По ту сторону солнца

Trampoline — SHAED & ZAYN Стоять перед знаменитым Непобедимым и прекрасно осознавая возможные последствия, говорить о таком — по меньшей мере глупо. По меньшей мере, потому как сейчас Такемитчи в таком ахуе, что аж колени подкашиваются. Ноги становятся совсем ватными и под сегодняшним дождём промокают больше положенного. Двигаться становится так тяжко и невыносимо, что и не ясно до конца — слёзы в уголках скапливаются из-за продрогших конечностей, или от избежания жестоко избиения. Откровенно говоря — непонимание и понимание, того что из себя представляет внутренняя прошивка Майки, граничит на тонкой и туго натянутой веревке — настолько всё абсурдным казалось. Шатко лавируя между двух крайностей Такемитчи терялся в догадках и предположениях силясь предугадать, хоть что-нибудь из действий — уже своего — главы. Что? Зачем? Почему? Все эти вопросы крутились-вертелись-завивались в его кипящей черепушке буквально вышибая землю из-под ног. Ханагаки если и пытался отыскать ответы в лицах других людей, то натыкался лишь на понятливые-сочувствующие улыбки и одинаковый прищур, что словно за них говорил — «Прими его и не старайся понять.» Абсолютная непробиваемость, непрошибаемость Майки иногда достигала таких вершин, что могла закружится голова от резкого перепада давления и температуры. В одно мгновение перед тобой ребёнок, эгоцентризму которого в мире нет аналогов, в другую секунду непроницаемая серьезность абсурдно достигала критической отметки. Единственное, что и можно было понять — всяческое отрицание и отторжения любых устоев и правил. Майки их не знал, не помнил, не принимал и жил так, буто единственно правильное — это он. Почему? И как? Его не волновали совсем. Он просто игнорировал, а может не видел законов этого мира, мастерски упрямо и эгоистично набрасывая свои. Может это и подкупало в нем. Ещё раз — Такемичи совсем не понимал Майки, а если и старался, то с треском бился о чёрный зрачок, что с радужкой буквально сливался. Майки был человеком загадкой для него, но от чего-то в его глазах становился будто открытая книга с одной единственной страничкой чистого белого. Порой все самое сложное могло в миг оказаться самым банальным и простым в понимании. Вполне возможно. Но рыться в таких густых потёмках Такемичи не станет. У него сейчас единственно важное и неотъемлемое в голове застряло — намертво приелось и даже во снах не отпускало. Он чужак и ему здесь вот совсем не место и не время. Набатом стучит-орет гнетущее чувство и ощущение тревоги и страха. Густое и плотное, оно не позволяет вздохнуть полной грудью заполняя легкие тягучей, склизкой трясиной. Пусть так. Такемичи уже свыкся, притерпелся и теперь проглатывает тошнотворный привкус во рту, разрывая стенки горла и плюясь красными маками на ладонях. Щемящие волнение под ложечкой услужливо напоминает — это совсем ничто. Ничто по сравнению с облегчением, что он получает от вида здорового и живого Акуна. Он смотрит на друга и тот совсем-совсем не торопится идти прыгать с крыши с такими невыносимо грустным выражением лица и тусклыми, пустыми глазами-стекляшками. Акун двенадцать лет назад — задорно усмехается и щурится так притягательно и легко, что Ханагаки лишь плавится. У него внутри разгорается нечто совершенно спонтанное и оседает неуловимым вкусом облегчения и радости. Он вновь держит крохотную и тёплую ладошку Хины, в сравнении с ним — мягкую и нежную, словно бархатную. Да. Это никак не сравнимо с тем жалким страхом и волнением в груди. На смену ему приходит умиротворение и банальная, первобытная радость. И он пожимает руку Чифую. Смотрит на яркую зелень хризолита и дышать становится чуточку легче. Своём чуть-чуть. Парень перед ним тянет уголки губ открыто и приветливо, а обращается со словами полными решимости. Знакомой такой. Такемичи хватает едва уловимое дежавю, что сладко и тепло на кончике языка оседает. Улыбается в ответ с той же степенью доверия и с радостным трепетом повторяет про себя: Партнёр!

***

У Чифую мысли из хаотичного тайфуна мерно оседают на илистое дно четкой тропой действий. Может от ещё гудящей черепушки или от саднящих синяков и гематом — он не знает в какой конкретно момент все устаканилось, но пришло это с прошибающим и леденящим душу осознанием — действовать нужно прямо сейчас. Не откладывать, не мусолить долго и муторно, перемалывая всем, кто попадётся под руку, косточки, а взять и начать что-то решать. От чего-то казалось, что времени у него совсем нет. Он замечает Ханагаки Такемичи с первого удара на том злосчастном собрании. В момент когда Кисаки отлетает, а тот палит на него своими апатитам, что за секунду потемнели и заискрились. В них чесалась такая небывалая злоба с примесью нечитаемой-непонятной горечи. Мацуно оглядывает Ханагаки, но ничего особенного найти не может — лицо у него совсем простое, с легкой тенью наивности и простодушия, открытое и ясное. У него живая мимика, что все мысли как на ладони — но может этой своей несуразностью он даже и подкупал. Но во всяком случае, зуб на Кисаки у того имелся, и судя по всему, не малый. Этого пока было достаточно. — Необходимо узнать как Кисаки связан с Вальхаллой. Это служит отправной точкой и на данный момент ничего более важного или стоящего у них на руках нет. Чист как белый лист бумаги, но разящий небывалой угрозой и огромным — колоссальным риском. — Есть идеи? На логичный и последовательный вопрос Чифую утвердительно кивает и молча направляется к первой цели. Ханагаки следует за ним и лишних вопросов пока не озвучивает. Приходят к месту назначения они в течении часа. — Сейчас он подрабатывает разнорабочим в мастерской и к нашим делам больше не причастен. — Чифую хмыкает на последней фразе как-то по злому иронично и чуть кривит уголок губ. — Он? — о ком именно идёт речь Такемитчи не подозревает. Проходит следом за товарищем в небольшое помещение из которого за милю разило запахом можжевельника и какой-то соломы. Вывеска услужливо показала куда именно они пришли. Зайдя внутри в гном ударил душман масла непонятного состава. Сильный и чуть горьковатый. У стойки ух встретил мужчина средних лет, с крученной тенугуи на голове. — Эй у нас гости! — прокуренный басистый голос оттолкнулся от ветхих стен прилетая куда-то вглубь мастерской. Уточнив направление Чифую кивком головы указал следовать за собой. Секунду погодя им открылся вид на сгорбленную спину и затылок рослого на вид парня. Паленые, выцветшие волосы также были перетянуты тенуги. Упорно отстукивая небольшим молотком, он остановился и теперь смотрел в пол-оборота на неожиданных посетителей. — Осанай?! — узнавание и затем и последующее понимание кого именно перед собой сейчас видео Такемитчи, вылетело глухим придыханием и еле различимым шёпотом. Названный на это внимание или не обратил, или попросту не заметил. — М? — покрутив вставленные между губ гвозди в одну сторону, парень недоуменно сощурил темные щелки глаз, — Вы кто такие? В последнее время слишком часто посторонним не сиделось на месте. Появлению новых лиц в виде каких-то мелковатых спиногрызов он удивился не то чтобы сильно. Только красноречиво вздёрнул правую бровь выражая всю степень заинтересованности (нет) к новоприбывшим. — Наши имена мало что скажут, — что удивительно для представителя гоп-движения, Чифую говорил с долей вежливости и использовал исключительно уважительное обращение, — мы из Тосвы, хотим задать тебе пару вопросов о Кисаки Тетте. Ты ведь знаешь такого? Переводя взгляд с уверенного и спокойного Мацуно, на думающего над ответом главу Мёбиусов Такемитчи нервно сглотнул вязкий ком напряжения. Как именно Кисаки мог быть связан с этим парнем он не знал. В момент вопроса уголок сухих тонких губ чуть дернулся. Потупив глаза к полу и неспешно доставая железные брусья изо рта, Осанай звонко щелкнул языком и как-то криво усмехнулся. — Что-то в последнее время Кисаки больно популярен. — на упоминании имени он чуть поморщился, будто вспоминая нечто неприятное, — Как непохоже на него… Пересев на толщу широких и отшлифованных досок, Нобутака громко хрустнул шеей разминая ту. — Популярен? — такой ответ несколько смущал не только Такемитчи, но и Чифую вызывая негласный интерес. Осанай только пожал плечами. — Ага. Вы ведь не первые кто пришёл ко мне с расспросами. — под вытянувшиеся лица он успевает добавить, — не знаю имени, но чел и вправду явился за пару дней до вас двоих. Я вам что, справочник одно и тоже пересказывать? — И всё-таки. — на вспухнувший чём-то темным взгляд и ожесточившееся лицо он отреагировал слабо. По старой привычке потянулся к правому карману штанов, но на половине пути одернул руку — курить на работе ему строго настрого запрещалось и слушать ворчание того старика не хотелось. — Ну тогда навострите уши, повторять не буду. Такемитчи и говорить не надо было — он сейчас весь из себя покорный и внимательный слушатель. Ловит слова бывшего недруга с небывалой сосредоточенностью, погруженностью в их общее дело. И пусть Чифую и на толику не представляет, для чего именно ему это необходимо. Пусть. В эту секунду Ханагаки получает сведений столько, сколько ему и не представлялось. Пазлы стремительно складывались в хоть что-то различимое, а зачерствевшие шестеренки с пронзительным писком начали свой ход. Так они с Мацуно узнают как Кисаки уже тогда, поставил Осаная во главе Мебиусов — не слабого поколения янки и крутил всем этим даже не выходя на свет. » — Я сделал, как он сказал и у меня все получилось. За год я стал контролировать Шинджуку.» Обрывки чужих предложений вертелись на языке и оседали тяжёлым грузом на плечи. С каждым словом все больше. Если это начало происходит так давно — значит ли это, что план Кисаки много глобальнее и опаснее. От подобного осознания холодок пробирал, а горький ком посреди глотки не давали вздохнуть. » — Он меня использовал.» Сомнений больше не оставалось — цель Кисаки — подобраться к Майки. Что тогда, что сейчас. Кисаки довёл Пачина и это стало отправной точкой — началом развала Свастонов и последующее нападение. Драка 3-8. Цель битвы становилась прозаичной и понятной — избавится от человека, что для Майки был целым миром. Доракен — сердце Майки. Добавляет то, чего самому Майки не хватает. Сдерживает, служит настоящим предохранителем для заряженного пулями пистолета. Что будет без Рюгуджи? Что случиться с пятнадцатилетним пацаном без лучшего друга и с громадной кабалой за плечами в виде целой группировки. Доракен умер, а Кисаки тут. Перед ним стоит с распростертыми руками и скалится злорадно, победно. Я вытащу Пачина. Я усилю Тосву. Я всё сделаю, только дай мне эту власть. Доверяй и полностью положись на меня. Такемитчи это слышит будто наяву. Чудится наверное? Но гнетущее чувство бьет по хребту вышибая весь кислород из легких — пробивает насквозь или это просто сердце из грудной клетки вырвалось, вот смотрите, торчит острыми рёбрами наружу и кровью лицо заливает. Отвратительно и жутко — пальцы ломит и оставляет красные полумесяцы на грубой коже. Больно так и трудно, что лишний поворот головы заставляет набатом стучать в ушах. Оглушать, сбивать с ног мерзким ощущением какой-то безысходности. Слабости и неуверенности в собственных кулаках. За Осанаем, следует Ханма из Вальхаллы. И наверное это последнее, что нахер выдержку Такемитчи срывает. У него перед глазами пестрые пятна от всей мешанины, что сейчас внутри его буквально отплясывает. Чувства, словно черти — на костре танцуют, а впечатление словно ему вырывают позвоночник — с мясом. Если бы только Кисаки был просто умным. Наото ведь тоже дохрена мозговитым стал. И быть честным — более разумного и продуманного человека Ханагаки за всю жизнь не встречал. Но когда Тачибана слезно просит-взывает-кричит-умоляет спасти самого дорого ему человека, смотря ясными кобальтовыми глазами в которых весь мир сошёлся… Он видит, как от мысли, что сестру спасти ещё получится, ещё можно попытаться — Наото себя изнутри разрывает, только бы смогли. У него рокотом, стальным и оглушительным, забита голова с верху донизу, одной единственной мыслью. Он думает-думает-думает. Не спит, не ест, только изнуряет себя до чернеющих мешков под глазами, полопавшимися в кровавое нечто, сосудами и капиллярами. У него чуть ли не до основания вырваны ногти, а губы больше напоминают ссохшуюся труху. Взгляд у Наото пронизывающий до глубины настолько, что режет — без ножа, так, наголо. Потухший и безумно отчаянный. Его сестра уже умерла. Она мертва и он борется за призрачный шанс изменить это. Сколько раз он это переживает снова и снова? И тут Такемитчи узнаёт, что существует такой Кисаки. Который не отчаялся до хладного отлива в глазищах. Который просто стремится к чему-то своему личному — и плевать, что для этого придётся. Как выяснилось, он не способен даже нажать на курок и сжать в руке нож. Только трусливо отсиживаться и за ниточки дергать, смеясь и скалясь безумно. Сейчас Такемитчи новым отливом опаляет весь окружающий его мир — вглядывается и пожирает оный своими голубыми-ультрамариновыми сапфирами и там пожарище самое настоящее. Безудержное. Опаляющее. Он смотрит на Осаная с жалостью и неподдельным сочувствием. Улавливает как на последних словах дрожит прежде грозный и нахальный баритон. Ходуном ходит, чуть заплетаясь на конце. — Я больше не хочу с ним связывается. Припечатывает резко и с надрывом. Нервно потирает руки друг о друга и тусклый взгляд в пол. Чифую понимающе, с неким торможением через чур дёргано качает головой. Они выяснили даже больше, чем он предполагал заранее. — А что до того человека? Ну, что до нас был? Чуть отойдя от прежней темы разговора, Осанай выглядит уже не таким помятым и подавленным. Новая стезя и направление в диалоге позволяет напомнить, что он тут далеко не один. — Него? Ещё раз говорю — не назывался. — Нобутака поочередно похрустывает костяшками и уже с ленной ноткой продолжает. — Щуплый такой, угловатый — такого преломить пополам плёвое дело. Сразу пару зелёных мне всунул и давай спрашивать. Можно подумать — вы по одной методичке спрашиваете. Только вот… Как бы сказать? К этому уёбку я бы добровольно не полез. — В каком смысле? — Да прямом. Сидит весь из себя, на каждое слово патлатой башкой кивает, угукает — словно уже наперёд все знает, а я ему так. Чисто подтвердить, что он такой молодец и все правильно допетрил. — Тоесть, он смог сам все нарыть на Кисаки, а сюда пришёл для подтверждения…? Весь вид Мацуно говорил о глубине его мыслительно процесса. На такое утверждение Осанай лишь язвительно оскалился. — Да-да. Скользкий типок — он в конце такую рожу довольную скорчил, что аж меня пробрало. Пожалуй, если и выдаваться в подробности последнего визитёра — то впечатление тот производил весьма двоякое. Осанай помнит Ясно и четко, как тот явился перед ним — с прямой осанкой, нагло вскинутой головой и змеиной улыбкой, что на его лицо буквально приклеилась. Тон изредка уточнял какие-то странные детали, игриво поблескивая сощуренными глазами и смотрел так внимательно и пронзительно, что аж не по себе становилось. Говорил вежливо и излишне высокопарно, витиевато завершая предложения и тягуче растягивая буквы. Иногда постукивал указательным пальцем обтянутым темной тканью по левому уголку губ и изредка наклонял голову набок. От чего-то внутри у него не унималась, настойчиво стрекотало и било по вискам надоедливое ощущение отторжения. Неприятное и ноющее под ложечкой чувство скрытой угрозы. Может из-за странного, нечитаемого перелива в холодно мерцавшем никеле. Во всяком случае, после его ухода дышать стало значительно легче. — Как он выглядел? Неожиданный вопрос Чифую вызвал лишь недоумение на лице что Нобутаки, что Такемитчи. Последний сказал вслух. — Есть догадки? — хотя он всё ещё метался. Как именно это им поспособствует и сможет ли этот человек вообще сотрудничать? Ответом послужил твёрдый кивок. Чифую живой зеленью вклинился сверху вниз на отмалчивающегося Осаная. Пусть парень и был весь отёкший, с опухшим лицом, перевязанный-перемотанный бинтами и повязками, но даже через один ярко блестящий малахит Такемичи всё понял в одно мгновение. Чифую смотрел ему прямо в глаза твёрдо и уверенно, стараясь выразить всю ту степень своей убеждённости и передать ему. Такемичи и не препятствовал. — Есть. Одно твёрдое слово, вмещало в себя столько надежды и трепета, что он сам невольно воодушевился. В секунду все пути приобрели ясность и четкость. Чужая уверенность слепила глаза неожиданно засиявшим шансом.

***

— Я понял. — Что? Сосредоточенное лицо Чифую было направлено ниже положенного, а брови напряжённо сведены. — Кто глава Вальхаллы. — при упоминании вражеской банды лоб у него под повязками морщится, а лицо черствеет. — Загадочная группировка по прозвищу «Безглавый ангел». Такемитчи живо переводит голубые омуты куда-то в висок. — Таинственный глава, никто иной как — Кисаки Тетта. На взволнованный шум со стороны Ханагаки он не реагирует, полностью погружаясь в свои предположения и гипотезы. — Сейчас Кисаки в Тосве и поэтому трон пуст! Такемитчи на его слова только сильнее откликается. Реагирует бурно и в голове его взрывается не одна сотня вопросов. Вопросов на которые ответов пока нет. От подобной безызвестности кости крутит и выворачивает. Свою беспомощность он осознал уже давно. Понял в тот момент когда так нелепо чуть не умер под поездом. Его прошибает в дрожь, от одной мысли, что даже здесь — двенадцать лет назад, тогда когда ему самому двадцать шесть, и его вполне можно назвать взрослым и рассудительным человеком — он не способен в одиночку ни на что. Даже те крупицы, он и то, получил от изувеченного малолетнего пацана. — Но знаешь, — теперь парень впереди него отличается в миг переменившимся настроем и задорной улыбкой в уголках губ. —Я понял, что не мы одни капаем под Кисаки! — М? — догадка живо отражается на гладкой поверхности небесных озёр и растекается детским любопытством в мимике. — В тот день когда тебя привели в логово Вальхаллы, я уже был там, помнишь? Получив утвердительный ответ, Чифую продолжил. — Ну и отделали же меня тогда! — усмехнувшись этому как чему-то действительно забавному и пустяковому, Чифую уверенно сказал — Заметил, что туда кто попало не дойдёт? Что охрана, что место — нужны лазейки. — Тебе кто-то помог пробраться незамеченным? — Именно! Не знаю, может ты и пересекался с ним — Кода-сан мне удружил. Подсказал когда и где подлезть постучаться, хоть и не сразу конечно. — давно трепетавшее чувство досады и раздражения адресованное к одному из командиров прошло и сменилось нечто неуловимо тёплым и уютным. — Я сначала сомневался, но по словам Осаная — один в один Кода-сан! Кто же ещё тогда мог быть? На упоминание чудаковатого паренька Такемитчи взглянул скептически. Тесно знаком он с ним не был. С тем же Мицуем они беседовали больше. Однако недавний случай с Доракеном Такемитчи помнил и хранил как нечто святое и трепетное. Благодарность за помощь третьего августа, за то что он смог сделать того чего Такемитчи сам бы сделать вряд ли бы сумел. Он не загадывал, а принимал факт, что несмотря на всю свою эксцентричность и отстранённость, Кода мог действовать быстро и с холодной головой. За это он его уважал. — И если всё так, то все складывается пока в нашу сторону — уж если Кода-сан начал копать под него. Радость и позитивный настрой, что исходит от Чифую был заразителен. Ханагаки про себя подумал — если такой человек как Кохэку Курода негласно находился на их стороне, то шансы на победу возрастали многократно. И упускать эту возможность он не собирался.

***

Отделение центральной Токийской полиции встретило его холодной коробкой серых стен, стерильной чистотой в каждом уголке и спокойным-понятливым прищуром Тачибаны Наото. От переполняющей его голову информации хотелось тут же взорваться необъятным потоком слов и предложений прямо на парня напротив. — Прости, Наото, опять придётся возится. — чуть погодя, мужчина ответил подчёркнуто серьезно. — Я привык. — красноречиво зыкнув на Ханагаки, что под напором заметно стушевался. — Ничего не меняется. С шумом небольшой но громкой сирены, через стекло камеры посещения появился Доракен. Старый добрый Доракен, которого Такемитчи двенадцать лет назад знал как малость молчаливого и временами Грозного парня, имевшего такой не по годам мудрый и осознанный взгляд и доброе сердце. Доракен был тем на кого полагались и прислушивались — даже тот ещё балагур и разгильдяй Майки. И потому Такемичи совсем не верил, отказывался и внушал себе, что произошла очередная глупая ошибка. Тот Кен не мог убить человека. Ни сейчас когда на него смотрят уставшими, потухшими от жизни ониксами, ни тогда когда взгляд его горел а от лица не отлипала кроткая ухмылка. У Доракен даже сейчас, спустя время и тяготы этой дерьмовой жизни — прищур тёплый, а еле заметные морщинки полнятся ещё юношеским азартством. Может это сказывалось фантомные ощущение ностальгии, а может и слепой надеждой на видение лучшего в людях. — Чего опять пришёл, Такемитчи? — голос у него треснутый и поломанный, доносится через призму легкого шипения микрофона. — Ещё раз прости, Доракен. — Я же говорил валить из города. Чем слушал? Видеть такого отстранённого, холодного Дракена Такемитчи совсем-совсем не в радость. Скорее только больше кошки на сердце скрести будут. От подобного Ханагаки лишь проглатывает поперёк вставший ком, нервно раздирая стенки горла. — У меня только один вопрос. — голос звучит виновато, однако и подавно не передаёт всей той сумбурности, что внутри у Такемитчи буквально вихрем бушует. Ему жаль и невыносимо погано, от поглощающего его, сжирающего его, чувства вины. Такемитчи на доракена лишний раз глаза не поднимает — одного раза хватает, чтобы под ухом злобно заскрежетало-защебетало напоминание о собственной ничтожности. Он давно потерял момент когда именно надел на себя узду всеобщего спасителя и единственное, что в его голове работало четко и без поломок, единственное, что побуждало кровь закипать, а ноги двигаться дальше — шанс и возможность уберечь. Неважно как. Это заставляло жизнь внутри турмалиновых хрусталиков вспыхивать вновь и вновь. Сверкать, опалять и сиять самым мощным прожектором в глубинах морской бездны. У Такемитчи глаза — чертовый радиоактивный целестин. — Ты помнишь, кто неизвестный глава группировки «Вальхалла» в 2005-м? — в голове тут же вспахивают словно спички, недавние предположения Чифую, — Это ведь Кисаки? — Неправильно. — Доракен говорит это спокойно, но от одного этого «неправильно» у Такемитчи возникает ступор и устоявшаяся картина событий — пусть и шаткая — рассыпается крупными осколками. — Э? — он даже сформулировать вопрос не успевает. — Глава «Безглавого ангела» — это Майки. — слова бесцветные и постные, но Доракен даже и не подозревает, что сейчас напрочь выбивает почву у Такемитчи из-под ног и просто продолжает объяснять. — «Вальхалла» создана ради него. И прежде чем полностью осознать и обмозговать полученное, он порывисто выдаёт: — Невозможно! Как так, если Майки глава Свастонов?! — у мужчины в голове роем шумящих пчёл — вопросы-вопросы-вопросы. На лице ахуевание и полное отрицание той мешанины, что тогда-сейчас происходит. — Невозможно? — Доракен повторяет слова Такемитчи с сомнением на лице и недоуменно переспрашивает — Ты что совсем не помнишь? А Такемитчи в очередной раз давится воздухом — он тоже был там? Был и даже участвовал? Вот только осознание того, что в словах и мыслях всех его знакомы, он Такемитчи был и существовал все эти двенадцать лет — прошибает морозом по коже. Он знаком с Доракеном каких то жалких пару месяцев и виделся с ним буквально вчера, когда для парня за стенкой это дела давно произошедшие, минувшие и разница в их памяти двенадцать лет. — Двенадцать лет назад на «Кровавом Хеллоуине» Свастоны были поглощены Вальхаллой. Вальхалла стала новой Свастикой, которая есть и сейчас. — Этот день… Битва Свастонов и Вальхаллы? —Да, в тот день Свастоны впервые проиграли. — Проиграли?! Но ужас же был Непобедимый Майки, мы бы ни за что не продули… — Нет. — воспоминания давно оставленные и забытые на задворках сознания расцветали алыми бутонами, обвивали шею, руки, ноги — его всего, пробирались под кожу и царапали до красных рваных шрамов. Душили, запутывали, а перед ним так явно и реально предстают картинки-фрагменты двенадцатилетней давности. Дракен смотрит на весь этот ужас отстранённо и как бы со стороны наблюдателя. Но внутри у него, что тогда, что сейчас все предательски ломается и ноет. — Мы проиграли из-за Майки. — Доракен читает строчку из старой летописи как собственный приговор. Его голос выцветший, сухой, а взгляд потухший и смирившийся. Что тогда, что сейчас — свою вину и оплошность он принимает как чугунный крест. Обнимает обеими руками и несёт дальше — куда? Зачем? Он и сам давно потерял ответ на этот вопрос. Но чувство потери и собственного бессилия селится в нем и намертво въедается в саму его суть — без неё он себя совсем не представляет, а идёт дальше по жизни. Страдает и вянет, пожираемый гнетущим и мерзким ощущением, привкусом на губах. Он разговаривает с Такемитчи, заново проматываю выцветшую и заляпанную алым кинопленку из общего прошлого. В начале по-детски наивного и счастливо, а позже становившуюся с каждым кадром всё трагичнее и страшнее. На странности давнего приятеля у него нет ни сил, ни желания реагировать — детектив или просто хороший знакомы, за его спиной? Ему собственно говоря, плавать. Доракен давно уже нацепил на шею прочную и крепкую удавку, поэтому ходит по этой земле он с каждодневным ощущением конца. Каждый раз лелея надежду, что хоть кто-нибудь эту удавку на нем затянет потуже и прощай. — В тот день, почему я не догадался? — действительно, почему? Вина его душит призрачным напоминанием, проникает под кожу, дерёт в кровавое месиво и оставляет уродливые следы-напоминания-вопросы. — У Майки, пятнадцатилетнего пацана, была огромна ноша… Настолько большая и давящая, что сейчас он и вправду думает, что Майки, их Майки, был по настоящему сильным. Вот только это не спасало. Вообще никак. Доракен так и не видел как медленно и последовательно Майки трещал по швам — сыпался и оставлял после своей твёрдой походки стертого в порошок себя. Сегодня Доракен понимает — то что больно ему самому, и приходит во снах каждый раз, от фантомного привкуса сладкой клубники на устах, от призрачного шёлка перетекающего между пальцами и дурманящего аромата чего-то тёплого и уютного — вообще ничто по сравнению с тем, какой тяготой укутывал себя каждый раз Майки. Тошно становилось всегда одинаково. Доракен говорит о убийстве Казуторы и становится ещё большей тенью себя прежнего. Хотя Такемитчи казалось — Куда дальше? Оказывается предела как такового и не существовало. Человек способен увядать и загнивать бесконечное множество раз. Конкретной границы или рубикона не существовало. С каждым словом становилось хуже. В тот момент когда Доракен на глазах тускнел и с последующей фразой умирал снова и снова — Такемитчи вспыхивал и разгорался настоящим огненным вихрем, мучительно сгорая заживо, оставляя за собой пепел. Как Кисаки добрался до места представителя и манипулировал поломанным-уничтоженным Майки, как прежний буйный дух Свастоном затух под натиском Вальхаллы. — Если так подумать, то Кисаки вступив в Тосву, сразу метил в Майки. Такемитчи сидит на стуле в полной прострации и дальнейшие объяснения слушал как через толщу воды. Он отказывался верить, что тот самый Майки, которого он знал-помнил в состоянии убить живого человека. В его понимании это была самая настоящая бессмыслица. А если это и подстроил Кисаки, а после отмазал его и сделал невиновным? Все чтобы расположить к себе и сделать себя верхушкой Свастонов. Мёбиус, Вальхалла, а затем и Тосва. Он устранил Пачина, хотел убить Дракена, избавился от Баджи — всех, тех людей, что хоть что-то да значили для Майки, для самого Майки больше не существовало. И это было запланировано изначально. — …Кода-сан начал копать под него… Чужой голос выстрелил в голове и сработал похлеще гранаты. — Постой! — непонимание-сомнение — все это так и читалось в и потерянном виде Такемитчи. На чужой выкрик Доракен слегка сморщил лоб. Что ещё он мог ему сказать? — А как же Кода-сан? Разве он не был тем кто вышел на Кисаки до Кровавого Хэллоуина? Текемитчи говорил и говорил по прежнему заикаясь и запинаясь от переизбытка чувств. Постоянные недосказанности, новые имена в этой ужасной истории — все это представляло из себя безумную вереницу событий. — … На Такемитчи Доракен взглянул потемневшим и непонятным взглядом. Что именно там было он и отражалось — Ханагаки не представлял, молча пожирая своим глазами в ответ. Лицо старого друга — белее мела, постное и осунувшееся в миг почернело, заострилось и приобрело невиданные ранее резкие черты. Острые и режущие глаз смотрели отстранённо. Но Такемитчи готов поклясться, что на секунду, всего на секунду, но чужое лицо исказилось в немой скорби. — Если он и знал, что-то о Кисаки, то нам не стал говорить. Тогда… Я не вдупляю, что именно произошло — хотя как позже стало понятно, мы все ни черта не знали о нем — но если и существует человек которого Кисаки опасается то это Кода. — Кода-сан и Кисаки… Но Кода-сан же часть Тосвы, как он может быть против Кисаки? — Часть? Не думаю, что это хоть когда-то так было. Но знаешь, что Такемитчи? Ранее я уже говорил тебе проваливать из города, но если вы планируете копать и под него… — Доракен находясь уже у самой двери, красноречиво глянул на отмалчивающегося у стены детектива, — Просто вдолби себе одну вещь — не лезь в это дерьмо. Уж если я и могу быть хоть в чём-то уверенным, так это в том, что Кода не станет оглядываться на прошлое. Голос Дракена эхом откликался от бетонный, голых стен и разломался в ушах скрипучим басом. В сторону недоумевающего Такемитчи он уже не смотрел, ставя в их разговоре точку. — Будешь высовываться — умрешь.