madness and betrayal.

      Хруст разбитого стекла под ногами. И больно стёсывает кожу. Те ощущения как пытка - пекущие босые стопы и испуганные, заплаканные глаза. Весь вид его - мёртвый, болезненный. Сколько воспоминаний ты убил, чтобы выжить?       — Сколько раз тебя предавали? — притворно нежный женский голос внушил бы доверие. Всего одна брошенная на ветер фраза, выбивающая скамью окончательно. В подвешенном состоянии, ты в шаге от скромной гибели - та жертва что ты принесёшь, не сумев простить себя никогда. И проститься со всеми, кто тебе дорог.       Невыносимый шум статических помех старого телевизора и мрачная, бедная комната. Отголоски сурового, безжалостного прошлого - терзают будто без ножа. Раскатистый гром и тёмный силуэт - совсем неживая тень, в едва заметных отблесках света, мигающего за окном в грозу страшную, неизведанную. Тень кажется бесформенной, но скрашивает скошенные, неровные углы: сохраняет сущность обладателя - пугливый мальчик, запутавшийся в чувствах.       — Сколько раз ты оставался один? — и продолжает грубо, наплевательски. Родной ли это человек?

"Умри и выстрой себя заново".

      И плотно занавешенные шторы кажутся не такими спасительными. Свет кажется благословением. Подаёт ложную надежду. Он чувствует себя незащищённо. В этой комнате небезопасно. Так слабо. Всего лишь мальчик, запутавшийся в чувствах.       — Когда ты осознал, что ничего не стоишь?— знаком ли он тебе?       — Нет... — юношеский, надрывчивый.       Навязчивые мысли. Растерзанное, передавленное горло. Он издирает плечи в кровь, впиваясь в них ногтями сильно-сильно, почти безжалостно. Бездумно царапает и без того ноющие, ещё не зажившие отметины-полумесяцы, медленно сдирая плоть, едва стянувшуюся пунктирными линями на коже. Засыпь её солью, испытав несносную боль. Он сделал это сам или то всего лишь маркер? Ты как на бойне. Пройдись по ним снова. Выпотроши наизнанку. Вытащи внутренности. Пытаясь избавиться от разрывающего, дотошно-противного ощущения. Ноет и тянет. Крупные капли барабанной дробью отбивают ритм на асфальте. Отметины повсюду - краснеющие отпечатки ладоней: пальцы сдавливают запястья, задирая их над головой, царапинами лёгкими рассекая предплечья - порезы лезвием, руки матери. Синяки - расплываются на бледной коже. В попытке усмирить - нанесённые точно бессердечно, меткими, хлёсткими ударами. Картинки сменяются друг за другом, и кадр за кадром, прокручивая в голове всего лишь глупого, запутавшегося в чувствах мальчика, фильм. Фильм его жизни. В грязных, серых, никогда не чуждых красках. То чёрно-белое кино, перешедшее в холодно-синее. Льдом твоего сердца отражаясь на игре в театре. А судный день - последний твой праздник жизни, прожитой невпопад.

"Изменись до неузнаваемости."

И вот, теперь теней двое. Где ты, его одна - знакомая, всегда играет ту же роль.       — Нет... Не правда! — умоляет. Почти срывает голос.       "Запах отвратительный". Спиртное. А повсюду опустевшие бутылки и разъярённая вдруг ни с того ни с сего "мать" - тот самый родной человек... Привычное, заученное до зла и непереносимости. Консервативное понятие. Смирись. Прими. Никогда не откусывай от куска больше, чем сможешь прожевать. От определения давно осталось одно лишь название. Ты - маленький ребёнок. Несмыслящий вовсе, стараешься оправдывать ожидания, не желая подводить — отличные оценки и прилежность, кропотливость над каждым делом. "Такой целеустремлённый мальчик", "ну просто умница", "душка", "молодец". Всегда второй. Синдром отличника. И никогда не первый. И никогда не сможешь стать лучшим. Тусклая лампочка над головой потрескивает, заливая комату ярким светом. Отчётливые воспоминания - удары.       — Ты врёшь мне! — как в тот день дождь лил как из ведра. Напоминая постоянно нещадные мученья - каторга. Из раза в раз. Ты помнишь.       — Совсем ненужный, слабый...— слова обесценивания хуже надуманного. — Отвратительный. Жалкий.

Синдром самозванца.

      Сменяется плёнка: "Мотор!". А голоса звучат невнятно. Закуривает прямо в доме. Сидит на полу, стакан наполовину опустошённый держа в ладони, сжимая крепко, отчаянно. Словно пытается продавить пальцами, разможжив в кашицу. Среди льда и алкоголя - пепел тлеющих химикатов. И даже не всхлипывает, терпит. Вцепляется в волосы. Привык терпеть, привык страдать. Привык к той маске, что он признал своей - доступной людям: веселье, беззаботность. И мальчика, казалось, больше нет. Угрюмо сверлит пол блестящими глазами. Сумбурная работа. Так всё испортил сам того не сознавая? Искра фар мелькает ослепительным огнём - бьёт в глаза, освещая капли, падавшие с неба в тот день. Сквозь пальцы смотрит на вспышки. Плазма экрана на стене заменяет старый - из детства. Изображения странные, уродливые.       — Ты слишком много думаешь, Джонни... — теперь (не)по-настоящему любимый.       — Заткнись. Сирены скорой и горькие таблетки. Оболочка всё та же, лишь цвет и форма другая - он настоящий. Загвоздкой стал диагноз. Селфхарм считал тупой затеей: высмеивал, корил, сконфуженно кривясь. Не будь настолько слаб, не опускайся ниже. Он продолжал жить так, словно ничего не замечает. Фальшивая улыбка стала лучшим другом.       Робкий стук в дверь. Ледяная вода смывает грязные мысли и спутанные жуткие чувства. Чертовски противно. Ему чертовски противно от самого себя.

"И рано или поздно станешь тем, кого презирал."

— Я не хочу.

      Он содрогается и зажимает рот рукой. Задыхается, рыдая, шмыгая носом, пальцы судорожно вдавливает в кожу лица. Ему не прятаться здесь вечно. Ему не сдаться в плен своих предрассудков. Недостатков для него не существует. Лишь всегда солнечный, как погода в Малибу — Джонни Кейдж.

Джонатан Карлтон. Кейдж?

Постоянная параллель с прошлым. "Помоги себе."

И навсегда просто мальчик. Мальчик, запутавшийся в чувствах. Навсегда жертва.

И никогда первый. Никогда любимый.

Джонни Кейдж.

***

      Чистый салон и кожаные сиденья. Обстановка в новинку - Такахаши устало располагается на задних креслах, а внутреннее шестое чувство, вгрызаясь, кусается, цепляется за упокоенную правду. И что-то тут не так. Пресловутый, заезженный аромат мужского парфюма - такой же дрянной и паршивый, как ничего не стоящие улыбки водителей таких - похожих машин. Лишь наживаются на чаевые, скаля зубы хищно и зверино, в попытке задобрить. Считают богатеньких, как стодолларовые купюры пафосно, в день зарплаты - источают ненависть. Плюясь желчью за спинами. Гнилая натура всех тех, кто так и отмывает репутацию. Кто знает, кем все эти люди могли стать...       Кейдж располагается впереди, кротко кивнув, поздоровавшись. "Не произведёт впечатление" - и все так считают. А Карлтон и не старается, такой же утомлённый.       — Постараемся успеть к двенадцати, — взмахивает рукой Джонатан. Он сгибает её в локте, уже как-то равнодушно глядя на часы.       — Почему мы едем на такси? — Кейдж резко поднимает голову на звук голоса. Такахаши сидит важно, но безмятежно, сложив руки на груди, запрокинув голову на перетянутый обшивкой потолок автомобиля. Сводит брови только, настороженный. Но лишь внутри. Ничего не показывает. Раскрывать карты ещё рано. — У вас же есть машина.       — Заткнись... — голос предательски колеблется, выдавая с головой. Джонатан тупит глаза в пол. — Заткнись. Не говори об этом. — Неприязненный, свирепый взгляд переводит на дорогу вскоре, ненавистно сжимая челюсти, — Никогда. Никогда больше не упоминай это. — цедит сквозь зубы. Кейдж заламывает пальцы, раздирает их в мясо. Вцепившись в сидение, напрягает руки, словно пытаясь успокоиться. Отвлечься. Как в тот день. Треск ткани кресла.       Выдавливая лишь избито, гордое: "Я не хочу говорить об этом".

Но Кенши всё знает. Всё чувствует. Видит.

***

Интересно, чем всё закончится?

      — Мистер Кейдж, для продления контракта со студией вам нужна доверенность во Флориде. Если вы хотите получить эту роль, вам придётся получить её в кратчайшие сроки, — мужчина средних лет рассматривает очередные важные бумаги, отходя к шкафчику, чтобы достать новые. — Ваш продюссер займётся этим. Места съёмок в Нью-Йорке будут подтверждены позже, вам нужно тщательно подготовиться и...       — Молли? — Джонатан безучастно вздыхает в трубку, прикладывая ладонь ко лбу задумчиво, изнурённо поднимая глаза, глядя на мужчину. — Мне нужно два билета на самолёт... Да, ровно два. — поворачивает голову к Кенши, сосредоточенному. Кратковременный отдых: они сидели в офисе уже с час после прослушивания, внимая докучающие упрёки в адрес Карлтона. — Похоже мы летим во Флориду...