Первый и решающий шаг

— Твой мастер? — как попугай, повторяет Розовощекая. Извечный румянец на ее скулах наливается гуще, и она виновато сжимается на диване, вероятно жалея, что упомянула о перемывании косточек Полночи. Оно и понятно: любой из них разозлился бы, если бы кто-то судачил о Сотриголове, хотя его методы со стороны тоже иногда казались сомнительными и жесткими. Но Шото не выглядит разъяренным или осуждающим. Скорее, едва заметно понурив голову, он походит на того, кто сам сейчас начнет оправдываться. — Я просил Тамакаву или Диких-диких Кошек, однако отец выбрал ее: вторая форма Полночи тоже кошачья, она опытнее и сильнее их, но главное — она единственный герой, который получил лицензию, будучи свободным от магических клятв. — Шото ловит взгляд Бакуго и не отводит глаза, пока объясняется. — Отца это очень впечатлило, поэтому он попросил ее стать моим мастером. То есть одним из мастеров. Бакуго смаргивает потрясение и шумно вздыхает в погрузившейся в тишину гостиной. Шото по-прежнему стоит в нескольких шагах от них, словно вампир, ожидающий отмены приглашения в дом, поэтому Бакуго отмахивается от желания завалить его вопросами и вместо этого жестом подзывает половинчатого к себе на пол. Сдвигает одну из тарелок к краю стола, подсовывает под нее чистую, сложенную в несколько раз салфетку. — Получается, ты хорошо ее знаешь. Кивнув, Шото медленно садится рядом, почти задевая его ногу своей. Эта осторожность наравне с прямой деревянной спиной не нравится Бакуго, и он проводит рукой по позвоночнику Шото, словно оценивающе ощупывает и поправляет наколдованную Хвостиком ткань. Шото непонимающе заглядывает себе за спину, будто ожидает увидеть там грязь или складки. Дурак. — А как одиночка способен стать героем? — сводит брови Кьёка. — Она настолько сильная? — Нет, — поворачивает к ней голову Шото. — Полночь убедила нескольких магов служить ей без клятвы. Один или два не помогли бы, но семь свободных магов сойдут за замену одного связанного. — Правда? — удивляется Розовощекая. — И такое работает? Бакуго дергает ртом. Будь это так просто, все бы использовали подобный подход. — Иногда. Проблема таких союзов — шаткое доверие между всеми участниками и недостаточно искреннее желание любой ценой защищать единственного фамильяра. Однако если ее решить, то да, это работает. — Вот почему «Полуночные мальчики», — складывает кусочки пазла Розовощекая, вспоминая слова Бакуго. — Доверие — не единственная проблема. Я думала об этом, — признается Кьёка и смущенно отводит взгляд от округлившихся глаз Момо. — То есть магов всегда больше, и найти подходящего сложно. Объединиться на словах вместо магической клятвы кажется хорошим выходом, но на деле… Чужие потоки магии, несовместимые с моей, сбивают и отвлекают. Хочется отгородиться от них, как от навязчивых мерзких змей. — Она передергивает плечами, словно пытается скинуть их с себя. И Бакуго кажется, что «отвлекает» было преуменьшенным описанием того, что она чувствовала на самом деле. — Например, Аояма ослепляет, а я из ночных животных. Бакуго настолько громкий, оглушающий, что у меня болят не только уши, но и каждая клетка в теле. А потоки Хагакуре я вообще теряю и почти не различаю. Попади она в беду — не знаю, как буду ее искать. Поэтому найти семь магов, которых ты вытерпишь физически, я уже не говорю про личный подход к каждому, когда должен преодолеть бытовые ссоры, ревность и простое человеческое недопонимание, — это надо постараться. Разве нет? — Да, — соглашается Шото. — И Полночь нашла таких. Не идеальных, но готовых максимально подстраиваться под нее и использовать только нужные ей стороны своих магий. Это, в отличие от требований клятвы, неравноправные отношения, — ближе к служению, основанному на жестком соблюдении длинного перечня правил. — И… — сглатывает Бакуго, — она учила тебя им? Чтобы ты стал таким же фамильяром? Это лишь предположение, но подразумевается, что мастер становится примером для подражания, и Бакуго дурно оттого, что пример у Шото был таким. — Как к возможной альтернативе, да. Наравне с остальным. — Забудь об этой… альтернативе, — выплевывает последнее слово Бакуго, словно лично оскорблен самой возможностью такого расклада. Черта с два он это допустит. Любой маг, пожелавший подойти к Шото ближе, чем на десять метров, с подобными намерениями, сначала будет иметь дело с ним. — Мы уже связаны, поэтому это больше не вариант, — озвучивает очевидное Шото. — Ты у меня единственный. Его слова немного понижают градус злости Бакуго. — Это интересно. — Урарака подпирает щеку ладонью. — Ты главная, вокруг тебя куча верных мальчиков, — почти мечтательно выдыхает она. — Расскажешь пару их правил? — Самое главное — это БРД, — со знанием дела говорит Шото. — Расшифровывается как «безопасность, разумность, добровольность». Пока Урарака мотает на ус, подбадривающе кивая ему, лица Кьёки и Момо становятся опасно красными. Бакуго вопросительно вскидывает на них бровь. — Есть что добавить? — Нет! — поспешно вскрикивает Момо, а Кьёка закусывает губу. Бакуго подозрительно щурится на них, в то время как Шото объясняет важность сохранения физического и психического здоровья партнеров, трезвой оценки собственных возможностей, а также необходимость озвучивать и недвусмысленно изъявлять свои желания и потребности. — Мне нравится, — подводит итог Урарака. — Дай нам с Цую-чан пару уроков, пожалуйста. — Хм, Урарака, я не думаю, что вам с Цую это подойдет, — мягко говорит Момо, промакивая взмокшее розовое лицо салфеткой. — Нас не восемь, но я уверена: для двоих это тоже звучит как отличный старт. — Оптимизм Урараки непоколебим. — Не останавливай их, Момо, просвещение и уроки бывают разными, — деликатно вставляет Кьёка. — Почему бы и нет. — Мне несложно, — соглашается на просьбу Урараки Шото. — К чему я это вел… — Он обхватывает подбородок большим и указательным пальцами. — Ах да. Я это к тому, что если она потеряла всех тщательно отобранных и верных Полуночных мальчиков, которые следовали правилам и были с ней годами, то это плохой знак. Либо в других регионах по-настоящему высокий уровень преступности и Полночь никакими способами не смогла сохранить им жизни, либо их отпугнула новая политика совета, либо они столкнулись с еще чем-то неприемлемым или им не по силам. Непонятно, — честно говорит он. — Мы поссорились и какое-то время не контактировали, но я знаю, что Полночь была не одна, когда война закончилась. Значит, это случилось позже. — Хвостик, она рассказала, где именно и кто на нее напал? — спрашивает Бакуго. — По ее словам, Ловцы снов в лесу Денима. Лица были скрыты, и их потоки магии она не узнала. Они ограбили ее и сбежали. Бакуго откладывает чистую вилку, которой так и не воспользовался. У Полночи не было ни шанса. Не против тех, кто силен во сне и слаб во время бодрствования. — Они ее не?.. — не договаривает и замолкает он. — Я, по-твоему, должна была заставить лекаря предоставить мне полный отчет? — мрачнеет Щекастая. — Нет, — сжимает зубы он. Врачебные тайны не разглашаются, Бакуго сам не знает, зачем спросил. Наверное, из-за того, что это случилось в Деним. Он таки принимается за окорочок: сдирает румяную, присыпанную приправами кожицу и вгрызается в мясо зубами. Какое-то время все жуют в неловкой тишине. Птица пресновата, но его мысли куда больше занимает взвешивание за и против того, чтобы спросить Шото о причинах его ссоры с Полночью. В конце концов Бакуго решает отложить этот разговор до прихода домой: возможно, Шото будет неприятно рассказывать это при девушках, с которыми он едва знаком. — Тебе что-то известно о планах и политике совета? — обращается к Шото Кьёка. — Полночь вообще хороший человек? Можно ли верить ее словам? Дожевывая крылышко, Шото вертит в пальцах косточку, затем, помедлив, меняет ее на салфетку и тщательно вытирает руки. С ответом не спешит. — Она сложный человек, но принципиальный: живет по собственным правилам и не отступает от них. Чаще всего это хорошо, особенно если знаешь эти правила. Они делают ее более предсказуемой. — Шото проводит языком по зубам и поворачивает голову к Бакуго. — Полночь на самом деле не любит необоснованное насилие и решает проблемы иначе. Я не подпалил ее плеть, потому что конкретно эта, коричневая, — для запугивания и игр и не причинила бы тебе настоящей боли. Боевая плеть длиннее и полностью черная. — Все хорошо, половинчатый. Она бы меня и так не задела. Ему и в голову не пришло бы обвинять кота, что тот его не прикрыл, — Бакуго способен справиться с раненой одиночкой. Да и такая плеть испугает разве что лошадь. Удовлетворенный ответом, Шото продолжает: — По поводу совета — я знаю в лучшем случае половину состава. Полночь не особо комментировала их при мне, но ей там далеко не все нравятся, бывают внутренние терки. Их планы… Извините, тут я плохой помощник. Бакуго прикусывает внутреннюю сторону щеки. Шото физически не может солгать. Но это не прямые ответы на вопросы Ушастой. — Нет-нет, ты и так помогаешь, — немного нервно, но дружелюбно улыбается Розовощекая. — Нам достаточно знать, не усыпит ли она лекаря и не сбежит ли ночью с травами, которые я так долго собирала. — Маловероятно. Она не вор. — Опустив глаза на кусок хлеба, Шото растягивает его в руках, пока белая пористая мякоть не расходится и не разделяется надвое. Затем откусывает от одной из половинок. — И мне показалось, если не считать Бакуго, с вами она была мила. Наверное, ей понравилось, что у вас фемдом, — это редкость. — Фемдом? Это типа матриархат? — наивно спрашивает Урарака, пока Момо и Кьёка снова краснеют. От вида их смущения у Бакуго вновь закрадываются смутные, еще не оформившиеся подозрения, а затем Шото расшифровывает: — Женское доминирование. И до Бакуго запоздало и с ужасом доходит, что его ждет, если мастером Шото был герой 18+. Он еле борется с желанием снова закрыть руками лицо. Дома им срочно нужно будет обсудить, какие термины не имеют отношения к социальной организации, а также магической и геройской деятельности. Черт. Это будет долгий, долгий, мучительный разговор с прощупыванием возможных подводных камней. Но это нужно пережить во имя его будущего душевного спокойствия в первую очередь и какой-никакой репутации фамильяра — во вторую. Не то чтобы Бакуго волновало, считают ли статисты его фамильяра извращенцем (он зуб дает, найдутся те, кто, наоборот, черной завистью изойдет, что у того такие глубинные специфические знания)… Тем не менее он предпочел бы, чтобы сам Шото четко осознавал, почему и что о нем подумают, если не начнет следить за речью; и либо говорил так сознательно, либо менял выученные у Полночи термины на общепринятые.

***

Доев ужин и попрощавшись с девушками, Бакуго утягивает Шото домой. Его слегка потряхивает после беседы за ужином как из-за поднятых тем, так теперь и оттого, что он впервые приведет к себе фамильяра и не знает, понравится ли тому его новое жилье. Нервозность Бакуго невозможно не заметить, но Шото трактует ее по-своему: — Ты расстроился, когда я сказал про фемдом. Это потому, что предводителем хотел быть ты? Шагая по опустевшей после заката солнца дороге, Бакуго запрокидывает голову к ночному небу и медленно выдыхает. Половинчатый наблюдательный, но делает совершенно неверные выводы. — Какого лешего я должен быть расстроен? — устало спрашивает он. — С чего ты решил, что я хотел быть главным? — А разве нет? Шото — яркое пятно в темноте из-за своей белоснежной рубахи — идет так близко, что почти касается его плеча своим. Пытается заглянуть в лицо. Прямое открытое внимание и разглядывание ощущаются странно. Не только сейчас — с их первой встречи Шото постоянно смотрит, не скрываясь и не отворачиваясь, даже когда Бакуго, приподняв бровь, глядит в ответ. Это… непонятно. Сначала он решил, что Шото изучает его магию, но время от времени закрадывается сомнение, единственная ли это причина. Бакуго привык ловить на себе чужие взгляды — как из-за своих сил и успехов, так и из-за неспокойного характера, но обычно он осознает, почему и с какой целью на него пялятся. Внимание же Шото к нему имеет другой, неразгаданный оттенок. Спокойный пристальный взгляд не похож на тот криповый от Деку, который раздражающе царапал в детстве спину. Не восхищенный, не завистливый, не обеспокоенный. Он не выискивает в нем дополнительные недостатки или, наоборот, новый повод подлизаться. В любом случае он не ощущается плохим или опасным. Возможно, именно поэтому — а еще потому, что Шото теперь часть его — Бакуго не закрывается и позволяет ему впиваться в свое лицо, тело и глубже столько, сколько Шото хочет. Подумав, Бакуго отвечает ему как есть: — Хвостик занимает это место по праву. В Драконьей Горе такие же правила выбора предводителя, как и короля в стране. Главный тот, кто, во-первых, самый сильный, во-вторых, самый полезный для общины. Может быть перевес первого или второго, но итог определяет рейтинг в иерархии и голосование. Деку сильный, но его часто нет с нами из-за работы героя. Розовощекая с Лягушкой на втором месте, потому что уступают Хвостику и Ушастой, которые приносят вещи, сплавы и оружие, а также из-за чувствительного слуха Ушастой — она всегда начеку и способна засечь опасность, а Момо — защитить наколдованное. Я был самым сильным из одиночек, но это неважно — одиночка парникам не конкурент. Да и я часто уходил на турниры магов или отбивался от своих и заглядывал в чужие селения, пока… — он запинается и морщится, словно от боли, — искал тебя. Я не всегда был рядом с ними. Это справедливо. Драконы специально установили такую систему определения главного, потому что она проверена временем и куда полезней наследования по крови. Казалось, она не имела недостатков, пока не сломалась после смерти короля Энджи. Его фамильяр Ястреб сразу отпадал из-за того, что переходил в одиночки. А следующих за ним претендентов из топ-10 героев вырезала Лига в кровавой бойне. Бакуго никому не признался бы, но он, как и его родители, мечтал, чтобы следующим королем стал Герой Нитей. Увы. — Ты… Теперь, когда я с тобой… — Светящиеся в темноте разноцветные глаза Шото стекленеют. — Попробуешь сместить Момо? А вот этот взгляд половинчатого — застывший и помутневший — Бакуго нравится куда меньше. Жалеет ее, что ли? — Если мы станем героями, в этом нет смысла: часто будем уезжать. А если останемся и не пойдем на службу к совету… — Бакуго проводит рукой по затылку и говорит тверже: — Я хочу стать самым сильным и лучшим. Всегда хотел, и вряд ли это изменится. Но мне плевать, будут ли за меня голосовать или предпочтут дальше гонять чаи у Хвостика, которая нахлебников за просто так печеньем кормит. Я не буду лебезить и мило им улыбаться, чтобы понравиться больше, понимаешь? Шото то ли понимает, то ли просто кивает, чтобы он продолжил. Бакуго делает вдох. — Хвостик и Ушастая — надежные, и они справляются. Нужно что-то весомое, чтобы толкнуть людей на смену предводителей. Честно говоря, я бы предпочел, чтобы никаких потрясений и вынужденных конфликтов в ближайшее время не было. Мы… Ты видишь, пока восстанавливаемся. — То есть… Я правильно понимаю, что сам магический бой с Момо ничего не решит? — уточняет Шото. — Если та проиграет, но люди все равно будут любить ее больше и доверять ей больше, голоса наберет она? — Да. До тех пор, пока в селении мир и достаток. Потому что полезность — это не только про физическую защиту людей. — Бакуго легонько толкает его плечом, вынуждая свернуть на новую дорожку. — Все покажет… время, я думаю, и обстановка в стране. Шото замолкает, переключаясь на разглядывание редких, стоящих поодаль от дороги и друг друга домиков со светящимися теплым светом окнами. — Такие большие расстояния, — подмечает он. — Тут — да, но кое-где дома стоят плотнее. Ты бы видел, сколько было потасовок и криков при обсуждении планировки, — хмыкает Бакуго. — Мы с Шинсо и Хацумэ были среди тех, кто не желал ютиться и слушать шумных соседей, поэтому сдвинулись. Вот это дом Шинсо, — указывает рукой Бакуго. — Не разговаривай с ним, если накануне поссорились, а то он вполне может приказать тебе прополоть ему грядки. Откроешь рот, а потом очнешься уже с болью в пояснице и горой вырванных сорняков за спиной. — Я плохо разбираюсь в сорняках. Боюсь, в куче будут не только они. Бакуго разряжается смехом: — Ему же, ублюдку, хуже! Он вскоре затихает, видя следующий — их — каменный вытянутый одноэтажный дом с двускатной крышей, отдельную летнюю кухню и стоящую чуть поодаль деревянную конюшню. Все кажется мрачным из-за темных окон с закрытыми ставнями. Утром будет выглядеть лучше: перед отъездом Бакуго покосил траву и помыл окна, да и черепица при свете яркая, оранжевая, скрашивает серость камней. — Нам сюда, — сворачивая, говорит он. Бакуго подводит Шото к тяжелой внушительной двери и кладет ладонь на ручку — раздается щелчок. Он дергает. Дверь не поддается. — Какого?.. — Может, нужно вставить ключ? — услужливо подсказывает Шото. — Нет. — Бакуго продолжает дергать ручку правой рукой, затем сменяет на левую и прикладывает силу. Неужели просела? Разбухла? Замок сломался? — А как ты ее запираешь, если не ключом? Тут защитное заклинание? — Тут хитровыебанный механизм Хацумэ! Он проверяет отпечаток моей магии. — Тогда это бесполезно, — спокойно сообщает Шото, садясь на каменную ступеньку. — Я подпортил твой отпечаток своей магией. Разочарованно пнув дверь, Бакуго отступает от нее на шаг. Похоже на то: замо́к его не узнает. — Схожу за Хацумэ, — сдается он. — Ты со мной или посидишь тут? — А она далеко живет? — Соседний дом. — Тогда буду вас ждать тут, — пожимает плечами Шото. Дозвавшись Хацумэ не с первого и не с пятого раза, он таки тащит ее, взлохмаченную и полусонную, к себе во двор и обвинительно тычет в замок: — Не работает! Ты, блин, знала, за кем я иду. Совсем никакой в меня веры, а? — Не обижайся, Бакуго, моей веры в тебя хоть отбавляй. Но кто же знал, что ты такой шустрый? Хотя, — она, уперев руку в бок, с улыбкой смотрит на сидящего под дверью фамильяра, — на твоем месте я бы тоже поторопилась с ритуалом. Приветик, я Мэй! — Я Шото, — менее восторженно представляется он. — Хорошо, Шото, вставай, я познакомлю тебя со своей малышкой. — Хацумэ запрыгивает на ступеньку и наклоняется к дверной ручке. — Детка, этот красавчик тоже теперь будет жить тут, давайте пожмем ручки и лапки? Она пару раз стучит по дереву на уровне предполагаемого замка́, хватает Шото за запястье и прикладывает его ладонь к дверной ручке. — Выпусти немного магии, — инструктирует Хацумэ. — Какой? — Хм? Любой? — легкомысленно отвечает она. — Хорошо, отходи. Теперь ты, Бакуго. Он кладет ладонь на ручку — ледяная — и повторяет всплеск магии. Замок щелкает. — Открывайся, малышка! — убеждает ее Мэй. И дверь распахивается. — Ура-ура? Проблема решена. Развернувшись с поднятым большим пальцем, она собирается уходить. — Если краны в ванной сейчас не сработают, скажи сразу, чтобы я не тянул тебя сюда второй раз, — шипит ей вслед Бакуго. — О нет, то, что у тебя будет подмываться кто-то еще, я предусмотрела, — с ухмылкой говорит Хацумэ. — На этом все? — Надеюсь, — кидает Бакуго. — Тогда прекрасной вам первой ночи, увидимся при свете дня, — взмахивает рукой она и возвращается в свой многоэтажный перекошенный домище. Бакуго переступает порог первым и нащупывает лампу. Горючее в ней послушно вспыхивает от искры — и приглушенного «хлоп» — с его указательного пальца. Несвежий воздух со слегка пыльным запахом — не из-за грязи, а от новизны дома — неприятен, но Бакуго надеется, что после проветривания он ослабнет. Шото, следуя его примеру, разувается и, сдвинув обувь влево к стене, зашагивает на подъем перед входом в первую комнату. — Прямо — зал. — Приподняв руку с лампой, Бакуго проходит внутрь и освещает ею небольшой кусочек гостиной. Зажигает на столике у двери еще одну лампу — ее сестру-близнеца, затем, подхватив лежащие рядом ключи, пересекает комнату, направляясь к большому окну. Бакуго распахивает его внутрь и возится с металлическими ставнями, пока Шото осматривается. Было бы на что смотреть: голый пол и стены, пара крупных, испещренных тонкой резьбой сундуков по углам да стол посередине комнаты. Он не успел обставить получше. — Первая дверь слева — моя спальня. Вторая — ванная. — Бакуго раздвигает ставни, стоя к Шото спиной и не желая видеть его разочарование. — Справа дверь в ту большую комнату, о которой я тебе говорил. Если хочешь, будет твоей. В ней же лестница на чердак. Шото заглядывает в правую комнату. — Мне можно тут зажечь свое пламя? — Да. — Там только камень стен, нечему загореться. Бакуго собирается с духом и входит вслед за фамильяром. — Много места, — дает нейтральную оценку Шото. — Тут могла бы быть библиотека или мастерская. Или и то, и другое — вместились бы. — Он поворачивается к Бакуго. — На чердаке нет чего-то, что нужно хранить в холоде? — Нет. Для этого есть подвал. — Тогда установим обогревающий кристалл под потолком. Покажи теперь свою спальню. Бакуго ведет его обратно через гостиную в противоположный конец дома. — Я слышал стук топора, — вспоминает Шото. — Значит, у некоторых есть камин? Почему ты не установил его в зале? — Терпеть не могу чистить дымоход, — пожимает плечами Бакуго и распахивает дверь, — запах дыма тоже. Мне проще заплатить за кристаллы — могу себе позволить, — усмехается он. — Хотя в летней кухне есть печь. Шото рассматривает его односпальную аккуратно заправленную кровать, лампу на тумбочке и прикрепленную над изголовьем полку с книжками. В углу стоит деревянный сундук с красивой отделкой наподобие тех, что он видел в гостиной. — Тут уютнее. Хочу спать здесь, — заявляет он. — Тогда сегодня побудешь в котоформе, а потом подыщем тебе человеческую кровать, — соглашается Бакуго, прикидывая, как ему постелить. Пол холодный. Если подвернуть пуховое одеяло так, чтобы оно прикрывало стену и неудобную резьбу крышки, то можно прямо на сундуке. Или лучше даже свести два сундука. — Ладно, идем, покажу, как пользоваться ванной. — Ее тоже делала Хацумэ? — Шото ступает за ним. — Она занималась трубами и нагревом воды. И это то, что Бакуго по-настоящему ценит в доме после многих лет кочевой жизни. Не считая собственной печи, разумеется, она — на первом месте. — Горных рек и подземных вод в избытке, можешь не экономить. Он сразу закидывает плащ на дно глубокой плетеной корзины для белья и выворачивает правый вентиль крана над ванной. Поток с шумом бьется о толстое стальное дно. — Это горячая вода. Слева, — он тычет во второй вентиль, — холодная. Сейчас стечет и прогреется. Подставив ладонь под струю воды, он присаживается на бортик и проверяет взглядом: стопка чистых полотенец — сложена на столике у раковины; кусок мыла — еще большой, в мыльнице в углу, менять не надо. Шото тем временем развязывает и стягивает свой пояс. — А я хотел предложить нагреть для тебя. Удобно, что все готово, — как бы между делом замечает он, снимая рубаху. Бакуго занимает себя поиском пробки. — Расчески забыли у Лягушки, — с досадой вспоминает он. Шото согласно мычит, избавляясь от штанов. — Значит, почесывания на сегодня отменяются? Ты обещал мне каждый день это делать. — Я не обещал, — возражает Бакуго, чувствуя, как ладонь начинает печь, и увеличивает поток холодной воды. — Я сказал: если захочешь, тогда буду вычесывать. — Я хочу. Бакуго на секунду замирает. Затем затыкает слив пробкой и поднимает глаза на половинчатого, который усаживается голой задницей рядом с ним на бортик. — Ты правда любишь, когда тебя гладят, да? — ухмыляется Бакуго, переводя взгляд выше. — Не знаю. Может, мне пока приятно из-за непривычки, а потом надоест. Я скажу тебе. Ха. Надоест. Бакуго в этом сильно сомневается. Он собирается выйти и наконец оставить половинчатого одного, но кое-что его задевает. И слова срываются сами:  — Ты не удивлен. — По поводу? — уточняет Шото. — Ванны. Белой. Не деревянной. Не бочка или тазик. Шото проводит пальцем по гладкому краю борта, словно только сейчас понимает, что должен был уделить ему внимание. — И? Я уже знал, что ты богат. Нет. Это не то, думает Бакуго. Взгляд половинчатого был безразличным, нисколько не довольным или восхищенным. Шото сел на бортик с такой же простотой, с какой лег в чистой хорошей одежде на землю в лесу; с той же легкостью, с какой скинул цену за кристаллы в два с половиной раза. Бакуго сбивает с толку, что Шото не манерный и не испытывает отвращения к грязи, как должен холеный богач, но и не ценит роскошь так, как это сделал бы бедняк. Хотя сам Бакуго и себя не назвал бы манерным и холеным — это не показатель. Но его работа изначально не была в чистоте и уюте городского магазинчика. Это отпечаток войны, изменившей ценности Шото? Нить рассуждений путается, и выводы ускользают из рук, как подхваченный ветром воздушный змей, но Бакуго все равно хватается за него и не сдается. — Я пересчитал сдачу, которую дала Фуюми за кристаллы, — признается он. — Пока ты мылся в постоялом дворе. — Там что-то неправильно? — хмурится Шото. — Да. Денег стало больше. — О, — округляет рот половинчатый. — Наверное, она дала нам в дорогу от себя. Как подарок. — И ты взял еще свои деньги отдельным мешочком. Их я тоже пересчитал. Да, он говнюк не меньший, чем его фамильяр, — Бакуго не отрицает. Монет не много и не мало по его меркам. Но как для суммы, которая просто лежала у них за прилавком, с утра, до начала активных продаж… К тому же вряд ли Шото вынес всю кассу, не оставив Фуюми ничего… — Бакуго? — вырывает его из мыслей Шото. — Это важно? То, сколько личных денег у меня сейчас? Или было четыре дня назад? Полгода или пять лет назад? Бакуго моргает. Задумывается над этим по-настоящему. Нет. На самом деле нет. Скорее… — Я хочу узнать о тебе больше. — Ты узнаешь, — обещает фамильяр. Он приподнимается и перекидывает ногу через борт. С тихим плеском садится в ванну. — Останься. Давай поговорим. Мне нравится с тобой разговаривать. Бакуго закручивает вентиля. Шум воды стихает. — Только давай не о деньгах, раз мы сошлись в том, что это неважно. — Взяв мыло, Шото окунает его в воду, вытягивает и начинает вспенивать в руках. — Что еще тебя интересует? Бакуго скрещивает руки на груди, мечтая, чтобы пар был чуточку гуще и торчащие из воды колени Шото не мешали его мозгам работать. Он закусывает губу и останавливается на: — Твой рот. Выкладывай, чему тебя учила Полночь согласно своему БРД. Шото хлопает разноцветными глазами. И в конце концов кивает.