По ту сторону солнца

Used To The Darkness — Des Rocs Натура Коды — злостная, глумливая сволочь. Она ощущается терпким привкусом табака, утробным-приглушённым-скрипучим смехом и редким проблеском ехидства через шторы спутанной челки. Кода с самого начала знает, что скажет парнишке адрес. Как минимум, потому, что обещает быть интересным вся та глупая-наивная авантюра в которую Мацуно сам себя втягивает. Хочет прыгнуть наголо в серпентарий? Она только одобрительно посвистит и рукой подтолкнёт. Но смотреть как живо и ярко горят аквамарины кипящей злобой с тайником решимости ей только в радость. Может она просто гнида и мразь по существу? А может и от того что беситься. Её обсидианы — тусклы-тусклые, в них нет и намёка на что-то похожее как у Чифую или того же Такемичи. Те переливаются отблесками самых разных эмоций и чувств — горят-бурлятся-закипают. Казутору на воле встречают тёплые лучи осени, а внутреннего зверя кормит трепет и предвкушение от предстоящего безумия. А Кохэку попросту надоела та тишина и постоянность, что в часть её жизни буквально вцепилась. Море слишком скучное, если нет шторма. В этот раз никто не посмеет ставить её перед такой нелепицей и несуразицей, как злосчастный август этого года. Она сама готова подбросить игральный кубик, при условии, что сделает это с галерки — с попкорном в руках и билетом в первые места. Она протяжно вздыхает и мнёт гудящие виски пальцами. Внутри у неё мучительно больно струится злорадство от той вереницы событий, что вот-вот закрутится-завертится, да вспыхнет столбом пламени. Что-то детское у Кохэку чуть выше диафрагмы клокочет радостным-шалостливым перезвоном и разливается по венам. Ямадзаки хочет с озорством растоптать, разрушить, сломать каждую башенку в песочнице. Хочет стереть в пыль каждую песчинку, сжечь до голых угольков перегородку и снести к черту этот дурацкий-пёстрый зонтик над головой. Доказать всем-всем на свете, что вот она — есть, была и будет непременно, такая всемогущая и всесильная, что даже самый маленький мирок где она хотя бы шагнёт — обязательно всколыхнется под всем её величием. Кода — царь и господин. Для неё нет ни единой истины и правды, кроме собственной. Она опьянена своей гордыней до предела и совсем не понимает, что вот-вот задохнётся. Кода — фанаберист и горделивый властелин падкий на признание и уважение. Это сродни кислороду и более сладостного блаженства она не спешит искать. Все действия Куроды — так или иначе очередная попытка взять под контроль, полный и окончательный, всё на что упадёт взгляд металлической патоки. Она рождена была царствовать — по-другому королями не становятся. У других кровь совсем не та. Кода действительно верит, что участь других — челобитную ей отбивать, да глаза в пол опускать. Кода вертится, крутится в рое самых разных мыслей и идей, что даже больно. Она выдыхает протяжно, с надрывом и переплетает узлы пальцев перед собой — те продолжают подрагивать в легком треморе, но она лишь сильнее перехватывает кисти и закрывает глаза. Спустя секунду тишины, в кармане знакомо жужжит мобильный. Наглядятся раскрывая телефонную книжку она устало приоткрывает левый глаз. «Казутора вместе с Ханагаки Такемичи направляются к главной базе безглавого ангела.»

***

У Кохэку Волосы насквозь пропитаны одной единственной маркой, да так сильно, что никакой шампунь не помогает. Но ей до этого дела нет. Кода лишь с большей любовью сожмёт пачку и снова крутанёт колесико зажигалки. Кода шагает по удивительно просторному закоулку с закрытыми-разворованными магазинчиками и прилавками, водит взглядом по пестрым граффити и замечает как поверх старых — уже поблекших — красуются новые. Курода с немым нетерпением идёт в логово ангелов и под нос напевает заевшую мелодию. Сейчас там происходит настоящее шоу! Кода чуть притормаживает у подхода в игровой центр, что ныне служит убежищем для Вальхаллы. Оценивающе смотрит в пыльную, разбитую витрину и качает головой. Половину лица, если не больше, практически не разглядишь — и так длинная челка плотно прижата к лицу благодаря серому капюшону. Перчатки на месте, но виднеются они только самыми кончиками — толстовка была накинута наспех — та висит бесформенным мешком заканчиваясь у середины бёдер. На ногах темные шорты до колена — тоже великоваты, но благодаря шнуровке не скользящие вниз. Кода приценивается-присматривается, сгибая колено и притягивая тесно-тесно к корпусу, она пару раз резко выбрасывает ту разминая и разогревая мышцы, одним резким движением вперёд попадая в старые, но не потерявшие своей прочности двери, открывая те нараспашку. Звук удара и жалостливый скрип петель утопают в какофонии самых разных звуков. Кода улавливает как и басистый галдёж, так и выкрики разных колонок. Внутри разит душным и мерзким запахом дешевых сигар и перегара. Кода замирает с занесённой конечностью в девяносто градусов, кривит губы от увиденного в слегка дёрганной улыбке. Выравнивается и расправляет плечи нарочито широко, а подбородок вздергивает ввысь. К этому моменту уши ласкает повисшая тишина, а кожа пронизывается будто штыками — направленными на незваного гостя взглядами. На Кохэку смотрят оценивающе, с легким пренебрежением и вопросом в глазах. Словно гиены в стаю которых подбрасывают травоядное. Кода с места срывается пока и не думает. Ожидающе всматривается в потёмки бывшего игрального зала, подмечая некоторые детали и анализируя общее впечатление от этого пристанища. — Ты кто такой, утырок? — вопрошающий подходит вразвалочку, широко шагая и стреляя злым прищуром по всему Коде. При каждом движении у янки забавно подскакивает крючковатая челка на одну сторону с витиеватыми узорами по всей выбритой части головы. Кохэку задорно хмыкает, и тянет губы в короткой, но наглой ухмылке. Смотрит, стреляет нахальным переливом раскалённого серебра и кренит голову чуть набок. — Приперся на территорию Вальхаллы, вломился к нам и Чё дальше?! Сюда нет прохода всякому мусору! У него вздуваются Вены у висков и на шее, а голос проходит в угрожающе-рычащий рокот. Гопник голосит с расстановкой, делая ударения и паузы, но глаза у того всё равно наливаются кровью — урод перед ним разворачивается крайне ленно и медленно, глядит из-под волос переливом смешинок и издевки, а скалиться почти незаметно, но от этого не менее раздражающе. Выплевывая нечто несуразное, но обязательно оскорбительное, он начинает закатывать рукава и разминать кулаки похрустывая сбитыми костяшками. Намерения у него явно не добрые и положительные. Гопник ведёт плечами по кругу разминая мышцы и чуть ли не вплотную становиться к дерзкому пацану. Тот не дергает. Даже бровью не ведёт, а лишь улыбается до боли раздражающе-пакостно. И если с самого начала хочется резко дернуть на себя за ворот кофты да смачно проехать по самодовольной морде, то в мгновение его самого опережают так быстро и лихо, что остаётся только и слышать как крошатся собственные кости и скрипит челюсть от силы из вне. Парень одним рывком юрко проскакивает под вытянутой рукой, возникает с довольной улыбкой и озорством в прищуре перед лицом напротив и почти ласково тянет пальцы к затылку. Кисти обтянутые тканью смыкаются в цепкое и прочное кольцо, сильным рывком, да таким что под пальцами чувствуется жалобное поскрипывание позвонков, впечатывают чужое лицо в выставленное колено. Первый рывок самый мощный и зрелищный — оставляет после себя отголосок хруста костей, громкое булькание крови и соплей с примесью истошного крика. Пострадавший рефлекторно хватается за покалеченное место, сильно щурит глаза в уголках которых начали скапливаться слёзы. Багрянец течёт обильной краской по губам и подбородку, попадая в рот и оставляя горький привкус металла на языке. От попытки вздохнуть через нос, выходит лишь мерзкое хлюпанье и последующие стоны с матами через раз. — Какого хуя! — доноситься до ушей грозное рокотание где-то со спины. Кода кренит голову чуть в право, оглядывает то что получилось и кивает — одобрительно, с веселым смешком. Пальцы намертво вцепляются в волосы, резко дергают на себя и вниз вбивая острое колено теперь уже выше переносицы — и так несколько раз. Кода заносит согнутую ногу в воздух и оставляет за собой настоящее месиво — всё вздувшееся, раскуроченное, с Алой мешаниной вместо лица. Кода если и бьет, то наверняка. Уверенно и безжалостно. У него нет ни чувства меры ни малейшей жалости. Единственное, что движет — дикое, необузданное желание и готовность дойти до самого конца, каким бы ужасающим тот не был. Подросток перед ней последний раз пошатывается, сплёвывает сгусток крови, слюны и выбитых зубов на пол, лепечет нечто трудно различимое и мешком громыхнется ей под ноги. Кода чуть брезгливо отводит ногу в сторону. Они смотрят на происходящее со злым неодобрением и недобрым умыслом во взгляде. Кривят губы в рычащем оскале и до костей прожигают. Все собравшиеся здесь сегодня хмуро переглядываются, перешёптываются и в полном ахуе пребывают. Пацан перед ними ворвался чертовски странным и непонятным вихрем — своим появлением и действиями смывая всякие понятия о здравомыслии, какие только могут быть у полу-криминальных меньшинств. Стоит у всех на виду и в том как тот стягивает уголки губ — издевательски, насмешливо и с пакостным нахальством — появляется своё обаяние. Совершенно ненормальное и инородное. Стальной тенор режет слух и скрежещет по барабанным перепонкам. — Где ваш главный? Кохэку качает телом перекатываясь с пятки на носок и чеканит слова не повышая голоса, но давая понять, что вовсе не собирается шутить. — Сейчас у вас один из моих и мне хочется знать где он. — в словах Кохэку нет настолько явной угрозы, чтобы тут же упасть навзничь и начать заливаться слезами крупно дрожа. Нет. Но слова парня прочитаны-пронизаны абсолютной нагнетающей опасностью, что свинцовой тучей повисло в помещении. Взгляд расплавленного металла проходится по залу. В пару шагов он притягивает к себе за грудки самого малодушного и хлипкого на вид и шепчет почти что нежно, ушную раковину опаляя горячим дыханием будто ядом. — Не подскажешь дорогу? Ответом послужило подрагивание указательного пальца в нужную сторону. Кода одобрительно скалится, выпуская заметно побелевшего доходягу и возвращается к распластавшемуся на полу. Кода наклоняется, подхватывает за воротник и без особого труда волочит полубессознательную тушку за собой. Дорогу ей предусмотрительно уступают, оглядывая с неким любопытством и опасением. Кода идёт ровным шагом под шуршание волочащейся позади груши. Кохэку чуть кривится в спине, направляясь вглубь, к центру — там где давно образовался своеобразный круг из людей и где уже виднелись знакомые макушки. Кода явно врывается и срывает к чертям представление, что происходит среди подростков. Она размашистым движением кидает свой груз к ногам Ханме и смотрит. Свет здесь исходит только из парочки жалких фонарей над головами и падает прямо на макушки заставляя кривые тени играться на лицах. На Кохэку напялен капюшон и резко очерченной линии челюсти практически не видно. Кода стоит среди толпы невнятных приглядок и показательно отряхивает вытянутую кисть. — Я смотрю Вальхалла совсем перестала разбираться в местных законах. Почему член Тосвы валяется поколоченным трупаком? Голос Коды — одна протяжная нота с переливом из тягучих гласных и ладно поставленных ударений. Она оглядывает Ханму несколько озадаченно и немного ведёт головой. — Он был нужен, чтобы проверить правдивость слов Баджи. — со стороны донеслось вкрадчивое объяснение, с последующим выходом вперёд Ханемии Казуторы. Он говорил четко и без явных эмоций в голосе, будто пересказывал прогноз погоды. Парень с татуировкой тигра по шее в принципе не показывал ни удивления, ни каких-либо других эмоций. Смотрел на новое действующее лицо мутными глазами-бусинками. На слова Казуторы Ханма довольно покивал, всё продолжая скалить губы в немного резкой ухмылке. — Чертовски верно! А вот что ты за птица и какого мы вообще должны тратить на тебя время? — на последней фразе долговязый парень хищно осклабился обнажая кровавые десна, — К тому же, смотрю ты нехило так поколотил одного из наших, может и тебе для профилактики прописать? Шинигами опаляет темную фигуру ярким проблеском золота с такой сумасшедшей искренностью, что тем не многим кто засвидетельствовал подобное на Яву, в миг стало не по себе. Ханма палит своим переливом хищно и задорно. Он смотрит и смотрит, пока не улавливает в мрачном чудике нечто до неприличия знакомое. Парень вгрызается со всем любопытством и трепетным вниманием — этой новой переменной, ни он, ни Кисаки не предвидели. Какому идиоту взбредёт в голову сунуться в логово босодзоку и диктовать свои правила будто это нечто само собой разумеющееся? Ханма беззвучно хохочет, брызжет слюной и по птичьи кренит голову. Одни только вопросы в голове и интрига бешеная. Он перехватывает взгляд стылого пепла настолько усталого и ленного, что лишь сильнее кровь в жилах закипает. —Выяснить насколько была честна бешеная псина…? Кода смотрит на это утверждение как на нечто несуразное и глупое, но лишь передергивает плечами опуская голову ниже. Следующие слова больше похожи на лязгание стали. — Да похуй, что вы там хотели. Сейчас я вижу только избитого зама первого отряда Токийской Свастики. — она делает небольшую паузу, глядит из-под бровей пронзительно и колко, параллельно доставая из кармана квадратную пачку, с красной маркой по центру. Цепляет зубами тонкий стержень белой сигареты, большим пальцем открывая зажигалку и звучно щёлкает по металлическому колесику. Лицо мигом озаряется коротким всполохом огня. Расслабленное, на нем играют переливы теней очерчивая скулы, острый срез подбородка, оттеняя и заливая чернотой хищный разрез глаз. Кода с мгновение поглядывает на то как пляшет крохотный огонёк, что глаза её вмиг оживают, переливаются ярыми искорками как искры на наковальне, но затем резко дергает большим пальцем, оставляя после него прежнюю мертвую пустошь. — Вы что-ли войну развязать захотели? Слова срываются будто стрела с туго натянутой тетивы — пронзают каждого. Гул и выкрики срываются от всех сторон и сливаются в одну гудящую какофонию звуков. — Смелые слова для постороннего. — Казутора общему настрою не поддаются. Кажется и вовсе его не слышит, не видит. Просто вклинивается глаза песочного цвета, будто сама сахара — иссушает, затягивает. Они тусклые и дохлые как у рыбы. — Постороннего…? — Кода смакует слово на кончике языка — крутит-вертит, всячески пытаясь понять — смеяться или плакать над этим. Выходит только вымученный вздох. — Ну, думаю наш общий знакомый сможет всё разъяснить. Кода поворачивается к Баджи и смотрит впритык — пронизывая режущей сталью и вгрызаясь в хищный прищур. — Да, Баджи? Он наблюдает за всем этим цирком уже довольно долго и вмешиваться не то что не планировал… Не желал вовсе. Кейске оглядывает Коду в молчаливом недовольстве и недовольно цыкает. Что у того на уме? Курода заявляется сюда с определенной целью и планом — он уверен. Идёт он прямо и напролом, действует четко — без единого зерна неуверенности и сомнения. Кода для него одна загадка на другой. Парень смотрит и Баджи в его взгляде улавливает нечто пугающе холодное и опасное. Кода скалится непривычно часто и лицо его сегодня, так подвижно и щедро на эмоции, что заставляет теряться. Баджи мысленно кривится от осознания, до того мерзкого и горького, что аж тошно. Кохэку шагает в поразительной близости от него, вальсирует, кружится, но даже внимания не обращает — играючи глумится над всем, что происходит вокруг него и заливисто смеётся, запрокидывая голову. За плечами у Кохэку голодное и ужасное чудовище — извивается, плетёт свои силки и нашептывает на ухо нечто потаённое и страшное. Кода цепляет безымянным пальцем край капюшона и откидывает тот за спину. На периферии зрения мелькает вытянувшееся лицо Ханагаки Такемичи.  — Кода-сан?! Баджи нахально хмыкает и ответно скалится. — А тебе на жопе ровно не сидится? Пришёл огрести? — парень говорит раскатистым и громким басом, щурит глаза в хищные щелки и выпячивает клыки двойки. — Знаешь его, Баджи? — Казутора смотрит с живым интересом в дохлых глазищах, с упоением оглядывая старого друга. Баджи давиться смешком и выплевывает грубо и резко: — А как не знать? Всё-таки одну кабалу тянули! На повисшее недоумение среди масс, Ханма лишь довольно щурится и дребезжаще смеётся. У него над головой будто вживую загорается лампочка, а из задворок памяти выплывают воспоминания. На это он понятливо качает головой, в пару шагов разделяет расстояние и возвышается крупной тенью над неожиданным гостем. На его фоне, тот выглядел больно хлипко и мелко. — Так у нас сегодня одни большие шишки собрались! — он размашисто вскидывает огромными ручищами и довольным рокотом излагает, — Сразу два командира Тосвы и среди Вальхаллы! Ханма говорит и смотрит на парня уж слишком довольно, хищным прищуром оглядывая сверху вниз. Тот и бровью не ведёт — вскидывает подбородок и смотрит с неким любопытством во взгляде, хотя глаза такие же странные потёмки. — Не думал к нам присоединятся? Мне кажется ты из мозговитых, так как насчёт того, чтобы сразу принять сторону победителя, а не ждать лишний раз! Кода бросает на Ханму нечитаемый взгляд и словно разочаровавшись в чём-то своём, оборачивается на подоспевшего Ханагаки. — А что ты здесь забыл Ханагаки? У тебя какой-то пунктик на попадание куда не надо или просто спортивный интерес? — Кода досадливо качает головой, напрочь игнорируя нервную ухмылочка со стороны Шинигами и дернувшийся уголок губ. Он пытливо оглядывает растерянного парнишку и живо выгибает бровь — подвижной мимикой выражая полную свободу и отсутствие скованности не смотря на гнетущую атмосферу над головами всех присутствующих. — Я пошёл за Казуторой-куном, потому что думал, что смогу выяснить больше о Вальхале, надеялся разузнать о Баджи-куне… Я… Майки поручил мне вернуть Баджи-куна. Кода с нечитаемым выражением оглядывает распалившегося янки и выглядит озадачено, с легкой долей жалости. — Это в его духе. — А что вы тут делаете? Кода смотрит на Ханагаки долгим оценивающим взглядом и мысленно хлопает себя по лицу. У него внутри всё вертится-крутится от струящегося по венам удовольствия и веселья. Он иронично вскидывает брови, живой и подвижной мимикой выражая полную свободу и отсутствие скованности несмотря на гнетущую атмосферу над головами всех присутствующих. — Скажем так, — Курода лениво распрямляет спину, блаженно похрустывая позвонками и с неподдельным пренебрежением добавляет уже Ханме — следить за внешними делами банды — это одна из моих задач. — Хватить ебать нам мозги урод! — Тебе здесь ловить нечего! Но Кохэку лишь раздосадовано причмокивает губами, а затем кривит их в сладкой улыбке. На непонятливый взгляд ясных аквамаринов она поясняет. — Майки сам поручил мне это, — она с укоризной оглядывает навзничь лежащего Мацуно, у теперь говорит уже Такемучи — но не думай, что мне нравится лишний раз разгребать за вами. На упоминание о бывшем другие Ханемия отзывается крайне живо. Казутора рефлекторно морщится и резко крениться в сторону, на висках у него вздуваются желваки, а линия губ искривляется в красноречивом раздражении. — Вернуть? Я покинул Тосву с концами и сделал это сам. — Баджи приближается массивной горой с широко расправленной спиной, наглым взглядом и язвительным оскалом демонстрируя красные десна. С пятнами крови на лице, спутанными волосами и сбитыми в кровь костяшками он походил на дикого зверя. — Чтобы Майки не говорил — я не вернусь. Так ему и передай, идиот! — Но Баджи, ты же основал Тосву вместе с Майки! Почему ты его предаешь?! — Кода чуть морщится от внезапного клича Такемучи под боком, тот уже успел оклематься и теперь не стоял каменным изваянием и больше не напоминал предмет интерьера. — Я теперь не могу их предать? Не шути надо мной! — Баджи громко хмыкает, после чего чуть когенит голову в право — смотрит на Такемитчи долгим-сканирующий взглядом и скалится ещё шире и выразительнее. Переводит взгляд на молчавшего Ханамию и припечатывает — Он ведь тоже «основатель». Кода зарывается пальцами в волосы, взбивает их, растрепывает и не показывает, демонстрирует как нечто само собой, что совсем не поражена — обратно. Она сегодня ничего нового не узнаёт. Другое дело Ханагаки, что сначала вскидывает дуги бровей скоро вверх, морщит лоб, после чего дергает уголком глаза, словно что-то вспоминая. Мимика Такемичи Ханагаки — открытая книга всего того что происходит — вертится-перекручивается у него в голове. Кода наблюдает за этими метаниями с немым подозрением. Опасно прикрывает глаза и смотрит без утайки — любопытно и удивлённо. Это её удивляет, заставляет выдать приглушённое-красноречивое: — Оя…? — Казутора ненавидит Свастонов. — наперекор идёт голос Кейске — грозный и суровый, — Такое не забывается. На перемену в настроении бывшего командира, реагирует даже Такемичи — нервно сглатывает ком вставший поперёк горла. Баджи повествует с холодной решимостью в хищных глаза, что сейчас отдавали холодом и заставляли кровь застывать в жилах. Без утайки. Абсолютно всё. Про лето злосчастного 2003-го, про детские мечты и амбиции и про То, как они довели до убийства. Смерть Шиничиро. Нет, убийство братца Шина. Чья кровь до сих пор не остыла и всё кипит-струится-обжигает своим жаром дрожащие руки. Заволакивает Алой дымкой глаза, душит своим смрадом окольцовывая шею и перетягивая до болезненной синевы, до жалких хрипов. Баджи несёт эту ношу уже который год, но такое впечатление, что он родился с этим. Что было, в том далёком и незримом, прошлом он не знает, не помнит. Только то, что стало после. Он обнажает душу и мысли, говорит-говорит и задыхается где-то глупо внутри. Он погибает медленно, Отвратительно протяжно и болезненно, до такой степени, что думает, ещё немного и не выдержит. Сорвётся. Когда в последний раз, он говорил то что думал? Транслировал в своей больной памяти из раза в раз? В полицейском участке? Баджи вспоминает и одновременно с этим утопает в пучине глубокого отчаяния и безграничной скорби — задыхается, барахтается в этой бездне, но лишь сильнее вязнет и пропадает. Он живет с этим чувством постоянно. Оно трепетно, почти что сладко шепчет, извивается и обволакивает его всего. Курода смотрит на Баджи теми же безднами — они затягивают и душат, без особых усилий. Ему и стараться не надо. Кейске смотрит на Коду, вглядывается-присматривается и угадывает в чертах, в деталях отпечаток старого воспоминания, что буквально режет его самого на кривые лоскуты, ломает и крошит в пыль и грязь. Баджи вздрагивает и чувствует как стылый холод бьет по затылку наотмашь, в тот момент когда чужие губы стягиваются в тошную и омерзительную гримасу оскала. Кода смахивает с глаз челку и легче не становиться. Совсем. Смотрит своими агатовыми глазами — будто мертвец из преисподней шлёт привет. В относительной тишине слышится сначала приглушённый полувздох, полу-писк. Затем хохот оглушает — раскатистый, трескучий и до боли в сжатых кулаках циничный. На Коду оглядываются со смесью странных эмоций. Кто-то с явным недоумением, кто-то с претензией и раздражением, а у кого-то и подавно растерянность в голубом небосводе плещется. Ханма скалится задорно, довольной гиеной и с живым любопытством в драгоценной позолоте. Смех у Кохэку сардонический и утробный. Она все думает и думает, силится вспомнить и понять когда в последний раз ей было так уморительно. Кода содрогается, но не от абсурдности или злобного злорадства. Коде весело и одновременно с этим невыносимо печально. Это больше напоминает истерику. Эй и уморительно до бесконечности и противно до одури. Мелочные и наивные — они воздух вокруг неё буквально отравляют. — Весело, ничего не скажешь! Это же додуматься надо — грохнуть родного брата своего друга! Кода откашливается, но голос её всё-таки отдаёт хрипотцой и расщепляется на конце. Она говорит с такой непосредственность и легкость, что кровь в жилах стынет, а волосы дыбом встают. Она разворачивается, хлопает в ладоши и опускается на корточки возле Чифую. Подзывает Такемичи не глядя на оного и и помогает взвалить бессознательного парня на спину блондина. Баджи ей в спину кидает взгляд шальной и уничижительный, что будь его воля — Кода бы вспыхнул бы адским пламенем и сгорел до самых угольков. Он ухмыляется злобно и кидает в догонку таким гнусавым тоном, что на кончике языка вяжет. — Так просто бросаешься подобными словами? — Баджи усмехается злобно и черство, — Эмме ты так же говоришь? Парень бьет лихо и наверняка — по самому видному и уязвимому. Вышибает весь дух и вводит в состояние такого ахуя, что уже не до смеха становиться. Не смешно однако, только Ханагаки, что невольно на Коду оглядывается и оторопело застывает. Взгляд Коды — настоящее поприще всего самого чёрного и пугающего. Отчуждённость и неописуемость этой пропасти просто невозможна, непередаваема и отвратительна. И Ханагаки к своему ужасу осознает, что всякая осмысленность и человечность в этих глаза загорает заживо, гниет и тлеет превращаясь в горстку пепла. Ничего хорошего там нет. Баджи ответа не слышит, пожимает плечами по-издевательски глумливо и подхватывает куртку Вальхаллы предусмотрительно брошенную Ханмой. Тот вглядывается в спину ворона и весело улюлюкает, кто-то на галерке умудряется насмешливо посвистеть. Кода дёргано ведёт головой и оборачивается. Кто-то невольно передергивает плечами. Взгляд у Кохэку необъятная чернота — обжигает и металическим отливом пронзает, будто остриём. Баджи виду не даёт, но вязкую слюну скопившегося напряжения глотает с трудом. Раздарите гортань в багровое месиво, но заталкивает это щекочущее, тошнотворное чувство дежавю куда подальше. Ханма опасно сужает глаза, перехватывает внимание Коды и уже без прежнего довольствам изрекает — громко и четко поставленным голосом. — Передайте Майки! — Через неделю, 31-го октября на свалке автомобилей будет битва — Вальхалла против Свастонов! Ханагаки в последний раз оборачивается на Казутору и направляется к выходу вслед за удаляющимся Кодой.

***

Просыпаться со звоном колокол в голове не самое лучшее время препровождения. Когда по макушке отбивают чугунные молотки, а половина мира перекрыта чём-то инородным и непонятным — легче тоже не становится. По носу бьет запах спирта и медикаментов. На коже ощущаются бинты и пластыри. Всё тело вообще какое-то поколоченное, мятое и ослабевшее, даже головы не повернуть. Мацуно лишь про себя усмехается и тут же кривит лицо от боли — губа разбита и при неосторожном движении начинает саднить и резать. На языке отдаёт давно знакомым привкусом стали. Удар у Баджи знатный — хорошо поставленный, годами и практикой отточенный. Ему на мгновение даже жалко становится всех тех, кто волей-неволей попадал под горячую руку. Теперь понимает и досадливо признаёт — какого это. С раза третьего ему удалось перейти из положения «плашмя» в вертикальное. Всяко лучше чем лежать неповоротливой тушей и пялить в незнакомый потолок. Кстати насчёт этого. Чифую с натяжкой поворачивает голову из стороны в сторону, хотя та и отдаёт свинцовой болью в висках. Распахивает хризолитовые хрусталики шире и удивлённо выдыхает. Не больница. Не дом. Место вообще незнакомое и впервые увиденное. — Очнулся? Чужой голос больно бьет по перепонкам и заставляет рефлекторно скривится. Череп будто перетянули стальным обручем и с каждым разом сдавливали всё туже и сильнее. — Не советую сильно напрягаться. Из дверного проёма выходит Курода с стаканом воды и пластиной каких-то таблеток в руках. Смотрит на потерпевшего с каплей небольшого интереса, на спокойном лице. — Тебя нехило приложили по голове, — Мацуно с некоторым торможением оглядывает парня и удивлённо распахивает глаза-сапфиры. Раньше ему не приходилось бывать в компании главы нулевого отряда, не то что разговаривать. Контактировали они практически никогда. — Выпей, поможет от боли. Кода делает и разговаривает обыденно и без какой-либо неловкости. Четко обрисовывает ситуацию и декларирует что и как нужно делать. Чифую и не смеет прерывать или вклиниваться со своими вопросами, что гуляют-наседают у него в голове. Сказывается скорее удивление и некоторый шок. Столько слов от этого, обычно замкнутого и молчаливого парня он не слышал. Да даже в драках и то, он не отсвечивался — от того и вопросов по рядам их группировки гуляло не мало. Кто-то утверждал, что взяли Коду по блату, другой уверял, что он и драться толком то не умеет. И это ещё самые приличные и безобидные. — Кода!.. — Чифую вскидывает голову вверх и смотрит на командира и неловко сглатывает под прицелом темных ониксов — … -сан, что случилось после того как я… ну… Вырубился? Признавать столь нелепый факт было стыдно. Под давлением непроницательно-спокойно Коды и подавно. На поставленный вопрос парень ведёт плечами параллельно похрустывая шеей. От громко скрипа Чифую неловко ёжится. В присутствии этого парня от чего-то становилось зябко и неловко. Пересказ всей истории занял минут пять — не больше. Слова Коды струились ладным потоком и звучали доходчиво и понятливо. При возникших вопросах, он благосклонно останавливался и разъяснял. К концу у Чифую остался всего один вопрос и уйма мыслей, предположений в голове. Смятение и непонимание смешались в один ядерный взрыв и эхом голосили на подкорке мозга. — Это же вы меня подлатали? — на короткий кивок Чифую понятливо угукнул и склонился в корявом поклоне, насколько это вообще позволяло тело и его положение, — Спасибо, Кода-сан! Парень старался вложить в благодарность всю признательность которая у него только была. Кода лишь махнул рукой у его носа и всунул стакан воды. Мацуно лишь непонятливо хмурится, когда Кода протягивает пилюлю. После чего заливается багрянцем и невольно смеётся принимая лекарство. — Скажите Кода-сан… — Чифую несколько тупит глаза вниз к скрещённым рукам и со всей серьезностью спрашивает — может ли быть… поступок Баджи-сана как-то связан с Кисаки? — Ты ведь хочешь просто подтвердить свои предположения, а не советоваться? Парень поджимает губы в тонкую линию и отрывисто кивает. Кода тихо выдыхает и коренит голову в сторону открыто навзничь окна. Кисаки, да? Это имя пожалуй уже слишком часто мелькает у неё на слуху. Она чуть дергает уголком губ — почти неосознанно и вновь поворачивается к ожидавшему её ответа заму первого отряда. Ну… Если ему так это нужно. — Думаю да. Чифую лишь сильнее щурит здоровый глаз, что не скрыт под слоями бинтов и компрессов и принимает ответ Кохэку на веру. Мацуно погружается так глубоко в свои мысли и думы, что совсем не обращает внимания на происходящее вокруг. Вот оно. Крохотный шанс и надежда, что вся его преданность и вера в лучшего друга оказались не бессмысленными. Чифую оживает, загорается огнём решимости, что лихо переливается в малахитовом Александрите и блестит-блестит на солнце. Кода улыбается той редкой, спокойной улыбкой и отводит взгляд в сторону. Чифую так и не замечает как потухшие всполохи аконита превращаются в колотые штыки расплавленного свинца.