madness and betrayal.

      — И зачем только нужно было уезжать? — девушка не успевает даже возмутиться, получив в ответ грозный, почти убийственный, осуждающий "взгляд" Кенши, в полуобороте развернувшегося на переднем пассажирском сидении, и в повисшем молчании скрипящего зубами от такой дерзости. — Что!? Если бы мы остались там ещё ненадолго, я, может быть, смогла бы задокументировать больше сведений и предъявить их в качестве улики, если вы всё же вдруг облажаетесь на суде. И... — Такахаши мрачнеет, раздражённо рыкнув и поднеся ладонь к переносице, педантично потирая её двумя пальцами, в попытке сосредоточиться, поморщившись.       — Ты можешь заткнуться хоть на минуту? — рявкает, оскалившись, самурай. Дорога от торгового центра оказалась кошмарно гнетущей: вновь Рид не была довольна тем, что ей дают. После того, как та обзвонила два нужных номера, впрягая и без того заработавшихся людей наёмника, описав в двух словах работёнку, всем троим пришлось спешно свалить с места произошедшего куда подальше. О, а у тётушки Энн определённо возникнут вопросы...       — Тоже мне. — задето фыркает блондинка, закатив глаза и придвинув поближе сумку с оборудованием. Помимо того - на их головы, или лучше сказать, скорее на душу Кейджа, ещё и досталось исполнение прихотей девчонки: разбитый объектив, сломанная кнопка фотоаппарата... Посчастливилось влететь на кругленькую и довольно крупную сумму. Но что уж тут не сделаешь, чтобы план, придуманный его охранником, не провалился?       — Спасибо... — кивает наёмник, тяжело вздохнув.

Хотя, даже и думать не хочется... И почему никто не может сделать всё за Джонни? Опять...

      Снова он. Снова он не знает, что делать. Снова боится думать о том, что произошло. Труп его, казалось бы, недавнего лучшего друга - волка в овечьей шкуре. Врага, что пытался убить его - воткнул нож в спину, когда тот лишь отвернулся. В несчастной квартире, окружённой теперь лишь бедами и косыми взглядами миллионов прохожих, подозрениями. Мусорные мешки на пороге, расчленённое тело, остатки крови на стенах и разбитое на полу стекло с примесью запаха алкоголя: всё уйдёт, и вот теперь, казалось бы, бояться и нечего. Но киноиндустрия прогнила. Прогнила, как и весь грёбаный мир Кейджа. Фальшивые лица. Фальшивые улыбки. Фальшивые маски и слова. Фальшивое всё - от дешёвой, отвратительной игры на уже приевшейся, дрянной, паршивой сцене - трагедия в трёх актах, но без перерывов: как удар за ударом, прямо в сердце. Вновь пытается откупиться от реальности - игнорирует, избегает. Не подпускает ближе. Почти никого. Терзает себя снова и снова. Впивается в руль пальцами, сдавливая кожаную оплётку тревожно - тошнит. Тошнит от себя. От того, что происходит вокруг. Снова удушающее чувство никчёмности. Чувство вины. Чувство ноющее и гнетущее - дышит часто сквозь слегка приоткрытый рот, не издавая почти ни звука. А затем только тихий хрип от невозможности вдохнуть более. Безжизненные глаза устремлены на дорогу, пустые: ничего не видит - пелена слёз и ненависти беспросветна. Очнись. Очнись. Очнись. Сосредоточься.       — Эй... — актёр слепо опускает ладонь, испуганно, беспорядочно выискивая рычаг тормоза ладонью, не переводя даже взгляда с дороги, нервно задевая коробку передач несколько раз от тремора. Джонатан судорожно вздрагивает, быстро промаргиваясь, и беспокойно оглядывается, вновь хаотично хватая воздух, когда наёмник неуверенно касается его локтя, — Джонни. Джонни, тише. Ты в порядке... — чуть крепче сжимает руку мужчины: приводит в чувство, успокаивает. — Ты в безопасности. Я рядом... Останови машину. Сосредоточься. — Такахаши меняется вовсе: от былой злобы не остаётся и следа, а голос умиротворяющий, проникновенный и безмятежный. Черты лица смягчаются, сводит брови уже в беспокойстве - волнуется, переживает. Сострадает. — Вот так, — нежно ведёт ниже - вдоль предплечья, опускается к запястью: сам укладывает ладонь того на ручник, надавив слегка на пальцы Карлтона, сжимая рукоять и потянув на себя, зажав кнопку. Благо скорость невысокая. — Убьёшься ведь... — машина вскоре замирает на обочине, и Джонатан опускает голову к рулю, утыкаясь в мягкую обивку, прикрыв глаза.       — Нужно было вызвать такси. — выдыхает актёр, закусывая губу, пытаясь вернуть дрожащему голосу былую окраску самоуверенности. Самоненависть.       — Так... Ты, — саможалость. Кенши оглядывается к журналистке, указав на дверь кивком головы. — На выход. Сейчас же.       — Но, — самурай тянется через кресло назад, дёрнув за задвижку замка. Но как же устал. — Ладно-ладно, хер с вами, женатики... Сами же виноваты будете, если и меня пришьют где-нибудь из-за вашего же проёба.       Марла недовольно хмыкает, вылезая из машины, прихватив с собой всё нужное и захлопнув дверь. Брюнет утомлённо вздыхает, всё неизменно держа актёра за руку.       — Снова? — большим пальцем Такахаши оглаживает побелевшие костяшки, осторожно склоняя голову. — Эй...       — Я не могу так. — бормочет Карлтон, убирая ноги с педалей и тихо всхлипнув. — Я, блять, больше не могу... — он с тяжестью неохотно отрывается. Старается вернуться к отчаянному, неестественному образу - давится, надрываясь и выскальзывая из хватки самурая. Замолкает, не может вымолвить и слова - застревают в горле, оплетая шипастыми стеблями вокруг шеи, удушивая и сдавливая. Терновый венец - кара за грехи. Зависть. Алчность. Жадность. Гнев. Гордыня. Спасёшься ли? Мальчик, без оглядки бегущий от своих проблем, взваливающий всё на плечи остальных. Просто игрушка. Просто тот, с кем так легко обойтись - истерзать и бросить, оставляя истекать кровью снова и снова. Подстройся. Будь удобным. Улыбайся. Только лучший. Только первый. Навсегда ли? Джонни Кейдж.

Джонатан Карлтон.

Кейдж?

Зачем ты выдумал себе это имя?

Нелепость. Глупости.

Недопонятость, непринятие.

Чревоугодие?

      Съешь ты не то, что позволено - окажешься убитый горем и любимыми, родными ли руками матери? Снова отпечатки пальцев на шее, порезы на запястьях, обрамлённые тёмно-красными каплями пальцы и искривлённая печалью улыбка. Вспоминаешь, как бился в углу комнаты в истерике, закрывая уши руками. Ты снова как маленький. В очередной раз оказываешься меж двух огней. "Почему ты хуже других?". "Все вокруг так смотрят", "почему они пялятся?", "не хочу их видеть", "хочу быть собой, хочу любить и быть любимым". "Хочу спасения". "Хочу надежды". "Почему меня наказывают?". Рамки общества отвратительны. "Ты обязан", "ты должен", "нельзя" и "не смей". Нисколько не жалей себя - дают всё, только исполни прихоть.

Тебе снова страшно. Снова противно. От себя.

Похоть. Прелюбодеяние.

      Когда целуют тело, восхваляя каждый его сантиметр, осыпая комплиментами и оставляя метки. Избитые стоны теперь больше от неудовлетворения - никогда не хотел близости с кем-то, ради неё самой. Желал заполучить что-то большее. Что-то, что было бы больше, чем просто сладкая ложь. Больше, чем следы от ногтей на спине или помады на губах и шее. Больше, чем просто "красивый мальчик". Больше, чем унизительные просьбы быть громче. Больше, чем гадостные слова, оценивающие умения. Больше, чем просто любовник на одну ночь. Сколько раз он искал утешенья? Сколько мечтал о том, чтобы оценили по достоинству? Сколько он должен бегать? Считать мимолётные "люблю тебя"? Считать минуты до конца?

Хотел быть нужным. Хотел быть важным. Хотел быть желанным, но лишь из благих намерений. Хотел быть любимым. Хотел любить.

      — Джонни. — Такахаши касается щеки актёра, бережно проводя вдоль неё ладонью и слегка поворачивая к себе. Пряди выбиваются из укладки, спадая, скрывая заплаканные, потухшие глаза Кейджа. — Тебе не нужно прятаться, ладно? Я рядом. Тебя задели её слова?       — Нет. Нет, я...

***

      Свидетельство о смерти на столе и полное безразличие. Только опустошение. Тоска. Немыслимая, ужасная тоска. Совсем один. Совсем не знает, что делать. Совсем запутался в себе. Но не жалеет ни секунды - так и должно быть. Так и нужно было. В конце концов, ведь это когда-то должно было случиться? Должно было. Но не так быстро... Короткий стук в дверь.       — Мистер Карлтон? — девушка выглядывает из-за двери в гримёрную, — Можно вас на минутку?       — Да... То есть, — актёр вертит в руках солнцезащитные очки. Очередная роль. Очередная главная роль. Но какой ценой? И что она даст тебе снова? Кошмарные сновидения - преследуют, куда не посмотри. Останься ты хоть на секунду: и поглотят навечно. Навсегда. Теперь ты... — Джонни Кейдж. Отныне, — мужчина надевает очки, поправляя их, полностью скрывая глаза. А что скрывается за ними? — Джонни Кейдж.

Лишь разочарование.

      И путь к успеху сейчас казался никчёмной тратой времени. Времени, потраченного впустую. Столько лет убил, посвятив себя карьере. Карьере, что так и не принесла ни радости, ни удовольствия. Так и не стал поводом для гордости. Не стал кем-то.

Но после - ты стал всем. Стал целым миром. Стал звездой. Но что же скрыто за душой у звёзд?

***

      То пламенное сердце, что так давно угасло. Среди обрывков путаных фраз, ломаных рифм и заученных реплик. Среди цитат из фильмов. Среди сюжетов и сыгранных в тысячный раз ролей. Похоронил самого себя. А вскоре и репутацию. Даже сейчас он - никто. Как и был когда-то. В прошлом легенда. Остался позади. Всё испортил. И чем только всё это заслужил?       — Просто не понимаю, за что... — Джонатан шмыгает носом, вытирая пылающие щёки и укладывая собственную ладонь поверх запястья самурая. Если бы не тот злополучный день. — За что? Почему именно я? Почему не кто-то другой? Чем именно я заслужил всё это? — и если бы не ты, всё можно было изменить. Исправить. — Я устал. Я больше не могу. Я устал бояться, устал искать себя. Я устал притворяться и думать о том, почему моя жизнь - грёбаный ад. — и если бы ты не сделал тогда того, что сделал. Тросы перерезаны.

***

      Звук сирены и мигающие огни скорой, видит только замыленные силуэты: говорят о чём-то озабоченно, сосредоточенно рассматривают тело, отстёгивают ремни безопасности. Полиция оглядывает машину - и ни к чему не приведёт. Ни единой зацепки. Никаких поблажек. Суровый вердикт: будто подписание смертного приговора - оказался вновь виновным сам, желал собственной смерти. Самоубийство ли? Но он не сумасшедший. Нет... Никто не верит ни единому слову - подкупные судьи и испорченные судьбы.

Деньги - лучший адвокат в аду. Преклонись и окажи почтенье.

К счастью - лекарства работают.

К сожалению - ненадолго.

      Свидетельство о расторжении брака. Затем всё валится из рук: врачи, таблетки и рецепты, затяжная депрессия. Зависимость. Больше не хочет играть в кино. Не хочет вставать с постели. Не хочет даже есть и спать. Бессонница мучает, приводит к потере сознания. Рутина приелась настолько, что щётка, которой он чистит зубы, и та давно стала бордовой - в кровь стирает дёсны, совсем не испытывая ничего.

И почему страдания приелись? С каких вдруг пор? Когда он стал таким?

Пристраститься к надежде.

"И ты виноват, Кенши Такахаши. Ты виноват в том, что испортил мою жизнь."

***

      — Я не мог даже взглянуть на себя. — брюнет придвигается ближе: укладывает другую руку на затылок актёра, позволяя уткнуться в плечо, обречённо, словно утопающий, хвататься за шею, впиваясь в собственные локти, чтобы удержаться. Содрогается. *"Почему всё как в детстве? Почему не стал старше? Почему остался тем трусливым мальчишкой? Почему запутался в чувствах?". Вновь не может разглядеть смысла в вере. — Знаешь, я... Стал бояться потерять тебя. Тогда в баре, — обессиленно закрывает глаза, а слёзы обжигают лицо. — Я боялся потерять тебя. Я боялся, что ты умрёшь из-за меня. Я не хотел, чтобы ты погиб из-за меня. Только не ты. Только не из-за меня. Ты не заслуживаешь такой смерти. Я... — словно спасательный круг. Потерян. Остаёшься навсегда единственным - любимым. Он тот, кому доверился Кейдж больше чем когда-то. — Чертовски жалок. Я не справляюсь. Больше я не справлюсь. — покинут. Так больно осознать. — Я не справлялся даже с алкоголем. Терпеть не могу алкоголь. Терпеть не могу... — но никто не придёт. Не придёт. И не будет спасать и дальше. Ложные мечты. — Но всегда прибегал к зависимостям. Почему все так бесконечно жестоки? Почему ненавидят меня? Почему я оказываюсь вторым всегда? И почему я никогда не первый? Я не идеальный даже на мгновенье. Совсем ничего не стою. Не значу. Никогда... В чём вся моя жизнь? — в чём вклад? Обожествление. Обожествление тех кар, что принесла ему судьба. — Я только порчу. Я порчу жизнь. Я отравляю единственную возможность быть счастливым. И никто не может сделать счастливым меня... Но почему я ищу того, кто поможет? Почему я такой? Почему я...       — Джонни, — наёмник прижимается крепче, зарываясь в волосы на затылке Кейджа пальцами. Утыкается в шею, — Тебе не нужно быть идеальным. — целует оставленные метки еле ощутимо, почти невесомо. "Печальная участь преследует тебя и лишь из-за меня. И виноват лишь я. Заслуживаешь лучшего. Заслуживаешь большего. Всегда. Заслуживаешь быть снова счастливым." — Мне жаль... — "мне жаль, что облажался. И жаль, что я угробил всё к чёртовой матери. Жаль, что я тогда пошёл на поводу". Так мерзко. — Но ты не должен быть идеальным. Не должен быть первым. Не должен страдать из-за того, кем быть не хочешь. Не нужно изводить себя... — оглаживает спину актёра, нащупывает выемку меж позвонков на пояснице и целует любовно в щёку. Так странно непривычно и легко. — Я всегда буду рядом. Я всегда защищу тебя. Всегда. Поверь, со мной тебе не нужно убегать и прятаться. Ты можешь быть собой, Джонни...       — Но если я опять...       — Окажешься один? — Кенши поднимает голову медленно, — Никогда. — наклоняет к себе Джонатана за подбородок, заботливо, ласково проводит дорожкой из поцелуев вдоль всего лица, выдыхая у самых губ, почти целомудренно. Не чтобы подразнить - лишь отвлечь. И вылечить все душевные раны. — Ты останешься со мной. Это моя работа. И я обязан защитить тебя от всего. Даже если мне придётся умереть. Даже если ты посчитаешь это неправильным. Ты не слабый, Джонни. — прижимается к виску носом, вдыхает запах сладкого шампуня и горячей кожи, шепча почти беззвучно, — И никогда не будешь. Для меня - никогда. И я сделаю всё, чтобы ты снова чувствовал себя хорошо. Всё, что захочешь. Всё, что только пожелаешь. Я выполню всё, только скажи...       — Хочу снять твою повязку... — актёр убирает руку с плеча, обводя мышцы груди, а затем и шеи его охранника: дотрагивается до воротника новой рубашки, — Хочу просто видеть твоё лицо. Без...       — Хочешь снять её сам? — в воцарившейся тишине брюнет неторопливо скользит запястьем вдоль бока Кейджа, безоговорочно соглашаясь тут же - ощущает почти пристыженный, робкий кивок. Словно стеснительный. Игнорирует предрассудки, голос подсознания, вопящий о собственной ошибке - нетерпение. Кейдж терпеть не может ждать, боясь остаться ни с чем. — Хорошо... — "всё в порядке" - никак не может добавить.       Самурай отстраняется, разочарованно вздохнув, но без сожаления. Лишь волнуется немного: единственное, чего теперь страшился - стать отвергнутым. Стать снова чудовищем в глазах актёра: убийства словно было недостаточно, теперь - ещё и вид. Но отказывать в сомнительном для себя удовольствии не собирается, терпеливо выжидая. Когда Карлтон без труда неловко задевает пальцами завязку, у Кенши сердце в пятки уходит, пропуская удар: кусает губы, но в ответ лишь бодается упрямо, настойчиво подталкивая руку Джонатана - подбивает к активным действиям, кажется, окончательно теряя терпение, в попытке забыться, раз и навсегда отрезав путь от точки невозврата. Если тянуть дольше - окончательно передумает. Но рано или поздно пришлось бы. Чувствует себя беззащитно, когда полоска ткани и вовсе исчезает. Такахаши нервно хмурится, касаясь своего лица, стараясь укрыться.       — Просто скажи, если... — наёмник хочет отвернуться, выкручиваясь, но тут же оказывается нагло развёрнут обратно и обрывается на полуслове, а Кейдж впечатывается в губы упоительно.       — Если все твои шрамы смотрятся как произведение искусства? — пробегает вдоль щеки пальцами. Разглядывает пустые глазницы - кровавые следы давно исчезли, оставив за собой лишь рубцы там, где раньше были веки. И Джонни совершенно не испытывает неприязни и страха, отвращения - нет. Совсем наоборот. Ластится. Над бровью та едва заметная царапина - была видна из под повязки лишь слегка. Сейчас кажется так трогательно - выцеловывать каждый её миллиметр, заставляя испытывать лишь острые искры мурашек, пробивающих всё тело: собственное уродство Кенши казалось жутко позорным. Но не сейчас. Больше никогда - нелепо. — Могу я?.. — не вымолвив и слова, разрешает даже притронуться стыдливо. Мелко вздрагивает, но даёт полную волю: трепетные, чувственные прикосновения губ и пальцев вдоль скулы. — Эй... — уверенным можно только казаться, но Такахаши робел: краснел, словно маленький, и боролся с безнадёжным желанием привалиться тяжёлой головой к родному плечу. "Почему тебе не страшно? Почему не оттолкнул?" — Такой красивый, — "почему так близко? Почему так тепло?" — Чудесный мальчик. — "почему ты не ушёл? Почему остался, несмотря ни на что?" — Почему ты прячешься от меня? — "а ты всегда верил".       — Говорил же, что, — сглатывает, поджимая губы и подлезая поближе, — Как и для тебя, в первый раз открываюсь. Это... — льнёт к рукам актёра, словно брошенный, гладится благодарно, — Воспоминание о прошлом. Не хотел вспоминать. — "и рассказывать".       — Перестань, — мурлычет уже ободряюще, сочувственно Джонатан - так же сентиментально-изнеженно. Помогают друг другу во всём: куда бы не пошли - всегда вместе, не оставляя ни на секунду. Засыпали в одной кровати в редкие моменты, подставляли плечо; бросались, выбиваясь из последних сил на защиту: перегрызть глотку были готовы даже за лишнюю брошенную ненароком фразу. — Сейчас это уже не важно. Ты столько раз спасал меня... И мне не важно, как ты выглядишь. Для меня ты всегда останешься чудесным. — и как Кейджу хорошо быть рядом, ровно так же Такахаши - по-настоящему хорошо. И без притворства: без нарочито неестественных движений и комплиментов-лести. Они знали друг о друге больше, чем позволено. Знали и чувствовали. А Кенши - запоминал. Теперь знает и как Карлтон любит сладости - уж слишком часто он таскал их с собой в больницу. Знает, как обожает тот дарить подарки: кольца с алмазами сверкали не так ярко, как глаза актёра, когда он застёгивал новые часы на запястье наёмника, прикусив сосредоточенно язык - по-детски, будто шалостью довольствовался. Знает даже, как выглядит лицо - успел исследовать все до единой черты в темноте звёздной ночи, когда мужчина спал: дотрагивался так, словно боялся сломать хрустальную драгоценную фигурку - одно неловкое движение и может разбудить, потревожить... — Это не имеет никакого значения, пока ты со мной. — Ты невыносим, Кейдж... — самурай теряется, забыв и вовсе о контроле: расплывается в смущённой, рассеянной улыбке, — Мне казалось, я тебя спасаю? Что же случилось? — и знает, как предан Джонатану: даже с Хатико несравним. Лижется, безмятежно тычась в ладони. Повязка выскальзывает из рук окончательно. Единственный. — Останься ещё ненадолго. Ты самый важный. Самый нужный. Самый...       — Любимый? — хихикает Карлтон, потрепав воронье-чёрные волосы. — А ведь, казалось бы, такой холодный... — проводит подушечкой большого пальца другой ладони по уголку губ Такахаши. — С тобой теплее этой холодной осенью. — но иногда - ледяная сталь. — Железное самообладание. — беззлобно скалится и подначивает слегка. — Твой характер. И я так искренне восхищаюсь тому, каким непоколебимым можешь быть. — "но чаще ты напоминаешь мне свет солнца". — Тебе так идёт красный цвет. — переливается средь жёлтых, неясных лучей уличных фонарей. Татуировки. Новая рубашка - такая же алая. Нужно больше воздуха.       — Пойдёшь со мной на свидание? — и неуверенность пожирает изнутри. Вдруг как-то невпопад, под рёбрами вновь поселяется дрожь.       — Блять, Такахаши... — отрывается с неохотой, разражаясь раскатистым смехом, пихнув головой в подбородок слабо: припадает к шее, обнимая крепко, — Умеешь же момент испортить. Вообще-то я первым предложить хотел. Не зря же мы...       — По магазинам ездили? — выгибает вопросительно бровь Кенши, — И вот поэтому ты так на блестючки смотрел?       — Проболталась, всё таки... — а Рид просто знает толк в подколах. И даже, может быть, сравнилась с самим Джонни. Но как же подло... — Сейчас в ресторан. А в следующий раз сам поеду!       — Меня-то точно не оставишь, признай ты.