он, окажись на месте Великобритании, если бы Россию вдруг нашли мертвым? Скорее всего, не поверил бы. Потому что пока Цезарь жив – Россия не умрет. Но это не отменяет того факта, что, будь он человеком, то сошел бы с ума. Конечно, когда газеты со всего мира запестрели заголовками о смерти английского наследника, об их маленькой операции узнал и Россия. Он пару минут стоял посреди гостиной, сжимая в руках планшет с открытой на нем новостной лентой, и бездумно таращился в текст. Сердце США затрепетало не то от ужаса, не то от сладкого волнения, когда он увидел, как побелело лицо его истинного. Как сжались в тонкую линию пухлые губы, как посветлели костяшки пальцев. – Баян, – после мучительно долгой паузы отчеканил Россия, отвел скучающий взгляд, даже не посмотрев в сторону сидящих в креслах наставника и американца, и бросил планшет легким движением кисти. Тяжелый гаджет пролетел метра четыре до кресла, в котором сидел Кесарь, и тот, не напрягаясь, поднял руку и поймал его. – Это будет выглядеть слишком подозрительно. – Ты не до конца осознаешь, насколько легко управлять чужим мнением, милый, – поднял уголок губ Цезарь, – Особенно массовым. Россия окинул его напускным презрительным взглядом и ничего не ответил. Потом столкнулся с большими, словно чего-то ожидающими, глазами США. Выдержав паузу, Россия только фыркнул в его сторону и ушел. **** – Мы теперь вместе навсегда, да? – шепчет США, и голос его хрипит и срывается, а Россия пока еще вяло пытается отбиться от его рук, пытающихся залезть под ночную рубашку. Он слишком сонный и мало понимает, как и зачем Америка пробрался через охрану в его спальню в два часа ночи. – Пендос, что… – Шшш… – улыбается американец полупьяно, хотя алкоголь и тем более наркотические вещества в этом доме запрещены. Все это время его ладони шарят по почти ничем не прикрытому телу омеги, и того это напрягает, но пока недостаточно, чтобы вызвать охрану. – Май энджел, теперь ты весь и только мой… На этих словах Россия подпрыгивает, просыпаясь окончательно, когда его хватают зубами за мягкий сосок, и обильная слюна, просачивающаяся сквозь тонкую ткань, заставляет поежиться от холода. Вес США почти больно давит на тело, когда тот падает сверху, вжимая омегу в матрац. Его руки везде, его губы гуляют там, куда раньше постыдился бы опуститься взгляд, и в русском медленно, но с ускорением, зарождается гневное возмущение. Он мгновенно напрягается, как раз когда Америка кусает его за шею, а руками уже залезает в домашние безразмерные трусы, и со всей силы, оставшейся после сна, отталкивает. Американец падает на кровать и едва не ударяется головой о спинку, в то время как русский вскакивает, полыхая на него взглядом Сатаны. – Еще одно движение и я вызову охрану, – отчего-то без прежней уверенности, с которой говорит с ним днем, бросает Россия, тем не менее хватаясь за полы сорочки в защитном жесте. США не напуган. США будто даже не слышит угроз. Его собственный взгляд горит животной похотью, и в слабом свете, льющем от ночника в углу спальни, поблескивают оскаленные зубы. Россия не ощущает и капли той «любви» или хотя бы симпатии, которая возникла у него по отношению к американцу еще недавно. Сейчас не период течки, и все же? Он чувствует лишь отторжение к такому Америке. Америке, который медлит-медлит, плавно, словно хищник, наступая на него из темноты, а потом резко бросается, прижимая русского к стене. Россия бьется головой и болезненно шипит, но США не обращает внимания: сжимает его до хруста костей, задирает подол и без того короткой спальной рубашки и тычется в него бедрами, ладонями жадно сминая ягодицы, бока, грудь – всё, до чего дотягивается. – Вместе навсегда. – как заведенный повторяет «оплот демократии», теперь уже официально мертвый наследник английского престола, и Россия, в котором внезапно не нашлось сил оттолкнуть его и вырваться, вскрикивает от боли, когда в него резко проникают. Будто раздираемый дикими зверями, русский воет, и его воспаленное сознание ищет ответ и не может понять, почему он не может вырваться. – Стабилизаторы, – будто читая его мысли, усмехается куда-то в шею США. – Теперь ты по силе равен человеку, мой маленький звереныш. Ты не сможешь сбежать, только не от меня… потому что я буквально отдал жизнь, чтобы остаться с тобой. Разве я не заслуживаю немного снисхождения? Вопреки словам, его собственный голос звучит снисходительно. Впервые за столько лет Россия чувствует себя крохотным и беззащитным, в полной власти чудовища, оказавшегося физически сильнее него. Он пытается использовать феромоны и не может. Словно действительно стал человеком – жалким и беспомощным, не способным противостоять насильнику. Сознание затапливает ужас. Вокруг только боль, Америка уже вошел полностью и вбивается в него, даже не дав времени привыкнуть. Внутренности разрываются, из русского вытекает что-то подозрительно теплое, и только от мысли о том, что это может быть кровь, ему становится дурно до обморока. Стена позади внезапно слишком жесткая и стирает кожу при трении, пальцы США внезапно слишком сильные и сжимают бедра и кисти рук до синяков. Сознание вспыхивает красными огнями физического страдания, и сквозь них Россия вдруг обнаруживает себя, крохотного по сравнению с габаритами Америки, поднятого над полом с задранными ногами, вбиваемого в стену с такой силой, что от каждого удара выбивает воздух из легких. А затем США еще и кладет ладонь на его шею. Россия хрипит, когда горло сжимают до звезд перед глазами – плевать на удушение, но американец давит на кадык, заставляя желать сжаться от боли и выблевать адамово яблоко. – Х-хватит… пре-крат-ти… – собирая остатки самообладания, хрипит Россия, для которого осознание, что он может быть слабее кого-то – гораздо страшнее самого факта изнасилования. Внутренний зверь, закованный стабилизаторами в смирительную рубашку, рыдает и бьется в неистовстве, не желающий признавать свою беспомощность. Он должен США… он должен США? Так это Россия погубил чью-то жизнь? Так это он теперь так расплачивается за содеянное? Почему так много боли? Почему кара настигла его так внезапно? Он не понимает, что сделал, чем заслужил. Почему США ведет себя так, если совсем недавно валялся у него в ногах и просил одного лишь поцелуя? «Из-за тебя я бросил свою прежнюю жизнь. Отказался от всего». Отказался от своей человеческой сущности. Теперь я – зверь. Так чему ты удивляешься, милый? Слезы брызгают из глаз русского. Ему больно не столько физически, сколько морально. Нет, Америка. Он знал тысячи зверей, от альф до омег. Но такую вероломную жестокость встречал впервые. Дело не в физических страданиях, которые ты причиняешь. Страшнее то, как резко ты забываешь о том, кем был совсем недавно. **** Россия ничего не говорит Кесарю – сам не знает, почему. Ему так горько, что хочется выть, и в горле стоит ком, и он не может выдавить ни слова. Из головы не выходят слова США. Его страшный звериный взгляд. Неужели какая-то жалкая течная омега могла так повлиять на тебя? Совсем недавно ты ратовал за человеческие права. Ты хотел защитить, спасти весь мир. Ты молился за справедливость и свято верил, что правда и добро восторжествуют. Где они сейчас, твои правда и добро? Россия не видел даже отклик их в твоих глазах. Кесарь отчего-то мрачнее тучи. Его тяжелый взгляд ложится дополнительным грузом на русские плечи. Но и мысли в голове омеги не возникает, что тот может обо всем знать. Хотя Цезарь априори знает обо всем, что происходит в стенах его дома – иначе он был бы плохим хозяином. Его взгляд говорит: «ничего не хочешь мне сказать?». И чем дольше Россия молчит, тем больше ему кажется боль в глазах опекуна. Проходит день. Еще один. Россия шарахается от США словно от прокаженного, избегая его как только можно. На третий Кесарь распахивает двери в гостиную, таща за руку скулящего Америку, который едва успевает перебирать ногами вслед за ним. – Мы едем в больницу. – чеканит мессия и буквально швыряет США на ковер. Россия тут же инстинктивно подпрыгивает и шарахается от него. Он ничего не понимает и, стараясь не сталкиваться взглядами с альфой, смотрит огромными глазами на наставника. Тот ничего не говорит – лишь поджимает губы, словно раздираемый изнутри, и приказывает заводить машину. – Сейчас ты увидишь. – сквозь зубы цедит Кесарь на все умоляющие взгляды омеги, призывающие объяснить хоть что-нибудь, когда они сидят в больничном коридоре. Едва они приехали, как Цезарь, все так же грубо волоча за собой ноющего от боли американца, затолкал его в кабинет гинеколога, с которым, как понял Россия, наставник договорился по телефону заранее. Обратно США вышел через двадцать минут в сопровождении врача. Русский ужаснулся: никогда он не видел английского наследника таким бледным и подавленным, словно из него разом выкачали жизненные силы. Он потерянно глядел в пол, а потом как в прострации завертел головой, словно в поисках поддержки или хотя бы ответов на свои вопросы. Россия посмотрел вверх и заметил, как обмениваются стальными взглядами Кесарь и гинеколог. Будто они переговаривались мысленно. – Ваш маленький друг, – с расстановкой и явным напряжением в голосе начал доктор, – Самый обычный человек. Не альфа, не бета, не омега. Человек. Русский захлопал глазами. Что? Он окончательно перестал понимать, что происходит. Это снова какие-то проделки Кесаря? Он решил выставить США человеком и вернуть его обратно к Великобритании? Но как тогда он собирается объяснить его смерть, и зачем сейчас говорить это только России? – Учитель? – позвал Россия и был шокирован тем, как высоко и жалко прозвучал его собственный голос. Как у напуганного ребенка. – Учитель, что ты хочешь сделать..? Он резко закрыл рот, встретившись с каменным выражением лица Цезаря. По всем признакам тот не шутил. Но как же тогда… – Но он ведь… чует запахи… – начал слабо, сам еще не понимая для чего объясняет прописные истины, протестовать омега. – И ведет себя как альфа. Он… он же мой истинный. Цезарь прикрыл глаза, и только сейчас, по той боли, которая промелькнула в его чертах, Россия с ужасом понял, насколько тщедушным и потерянным выглядел. Как будто весь мир рушился на его глазах. – Он человек, – повторил слова врача Кесарь и потянул руку, чтобы положить ее на плечо пасынка. Но тот вздрогнул всем телом и отшатнулся, и мука еще отчетливее проступила в искривлении губ мессии. – Как я и думал. Настоящие звери – это не альфы или омеги, малыш. Ты испытал на себе, насколько бесчеловечны бывают люди. «Жестоко». – подумал Россия. И это слово – единственное, что осталось в его мыслях. Как жестоко. Если Россия был зверем по природе – он был им с рождения и до смерти и никогда не пытался кичиться лживой добродетелью. Он всегда был честен с самим собой и с остальными. Если ему было больно – он делал больно другим. Если радовался – радовался, как ребенок, от всей души. Так теперь – кем был Америка все это время? Зверем? Человеком? Кем он был на самом деле, если одно-единственное обстоятельство смогло изменить его до неузнаваемости? Если из-за простого «я отказался от всего ради тебя» он решил, что имеет право быть чудовищем? Правда в том, что никто не заставлял тебя бросать всё и остаться. Ты сам принял решение. Ты сам стал тем, кого боится даже «ужаснейший из когда-либо живших правителей». Если твою «человечность» так легко обернуть вспять… был ли ты человеком с самого начала? Или только притворялся?