love4eva

🦷

Марк из себя крутого не строит, а у Донхёка природное, но оба по-детски восторженно смотрят на студента. Только Чону ни разу не круче, грязнет в собственных делах и чувствах, не успевая даже элементарно жить и при этом выжимая из реальности свой максимум. Поэтому курит в туалете универа, зная, что на него никогда не подумают, и поцелуи с Марком у него душистые, с нотками мёда. Чону на младших смотрит странно, не выказывает эмоций, но скорее от того, что таких в человеке существовать не должно, что тело их передавать не умеет. Чону в своей жизни любил, презирал и восхищался, а ещё чувствовал себя лишним или, наоборот, взбирался на трон людского внимания. Но они смешивались в нём сейчас с такой скоростью, что проливались за края, растекались по организму, заставляя застыть, потому что операционная система не справляется. Потому что «робот разбился», как написали бы на экране в программе Кумир. И они втроём об эти чувства разбиваются, но себя не корят, потому что «хочешь — возьми». А почему бы не хотеть всё и сразу? Это бесило. Словно застрявшая в зубе с небольшим кариесом игла, провоцирующая невыносимую боль даже без прикосновений. Расходящаяся по челюсти, щеке, разрастающаяся с каждой минутой, будто кто-то с усилием вбивает острый конец в раздражённый нерв. Самая ужасная, неугасающая боль. Она не прекращается, только стихает моментами, чтобы потом накатить ещё более сильной. Чону щёку прикусывает, выдыхая горький дым. Пепел падает с кончика сигареты, потому что студент не успевает вовремя его стряхнуть, увлеченный жёлтоватым потолком и слепым поиском только лежавшей рядом небольшой зажигалки. Та наконец попадается под руку, и Чону засовывает её в карман джинс, ещё будто бы хранивших отпечатки от чужих бёдер. Телефон на полу начинает вибрировать, чем моментально провоцирует в обычно флегматичном Киме скребущее раздражение. Он затягивается, поднимая его с пола, всё так же не глядя, и поднимает над собой, чтобы увидеть на экране имя куратора. — Да, Тэиль-хён? — Чону трёт горячий лоб, прижимая телефон к уху. Комната наполняется едким запахом, но единственный её обитатель не замечает, потому что давно привык. — Чону, ты занят на сегодняшних выходных? — бодрый голос в трубке тоже раздражает, но не настолько, чтоб в тоне Кима проскользнула хоть какая-то эмоция, кроме отчасти наигранной радости. — Нет, только в воскресенье днём занятие часа на полтора где-то. А что? — Не хочешь выпить вместе? Провести Рождество? — Знаешь, — Чону затягивается снова, — мой друг Кун устраивает небольшую вечеринку у себя дома. По этому же поводу. Пойдёшь со мной? — Думаешь? — Там всё равно старшие будут. Тебе тоже нужно развеяться, а не носиться с нами, как с детьми, — Чону странно усмехается. — Приму твоё молчание за согласие. В воскресенье утром напишу. Чону сбрасывает; знает, что это некультурно до ужаса, знает, что сам не уверен, пойдёт ли, но так вытаскивает для себя возможность развлечь просившего куратора и отделаться от чьего-либо общества, если он уйдёт. Или напиться с ним до состояния овощей.

⚡

Донхёк видит в чертах Чону собственные и бесится. Бесится, потому что нос у него чуть более аккуратный, губы чуть ярче, а взгляд темнее. Чону — запретный плод и сладкий подарок со сроком годности. Ненависть в нему почти физическая, ею пропитывается всё тело младшего, она течет вместе с кровью, разнося вместе с нею невыносимое возбуждение, потому что Чону восхитительный. Игривый и холодный, а главное — заставляет моментально забыть о Марке, к которому сам Ли не знает, что испытывает. Привык называть это симпатией, но та за рамки её давно вышла и вдруг начала рассеиваться. Марк для Донхёка первая страсть в ещё короткой жизни, самая будоражащая и долгая, но… так быстро померкшая на фоне новой. Ли оттягивает ворот футболки и нечитаемым взглядом впивается в фиолетовый засос под ключицей. Такой уникальный своим происхождением и уродливый чувствами обладателя к нему. Донхёк не знает, что ему делать, ведёт по следу пальцами, ногтями, пытается сцарапать, содрать символ порочной тяги и покрыть ими всё тело. Ему кажется, что он сходит с ума, когда в голову приходит мысль показать его Марку. Мол, посмотри, твой идеальный Ким Чону хочет меня не меньше, чем тебя. Но разочарование в блестящих глазах увидеть боится. Потому что Марка Донхёк сам до сих пор хочет. И Чону тоже. Просто по-разному. Ложась в постель, он, утомлённый длинным днём и скачущими в голове со страшной скоростью мыслями, засыпает моментально. Утром Ли не вспомнит сон, от которого всю ночь мечется по кровати и жмурится, не в силах проснуться. Не вспомнит, как во сне стонал, зажатый двумя горячими телами, пытаясь освободиться. Не сможет обдумать, почему Чону разворачивает его лицом к шатену и тонкими пальцами проникает в его рот, заставляя хнычущего от возбуждения и осознания того, что его тело делят сразу двое, смотреть на то, как он перегибается через его плечо и целует Марка. И, возможно, это даже к лучшему.

💌

Марк лениво листает каналы, в тысячный раз проверяет телефон, где новых уведомлений ноль. У Донхёка их наверняка столько, что сосчитать не представляется возможным, а Чону на сообщение не отвечает, как и на звонок. Самого начинает раздражать желание постоянно обновлять соцсети в надежде увидеть хоть несколько сообщений не от друзей, а от этой парочки или, возможно, от кого-нибудь лишнего. Кто спросит о погоде, выслушает и забудет о твоём существовании через пару дней, кому не жалко открыться. Хочется хоть кого-нибудь. Марк знает, знает, что так нельзя. Так во всех книжках и сериалах учат: выбери одного. Но у Донхёка на губах медовый увлажняющий блеск и взгляд властный, а ещё всё детство вместе за спиной, а Чону ленится объяснить, кто ему звонит на занятиях, и ходит с постоянным набором «обезболивающее — сигареты — таблетки от похмелья — презервативы». Несмотря на это, к студенту магнитом тянет, романтично и сказочно, мягко и без груза привычек и ответственности. Ли знает, что так всё оставлять нельзя. Не из-за осуждающих взглядов друзей, хотя кому о таком расскажешь, но из-за горечи во взглядах возлюбленных. Ким точно всё знает, но терпеливо ждёт его, не закатывает истерик, зато пахнет от него сигаретами всё сильнее и сильнее, а телефон младшего он всегда переворачивает экраном вниз, а про вид Хёка и говорить нечего. Его жизнерадостное солнце погасло, для остальных незаметно, но для него катастрофически сильно, охладел его голос и во взгляде стоит всегда просьба, только не очень-то ясно, чего именно он просит. Вернее всего, помочь, но Марк за столько лет не смог придумать, как, потому что Донхёк сам не знает.

🎭

Джено снова улыбается, и Донхёк эту улыбку отражает, впрочем, даже не зная, почему. Он снова прослушал. Кивает однокласснику, оглядывает полупустой автобус и не знает, что сказать, но молчать категорически не может. Не отвлекают ни мелькающие за окном поля, ни поцарапанное сиденье, ни подпаленный пластиковый крючок, прикрепленный здесь чёрт знает зачем. Донхёк в любой другой день подумал бы о том, как это произошло, ведь ни один человек не будет намеренно зажигалкой плавить такой материал в салоне — едкий запах сразу не выветрится; вспомнил бы о тех героях из аниме, у которых огонь пылает прямо в руках, и даже какого-нибудь самого известного и пошутил бы, что кто-то свои магические силы до сих пор контролировать не умеет. И они с Джено поговорили бы о том, какая магическая сила самая крутая, а какая — самая практичная. И в конце бы обязательно вмешался Джемин с замечанием, что суперсил вообще не должно существовать, но если бы существовали… Только «бы» не случается, и Донхёк слишком искренне хмурится, ещё пытаясь поддержать диалог. Спасает его проходящий мимо одноклассник: — Донхёк, — упомянутый вздрагивает, прежде чем поднять глаза на ещё официального парня. Марк выглядит спокойным, ему от этого горько во рту и больно где-то под рёбрами, но в целом всё отлично. Он же так сказал всем, кто заметил его кислую морду, но не сказал бы ни Марку, ни Чону. Те и не спрашивали. — Тебе… кхм. — слова подбирает или боится произнести? — Чону-хён не писал? — Должен был? — сердце частит. Ещё почему-то подрагивают пальцы от этого имени, ещё не сошёл фиолетовый след с ключицы, ещё рано. — Мне писал, просил твой номер, что-то предложить хотел, — Марк ленивым движением откидывает падающие на глаза волосы и не может сдержать улыбки. Джено молчит, но замечает, как друг следит за возлюбленным, а на его лице расцветает лёгкая улыбка, конечно же, ни разу не осознанная. — И спрашивал, свободны ли мы в воскресенье. — Для него — в любой день и час, — хмыкает Донхёк, только сейчас замечая, что уже улыбается. Губ Марка касается похожая улыбка, широкая и искренняя, от которой Ли всё равно всегда таял и которой всегда пытался добиться. Часто получалось. — Так и передам, — шатен кивает, хлопая сидящего ближе к проходу Джено по плечу в качестве приветствия и возвращаясь на своё место, расположенное где-то сзади. — Ты конкретно залип, — оповещает его младший, когда Ли перестаёт провожать его взглядом всё с той же глуповатой ухмылкой. — Ой, да ладно тебе, он мой парень, — напоминает будто бы, а сам забавно хмурится, как всегда делает, зная, что последует что-то из разряда: — Такое не забудешь. Жалко его. Донхёк выплёвывает наигранно злое «дурак» и делает вид, что собирается ударить блондина, но тот улыбается, зная, что этого не случится. Русый смеется вслед за ним, замечает, что приличная часть поездки уже прошла и одноклассник достаёт наушники, чтобы посмотреть небольшой фильм. Он следует его примеру и отворачивается к окну, включая первую попавшуюся песню в плейлисте, чувствуя, как улыбка сползает с лица, потому что груз с сердца не падает даже сейчас. По дороге обратно они с Марком садятся вместе. Занимают самое неприметное место, как всегда делали, держатся за руки, как всегда делали, только не обсуждают поездку, Марк пытается уснуть, а Донхёк не пытается, пустым взглядом следя за серой ватой отдаляющихся облаков. Прикосновение к колену выходит лёгким, поцелуй — мягким и неторопливым, не таким, как всегда. Оба понимают, к чему всё идёт, поэтому открывает Донхёк уже блестящие от избытка чувств глаза, встречая то же в тёмных омутах напротив и улыбаясь криво. Шатен растирает губами медовый бальзам и опускает взгляд. Донхёк отпускает его руку первым, позволяя старшему встать и занять другое место, где-то сзади, позволяя бывшему возлюбленному присоединиться к активному обсуждению того, как Чэнлэ сломал построенную лично Джисоном палатку. Позволяя собственным глазам наполниться слезами, а рукам скрыть лицо, зная, что никто сейчас не увидит.

💀

Джонни залезает на диван с ногами, бесцельно листает каналы, даже не воспринимая, что мелькает перед глазами. Он хмурится несильно, не от злости, а от тягучего тошнотворного чувства в груди. Что это? Сердце его не бьётся быстрее, он не знает, что его беспокоит, пока не осознаёт стоящую перед глазами улыбку Доёна. Тот широко улыбается Юно, кивает, тряся пушистыми волосами, и, возможно, чувствует себя счастливым от ненавязчивого внимания. Джонни хочет младшего спросить, чем он хуже, только даже секунду прожившая идея разбивается о реальность. Он не лучше. Он другой. С ним Доён не хмурится, не язвит по поводу его вида и… разговаривает. А не стонет и плачет, извиваясь и кончая. У них есть что-то, чего с Джонни нет. Другие ощущения и чувства, помимо похоти. Со от всего этого тошнит. От осознания, что ему не всё равно. От осознания, что Доён, единственный его более-менее постоянный партнёр, кажется, чётче него осознаёт грани постели и отношений. Взгляд из-под опущенных век выдаёт, что происходящее на экране Со совсем не волнует, а волосы снова падают на виски, неприятно задевая щёки. «Дверной звонок». Мысль звучит в голове яснее, чем её проявление, и Джонни дёргается, осознав, что это не только его глюк. Он встаёт, на самом деле не желая никого видеть, но плетётся в коридор, чтобы послать подальше стоящего за дверью. Доён на него не смотрит, прожигает взглядом пол и перебирает покрасневшими от холода пальцами рукава своего пальто. Со прислоняется плечом к косяку, вопросительно кивая и хоть как-то привлекая внимание. Он же не просто под дверью постоять пришёл? — Забыл что-нибудь? — Джонни забывает то, о чём думал ещё пару минут назад, глядя на розовые щёки и остатки снега на чёрных волосах и почти тянется отряхнуть, только от этого повеситься захочется сильнее. — Я… Я тебе не мешаю? Ты, наверное, занят, — Ким наконец поднимает на него взгляд, не предвкушающе-радостный, как обычно, а печальный и даже какой-то жалостливый. Он его жалеет? — Проходи, — блондин делает пару шагов назад, пропуская, и смотрит, как младший закрывает за собой дверь, так и не торопясь раздеваться. — На улице холодно, может, выпьешь чего-нибудь? — Нет, спасибо, — Доён неуверенно ведёт плечами, оглядывает уже тысячу раз рассмотренный коридор и поджимает губы в волнении. — Хотел поговорить? — Со не решает противиться собственному телу и не игнорирует зудящее желание недовольно сложить руки на груди. — Я не знаю, о чём. Я должен тебе кое-что сказать, но не знаю, как ты это воспримешь, ведь ты почему-то так зол был на меня в прошлый… — снова мямлит много и не по делу. Со такое не любит, потому что на Кима это не больно-то похоже. — Я знаю про ваше с Юно свидание. Всё в порядке, я не твой парень, не буду вам угрожать и истерить, — улыбается. Доён видит, что натянуто. — И что нам теперь делать? — Ким заглядывает ему в глаза. Он не понимает, что в них написано, первый раз этот взгляд видит, но мозг не подсказывает, как правильно поступить, а Чону не позвонить. Приходится справляться самому, наедине с сердцем, только то колотится с такой силой, что подумать страшно. И почему? — Ничего, Джэ хороший парень, — Доён ещё пытается, правда пытается понять, что отражается в двух горьких омутах, но Джонни почему-то быстро взгляд отводит, шея его опасно напрягается вместе с челюстью, на которой мышцы играют, выдавая Со. Ким снова попадает под внимание тёмного, уже совершенно ясного взгляда, от которого отличник покрывается липким мерзким страхом. Он в ярости. Сердце в груди стучит так, что за собственные рёбра неплохо было бы побеспокоиться, и дыхание сбивается, разгоняя кровью испуг по всему телу. Со дышит ровно, но тихо и часто, и это пугает намного сильнее, чем сопение, которое обычно вырывается у людей от злости. Доён хотел бы напомнить себе, что предполагал, что Со будет злиться, даже думал, что сможет нагрубить ему что-нибудь в ответ и хлопнуть дверью, только в его представлении не было даже наполовину так страшно, как сейчас, потому что ноги мякнут, когда блондин делает всего полшага навстречу. Несколько сантиметров разницы в росте, кажется, сейчас играют одну из решающих ролей, потому что Со не просто страшный, но большой и страшный. Это совершенно не похоже на наигранную строгость, от которой Ким всегда таял; от этого сердце падает в пятки, а в висках стучит, потому что Джонни давит одним своим видом и аурой, заставляя нервничать даже без лишних слов. Контроль Со над собой пугает. Он в собственную мысль, что Джонни сможет его ударить не верит, потому что ему даже страшно представить. Мозг подсказывает, что он должен что-то сделать. Уйти или успокоить. — Хён… — блондин хмурится, прикрывая глаза, пытаясь сдержаться или не желая его слышать, Ким всё равно замолкает, следя за ним и готовясь сдерживать слёзы, если Со начнёт ругаться. Но тот быстро вдыхает и выдыхает, прикусывая на самом деле собственный язык, и последний раз заглядывает в блестящие испугом глаза. Шаг в сторону и негромкое: — Оставь меня. Доён слушается.