хризантема в формалине

Когда Рин выталкивают со смены — у неё трясутся руки. Выходя из хирургической палаты, она случайно оглядывается на себя в заляпанное зеркало. Вставшие дыбом волосы, клоками вылезающие из затянутого на макушке пучка, искусанные губы и серо-зелёная кожа. Последний раз она ела около суток назад. Тот самый жалкий омлет и чашка зелёного чая. За время её дежурства сменились шесть измотанных шиноби-медиков, каждый из которых выглядел не лучше неё самой. На джинчурики смотрели косо. Но и Нохара по сторонам не оглядывалась — она была слишком сосредоточена на обходе по палатам, хирургическом отделении, куда каждые полчаса поступали новые пациенты. Извлечения из-под обломков продолжались до сих пор. Рин облокачивается о дверной косяк, сползает по стене возле пустующей кушетки. Ещё несколько часов назад этот коридор был полон стонущих, окровавленных мужчин, женщин и детей. Гражданские вперемешку с шиноби. Самым тяжёлым был выбор — кому же из них первому оказать помощь. Руки, ноги, тело и голова кажутся ватными; перед глазами кружатся цветные мушки — хорошо знакомый признак ужасающего переутомления. От ощущения горящих болью каналов чакры Рин старается абстрагироваться, как мантру повторяя одно и то же. Оно того стоило. Это твой долг. Заткнись уже. Тебе хреново и плохо — хватит отрицать очевидное. Ещё чуть-чуть и сама откинешься. Я буду только рад этому, но для джинчурики уж чересчур жалкая смерть. — Приятно слышать, что о тебе заботится сам Трёхвостый. Девчонка, ты самоубийца. — Уже давно. Рин опирается рукой о стену, напрягает тяжёлые мышцы и поднимается. Мимо неё в пыльных жилетах проходят усталые АНБУ. Под масками лиц не видно, но Нохаре это и не нужно — по одной только походке можно понять, что они не прерывались на отдых уже двое суток. У одного плотно замотана рука чуть выше локтя, второй прихрамывает. — Простите, в какой палате Учиха Обито? Нохара останавливает вопросом пробегающую мимо куноичи с тазом, заполненным окровавленными бинтами. Та невидяще оглядывается на неё, напрягает перешедший на автоматизм мозг и сухо бурчит под нос две цифры. Рин хватает остатков такта не переспросить — она всё понимает. На третий этаж госпиталя она заползает, едва переставляя ноги. Вперёд двигает одно — Рин обязана узнать, в каком Обито состоянии. Времени на то, что выспрашивать местных, постоянно сменяющих друг друга медиков, у неё абсолютно не было. Да и толку тоже — в творящемся хаосе никто ничего не знал. Возле нужной (наверное) палаты Рин почти сталкивается с Фугаку Учихой. В последний момент она отшатывается в сторону, едва не запутавшись в собственных ногах. Спасает вовремя выставленная рука. — Здравствуйте, господин Фугаку. Не подскажете — Обито находится в этой палате? Выдерживать тяжёлый взгляд главы клана сложно, но Рин держится. Какая глупость — бояться чьих-то глаз, когда полчаса назад залечивала, сшивала и обрабатывала рваные раны, складывала оторванные и ампутированные конечности в контейнеры и пыталась удержать ускользающие сквозь пальцы жизни. — Верно. Ты его сокомандница? Джинчурики Исобу? Джинчурики болезненно ударяет по ушам, но Нохара только склоняет голову. Теперь её боятся ещё больше. — Да, я Рин Нохара. Скажите, к нему можно? — Думаю, да. Пробуждение мангекьё шарингана далось ему сложно, но он крепкий парень. И не такое выдерживал. Мои сыновья обязаны ему жизнью. Фугаку сухо кивает и проходит мимо. У главы полиции Конохи много дел и мало времени, которое он и так расщедрился ей уделить. Рин осторожно проходит в полутёмную крохотную палату. Чакру Обито она безошибочно угадывает на крайней койке справа. Слева, у окна, кто-то хрипло вздыхает-стонет и отворачивается к стене. Нохара идёт бесшумно, осторожно присаживаясь на кровать возле Учихи. — Обито… Ты меня слышишь? Он не спит. Его грудная клетка под одеялом судорожно вздымается, а рука слепо тянется туда, где сидит Рин. Плотная повязка на глазах резко напоминает Нохаре о том, что сказал в дверях Фугаку — пробуждение мангекьё шарингана далось ему сложно. Она берёт его за протянутую ладонь, стараясь отгонять от себя воспоминания из прошлого. — Рин, — его выдох отзывается у Нохары тянущей болью внутри, — я ведь не сплю, да? — Нет, я действительно здесь. Рядом. — Как хорошо. Обито стискивает её пальцы, морщится от боли. — Что с твоими глазами? Рин подносит ладонь к повязке, пускает лёгкий поток чакры, прощупывая обуглившиеся от перенапряжения глазные нервы. От чудовищного перенапряжения. Сейчас у неё уже не осталось достаточного объёма чакры, чтобы хоть как-то помочь ему. — Фугаку-сан сказал, что это особая форма шарингана. Рин… Я не смог его спасти. Я.я ничего не смог сделать. — Но ты ведь спас сыновей господина Фугаку… — Но Минато-сенсей и Кушина-сан мертвы, а я… — Обито, — Рин отдёргивает ладонь от его глаз. Ей слишком больно, чтобы продолжать лечение. И носа течёт что-то тёплое, касается губ, и она судорожно утирает лицо ладонью. Запах крови ей знаком слишком хорошо, чтобы его с чем-то перепутать, — пожалуйста, не надо так говорить. Никто из нас не смог бы помочь там. Это не просто атака вражеских шиноби, это, — горло пересыхает, но Нохара обязана договорить мысль до конца, — это Девятихвостый. Зверь, который вырвался. И который сидит внутри тебя самой. Давай обойдёмся без лицемерия. Обито с силой откидывается затылком в подушку, сипло выдыхает через рот. Рин старается как можно незаметнее для него вытереть испачканную кровью руку о уже давно не белый (грязно-коричневый) передник. — Как же хорошо, что ты здесь. Это хоть немного сглаживает весь тот кошмар, который творился вчера. — Я знаю, Обито. Я обо всём знаю. Тебе нужно поспать. Завтра я приду снова. Обязательно. Я должна постараться исправить ущерб, нанесённый твоему глазу, — шиноби на соседней койке вновь поворачивается. Рин не может быть уверена, но ей кажется, что он не спит, а смотрит на них. По спине бегут мурашки. — Я буду ждать, — Обито говорит вяло, сонно, и она ему даже немного завидует — вряд ли ей удастся сомкнуть глаза более чем на два часа. И не просто потому, что больше не позволит загруженность госпиталя. — Спокойной ночи, — Рин аккуратно поднимается, укладывая его руку поверх жёсткого одеяла. Немного задерживается, рассматривая лицо Обито при свете вышедшей из-за пыльных туч луны. На прощание целует в лоб и тихо выходит из палаты. Госпиталь замирает, на часах в коридоре — три часа ночи. Последние держащиеся на ногах медики доползают до свободных кушеток, отключаясь прямо на них. Рин поступит так же — дома, куда можно было бы прийти, у неё больше нет. Большей его части, по крайней мере. Удар одного из хвостов лиса пришёлся ровно в гостиную и кухню. Перед сном (или его жалкими обрывками) ей нужно заглянуть в ещё одно место. Глотнуть последнюю порцию вязкого отчаяния. Спуск в полуподвальный морг тянется мучительные пару минут. Рин здесь уже была. И не единожды. Вялый дежурный санитар провожает её глазами, но ничего не спрашивает. Первыми на глаза ей попадаются торчащие из-под белой простыни красные волосы, раскиданные по холодному металлу. Нохара сглатывает слёзы. Кушина-сан. На соседней каталке угадываются очертания мужского тела. Рин не может пересилить себя и подойти. Она ещё обязательно попрощается с Минато-сенсеем. Но не сейчас. Ей приходится обойти пару десятков тел, чтобы в тусклом свете ламп увидеть свою фамилию на бумажной бирке. Мина Нохара. — Мамочка. Удар коленей о холодный кафель Рин не чувствует. — Прости, что пришла так поздно. Подтёки засохшей крови на переднике размывает солёными слезами. Здесь можно плакать, не сдерживаясь, давиться слезами, всхлипывать и растирать их по лицу.