восточные сказки

▪︎▪︎▪︎

      Ломать стереотипы и пробиваться сквозь предубеждения — дело невероятно сложное, но еще и фантастически приятное.       Грохот, шум и гам. Чонгук пытается разлепить второй глаз, проклинает весь этот праздник и город, будь ему неладно в такую рань своих туристов веселить.       Прислушивается, будто эльф, что стало причиной шума.       Раз.       «‎Возьмите телегу, берите, берите».       Снова, думается Чонгуку, пытаются впарить все свое богатство этим бестолковым.       Два.       «Уведите его, ему нельзя смотреть».       Это уже звучит интереснее. Скидывая одеяло куда-то в сторону, шлёпает босыми ногами к окну.       «Пожалуйста. Помогите, пожалуйста!»       Глаза Чонгука открываются шире.       Трупы.       Из своего окна он видит много трупов.       Отскочить от окна хочется и обратно в кокон из одеяла залезть, будто это не ты стал свидетелем ужаса. Кажется, что Чонгук увидел то, что не должен был.       Начинает неприятно воротить желудок и сводить челюсть, но позыв рвоты быстро подавлен.       Людей там много: кто-то пытается спасти близких, пачкается густой кровью; кто-то плачет без остановки, когда лекари забирают тела в госпиталь, — есть уверенность в том, что они оттуда не вернутся. Чонгук не понимает, что произошло, проигрывает картинки в голове:       Вот он вчера бредет к иве, долго ждет почтальона, потом встречает солнечного Чимина, они сидят на траве.       На мокрой траве, точно.       Это важно?       Потом шёл домой, почти врезался лбом в деревья, потому что мысли были в какое-то русло не то направлены. Но отец в реальность его быстро вернул своим: «Нужно улыбнуться, сын. Что произошло, коль ты серьезный такой?»       Чонгук, конечно же, не сказал, что произошло, списал все на грязные ботинки. Отец посмеялся, но, Чонгук знает, глаз с сына спускать не будет.       Чон до самого утра не мог словить ту мягкую и трепетную призму сна. Зато словил волнение о том, что, возможно, Чимин может оказаться кем угодно: врагом, убийцей, насильником. Но где были вчера твои переживания, Чонгук-и, когда рука его твою сжимала в сделке.       Блять! Еще и эта сделка. И что, это ему теперь придется возвращаться к этой иве? А куда денется, костюмы-то он не привез. А отпустят ли его после такого происшествия громкого еще раз за стены города?       Здесь два варианта:       Или приезжие, или местные. Только вот, кому из местных надо будет вырезать целую кучу людей? Глупости.       Да ну! Точно, приезжаны. А Чонгук говорил, что открывать врата города для всех — опасно и тупо.

▪︎▪︎▪︎

      Тэхён бьёт так сильно, что искры красного цвета летят по сторонам, отбиваются эхом в чонгуковых ушах. Это заставляет последнего хмуриться и закрывать их.       Ким жизнерадостностью от Юнги далеко не ушёл, только работает в разы больше, думает о серьёзных вещах в разы больше. Чонгук никогда не поймёт, как они смогли подружиться — такие разные, но такие близкие.       Здесь историю его выпрашивать не нужно, в отличие от Юнги, Тэхён весь на ладони будто: родился в городе, живет и помогает всю жизнь отцу, тут прослыл удальцом да прекрасным помощником, девчонок вон сколько за ним бегает. А Тэхён бегает только за Чоном в чумазых ботинках.       У них любовь братская, настоящая, даже семью заменить может.       Они не так много времени проводят вместе теперь, но если Чонгуку приспичило пореветь да пожаловаться о том, как эта жизнь невзлюбила его, то объятья Тэхёна — самое нужное, что может быть, — покруче пирожков в лавке тёти Сири. Хотя, Чонгук ещё не определился.       — Тэхён-а! Ты можешь... — Еще один удар булавы бьёт по металлу, а на деле будто бы по голове: — Не бить так громко, пока я тут?       Ким вытирает противный пот со лба, вздыхая больше от того, как достал ему гудеть на ухо младший все утро.       Это продолжается с семи утра, когда ребенок прибежал к нему со всех ног, начиная строить свои теории по поводу увиденного. Тогда Тэ заставил его присесть, отдышаться, но оно же бешеное. Ему всё и сразу подавай, с доказательствами и фактами.       — Я же тебе уже рассказал всё, что известно, — упирается о деревянный косяк ларька и стягивает перчатки кожаные, — огненные воспользовались возможностью попасть в город, показать себя. Выбили с десяток наших военных и свалили. Трусы, — плюется желчью, а Чонгук глазами клипает огромными, будто это не он в тысячный раз этот рассказ у Тэхёна выпрашивает.       Ну не верит. Зачем огненным убивать их людей просто так, если они могут сжечь их, этим и показать свою силу. А вообще говоря, видел ли кто-то этих огненных? Есть доказательства, что это были они?       Тэхён замахивает на Чона булаву за такие вопросы, а тот её в водяной шар ловит, вытягивая из рук инструмент и заставляя парить в воздухе.       (Хвастается, потому что днями и ночами учился эти шары создавать, может себе позволить).       Чонгук думает, что они все — полные тупицы. Вот кого ни спросит, все это огненные. Даже дед Минсу думает, что его крыжовник своровали враги, а не дети соседские.       Чонгук с Тэхёном этими детьми и были, к слову.

▪︎▪︎▪︎

      Мастер долго просил прощения у Чона, что почтовый не приехал, что заставил бедного ребенка ждать до поздней ночи в старом лесу, из которого на следующий закат враги полезли. А сам мастер в этих врагов верит? Ну что за глупости, верить всему подряд. Есть тут хоть кто-то здравомыслящий?       Ну ничего, вот пойдет Чонгук к Чимину. Чимин ему всё расскажет.       Тот кажется умным, точно умнее всех их тут.       К слову, теперь у Чонгука нет повода для родителей действительно стоящего, почему он резко в лес поперся, ещё и в такое время опасное. Но Чонгука не остановить, он уже одной ногой в лесу.       Идёт не спеша, оборачивается и видит: картинка и виды города исчезают, их закрывают огромные деревья и кусты. Это будто отрывает его от той жизни, обволакивает в мир этот неизвестный и непонятный, в котором потеряться — проще простого.       Но сейчас светло, не так страшно. У Чонгука есть его звезда, которая всегда рядом, в правом кармане накидки, с ней не страшно.

▪︎▪︎▪︎

      Он сидит на траве, готовится. У кого он там решил расспрашивать про убийства и нападения, коль сам Пак непонятно откуда вырос.       Чонгук плетёт косичку из ростков травы, вслушиваясь в то, как журчит ручей. Чимин уже тут? Слышит его и не выходит специально? Да так даже лучше.       — Хорошо, я просто должен спеть, да? — бурчит себе под нос и на траву назад откидывается в позе звезды, набирает в легкие воздуха (что там Пак про дыхание говорил?) и начинает неуверенно.       — Восточные сказки...       Ну точно издевательство какое-то. Что за глупый спор! Кому бы этот Чимин мог вообще рассказать про хобби Чонгука. У них нет общих знакомых, Чон уверен.       Его просто взяли на понт, а он повелся.       — Зачем ты мне строишь глазки... манишь, дурманишь, зовешь пойти с тобой... — добавляет каких-то мелизмов, чтобы звучало прикольнее, как он думает, и вздрагивает, когда в ответ слышит совсем близко.       — Эй, девушка, красавица, ты мне улыбаешься, — Чонгук знает, что Чимин стоит где-то не так близко, но голос его бархатный отдает будто под самим ухом.       Игривость чужих строк замечается и заставляет Чона расплыться в улыбке. Смеется Чон и слышит точно: ему смеются в ответ.       — Я тебя уже люблю. Всё, что хочешь подарю.       Чонгук теряется, но знает, что его очередь вообще-то. Инициативу игривости перехватывает, пока, слава небесам, Чимин не в его поле зрения. Зато он, наверное, как придурок выглядит, когда вот так вот на траве лежит, аля распятие Христа.       — Мне подарков не дари, жарких слов не говори. И в любви не мне клянись, а сначала ты женись! — смелости, как песка в Олешковских пустынях. Руку вытягивает вверх, показывая на палец безымянный.       Чон слышит чужой хохот, который становится ближе, и ойкает, когда ладони аккуратно чужие пальцы касаются. Приятно. Чонгук вообще не особо соображает, что здесь происходит.       Сбегает к какому-то мужику в лес, спеть ему песню, а этот теперь ему замуж выйти предлагает. Да кто же тебе предлагает! Это песня, Чонгук.       За руку цепляются крепче и утягивают на себя, заставляя приподняться. Чонгук встречается со своим отражением в чужих глазах. Он там помятый, но улыбающийся, а еще, кажется, удивленный. Чонгук не успевает рассмотреть, потому что Чимин отсаживается чуть подальше, как вчера, ровно так же.       — Привет, — всё еще улыбается, ну сколько можно, — я только подходил к иве, как услышал голос нимфы, вот и пошёл на зов, Чонгук.       Это его что, только что сравнили с девушкой? Чонгука-то голос?       Нимфа.       У Чонгука голос-то скользит, по нотам мажет, а вот Пак. У этого мужика точно вся жизнь ушла на то, чтобы так красиво голосом управлять: он тоже высокий, но это не мешает ему звучать мужественно и флирту... Подождите. Это может быть флиртом?       Чонгуку нужно перестать быть оленем с этим парнем и начать говорить по делу. Чего он, собственно, пришел сюда?       — Ты слышал о нападении в городе? — смотрит прямо, хмурится даже, чтобы для пущей убедительности.       — Ты про тех разбойников с севера? Видимо, проезжали мимо, вот и решили наведаться. Они хотели и у нас порядки навести, однако... — Чимин щурит глаза, смотрит будто с подозрением. Чон не преступник, но становится стыдно почему-то. — Мы их прибрали быстро.       — Вы? Прибрали?.. — он точно убийца, Чонгук уверен, у них там целое поселение маньяков и убийц.       И вообще, а где это «у нас»?       Чимин будто на все вопросы неозвученные отвечает сразу.       — Защитили поселение, почти никто не пострадал. У нас не так много людей, но почти все при оружии и возможности защитить себя и свою семью.       Ладно, звучит не так страшно и жутко, как представлял Чонгук сначала.       А вдруг он врёт, не скажет же сразу при встрече: «Да, мы убили всех и съели сырьём, принести попробовать тебе человечью руку?»       От таких мыслей передергивает, и тот на руку свою смотрит. Его еще не съели и уже хорошо.       — А ты, значит, умеешь драться? — Чонгук, ну конечно, умеет драться, ты посмотри на него: он как тот, кого спускают с Олимпа.       С Чимином хочется чувствовать себя ребёнком: немного глупым и озорным. Пусть позже это будет стыдным и неловким.       Чимин смеётся и вытягивает из-под ремня длинный меч.       Вау. Блестящий и красивый. Выглядит лучше, чем те, что делает Тэхен.       На нем какие-то иероглифы выжжены, на рукоятке имя Чимина выгравировано. Чонгук смотрит и боится взять в руки, порезаться. Выглядит как ебаный раритет, а Чимина в бою с этим представить — упасть в пустой колодец.       Чимин настойчиво протягивает, предлагает взять в руки, рассмотреть ближе, а Чон клипает своими глазищами то на Чимина, то на меч.       — Мне его подарили за верную и преданную службу, — начинает рассказывать, когда меч все-таки берут в руки, чтобы иметь возможность общупать, ощутить тяжесть металла. — Однажды на моём пути попался мужчина. Маг металла, кажется. Его нога застряла между каменных обломков, так что я помог ему выбраться. Пока довёл его до поселения, пришлось раза два отбиваться от разбойников. А он, знаешь, пока гостил, наслышался от ребят о том, какой я здесь герой, так и сделал мне это чудо, — указывает на меч, что вертит в руках Чон и пытается повторить им какие-то крутые трюки.       — Крутой, — вздыхает и возвращает владельцу. Потому что крутой не меч, а Чимин. Потому что Чонгук тоже хочет быть крутым, спасать людей, быть сильным и...       А он ведь маг воды: только на танцы и годен в конце месяца.       Чимин поникший взгляд без внимания не оставляет, прячет оружие и поднимается с травы.       — Чонгук, ты же маг воды, да? — снова будто мысли читает. — Покажи мне что-то крутое, а? Всегда восхищался этой грацией движений у такой сильной стихии.       Чонгуку нужно злиться, потому что ему, вообще-то, не нравится быть грациозным. И потому, что это Чимин должен был о своей стихии рассказывать.       И, знаете, прямо сейчас Чонгук должен показать что-то крутое, ведь его стихию назвали сильной. Продемонстрировать все свои умения и навыки, чтобы впечатлить нового друга.       Он до последнего потеет ладошками, боится и трусит, но когда он встаёт, это получается.       Потому что вода волнение чувствует в чужом нутре, потому что хочет помочь, как бы Чон к ней безответственно не относился. Ручей поднимается, гоняет волны, будто это море, а не маленький отлив от реки. Чонгук видит, что Чимин наблюдает.       Но не за водой. Он больше не улыбается, рассматривает внимательно, наклоняет голову набок, сам упирается на иву.       Чонгуку хочется провалиться под землю от этой ситуации. Вода поднимается целой стеной, выше Чонгука, но не выше деревьев. Ручей будто пыхтит вместе с Чоном, а потом Чон отвлекается на чужое хихиканье и.       Всё упало.

▪︎▪︎▪︎

      Как результат, мокрые Чимин и Чонгук стоят под ивой, с листьев которой слетают холодные капли. Младший злится. Что смешного?! Взял, сбил и его, и воду.       — У тебя смешно расширяются ноздри, когда ты пыхтишь, — говорить, что думаешь — это кредо Чимина? Потому что Чонгук не понимает, как так можно вообще. — Прости?       Не простит.       Чонгук ближе идёт, мол, наступает.       Якобы тут должно быть страшно. Но Чимин не убегает, смотрит будто не в глаза, а в душу, внутрь, и видит всё насквозь.       Чонгук снова чувствует это: жарко очень, но это только рядом с ним так, и неспокойно. Потому что Пак впечатан в дерево Чонгуком, а чувство, что это сам Чонгук оказался в заложниках.       «‎В заложниках собственной глупости», — подсказывает ему второе Я.       Они стоят так долго, ничего не говорят и не делают, даже не касаются, пока Чимин не указывает на то, что уже темнеет и пора идти домой.       Чонгуку, если честно, домой не хочется прямо сейчас. Он останавливает себя на мысли, чтобы не попросить Чимина остаться прямо тут, ночевать с ним под ночным небом, с ивой и ручьем.       Он открывает рот, чтобы сказать, но Чимин уже скрылся за деревьями.       Снова.       Домой идёт медленно и неуверенно. Что он узнал о Чимине? Достаточно, но не то, чего бы хотелось. Интерес съедает хуже страхов и грызёт как-то неприятней в разы. Чонгук хоть и страха-то настоящего никогда не ощущал на себе, но чувствует, с Паком сможет ощутить всю палитру.