We all live in a yellow submarine

      The world is closing in. Did you ever think That we could be so close, Like brothers? Scorpions

      В это все ещё с трудом верилось. Черт возьми, столько событий всего за один день! Мертвец воскрес — ну, не воскрес, а оказался живым, ну да кого это, черт возьми, волнует? Польнарефф мысленно пообещал себе, что как только они разделаются с Дио — о да, его надо зажарить, как курицу! — он точно устроит Джостарам такое, что мало не покажется. Вообще не посмотрит ни на что, даже на то, что Джозеф уже разваливается во всех смыслах слова. Протез уже старый, как и его владелец, скоро придется менять. Но где и как? Сейчас они под водой. Над ними — шестьдесят метров давящей, мутно-синей воды, в которой может поджидать столько стендов, что их и не сосчитать. Конечно, они уже встречались с ними на воде — чего стоит один только корабль чёртовой обезьяны… Вспомнить одну только его рожу, как сразу в дрожь бросает. Едва вырвались, ещё и девчонку спасли. Где она сейчас? Зачем вообще таскалась за ними по всем возможным и невозможным местам? Ну да ладно, про нее пока можно забыть. Да и вообще, даже такой большой стенд абсолютно безопасен, если они под толщей воды. А вот что делать с такими, как Dark Blue Moon, для которых вода — дом родной? Да, его давно уже уничтожили, как и владельца — но кто вообще знает, кого собрал возле себя Дио и кого поведет в бой за ними? Этот ублюдок точно не остановится и постарается уничтожить их любыми средствами. Кого он только не использовал… Ребенка, которому ещё и года не было — сперва в это даже поверить было невозможно, да и сам Польнарефф ничего не успел запомнить и узнал все из рассказов Какёина. А ведь его тоже когда-то контролировал Дио. А сейчас что? Сейчас он всем им как брат, да Джозефу как внук. Да черт, если бы этого паренька с вечно выбивающимся из огненно-рыжей прически длинного, вьющегося локона не было на свете, Польнарефф бы уже давно послал всех к чертям собачьим после смерти Хол Хорса и повесился на тех самых воротах, где до этого болталось бездыханное тело ублюдка Джей Гайла. Черт. Да даже об этом имени без давящего, раздирающего все тело чувства всепоглощающей ненависти. Как бы было прекрасно жить, если бы этого… Нет, он уже не был человеком. Не был им с рождения. Вся их семейка не должна была существовать. Да, сейчас эти выродки разложились на гнилостную плесень, но от этого Шери не ожила бы. Не ожили бы и десятки других девушек, которых этот скот убил. Руки непроизвольно сжались в кулаки от этого, заставляя неподстриженные ногти впиться в кожу до боли. То, что сделал Judgement — всего лишь игра. Та Шерри была плодом самых темных сторон его подсознания. Марионеткой из земли, слёз и крови — его крови. Настоящую бы не вернул никто, не вернуло бы ничто. Сколько бы он не молился всем возможным богам, сколько бы не заламывал руки, сколько бы ни плакал, запираясь за сотнями замков ото всех, кто не помог бы, сделав только хуже, ничего бы не изменилось. Никто не знал о том, как тяжело ему было втыкать меч в изначально холодное, вобравшее в себя лишь мертвенное спокойствие земли и вечный холод всевидящей луны, тело того, что так умело притворялось его сестрой. Никто, кроме Абдула. Теперь Жан даже не так сильно злился на Джостаров — в конце концов, они были правы. Если бы хоть что-то дошло до его ушей, он не смог бы держать рот на замке и передавил бы каждому из них кости невероятно крепкими объятиями, думая о том, что хотел так же обнять Мохаммеда. Но все равно укол зависти терзал его сердце. Почему он не мог хотя бы попытаться хотя бы обработать раны? Почему так легко смирился? Естественно, он глупец. Пытался залатать рану на сердце всеми подряд. До сих пор было стыдно за то, что так сильно пытался уйти от всего. До сих пор бросало в дрожь от истинного облика Императрицы. А ведь он с самого начала должен был заподозрить неладное. Должен был. Ну и кто он после этого? Он бы ещё смог простить себя, если бы по-настоящему влюбился — так же, как в Абдула, который сейчас спокойно себе управляет субмариной и в ус не дует (да и какие у него вообще усы, если разобраться?). Но нет. Ну и кто он после этого? Почему он не искал замену своей сестре, которую любил всей душой, но так легко начал засматриваться на любую девушку рядом с собою? Даже не на девушку — на старую, дряхлую старуху, которая породила того, кого он больше всего ненавидел, и которая после этого заставила его… К горлу подступила тошнота, и даже во рту появился кисловато-обжигающий привкус. Ну почему всегда его атакуют именно в туалете? Сначала та свинья в Индии. Потом — Повешенный в том же туалете, затем Эния с приспешниками. Что на этот раз? Ему ещё повезло, что вчера они с Абдулом были на открытом пространстве, не стеснённые ничьим присутствием, да ещё и отомстить удалось. Вот она, настоящая романтика, а не все эти ваши поцелуи. Истинное единение с природой и друг с другом… А сейчас что? Вполне возможно, что в унитазе скрывается некий стенд, который атакует его в самый неподходящий момент. А куда вообще деваются отходы из туалета в подводной лодке? Если сбрасываются прямо в море, то почему судно не затапливается к чертям собачьим из-за смены давления? Джозеф же сам рассказывал о разнице в давлении. Польнарефф вновь окинул взглядом небольшое но меркам обычного дома, но просто огромное для обыкновенной субмарины помещение. За небольшим столом расположились Джотаро и Какёин. Закадычные друзья — а по ним и не скажешь. На людях сидят особняком, словно друг друга и не знают, но помочь всегда готовы. И сколько бы Куджо не говорил напускно спокойным тоном свое извечное «Ну и ну…», на деле их с Какёином бы не разлучило ничто. Джозеф меланхолично таращился в одну точку на потолке. О чем он думал? О своей жене, оставшейся в Нью-Йорке? О том, как наконец отомстит мерзавцу, из-за которого умер его дед? О временах давно минувших? А ведь жаль его, в конце концов. Сколько раз Жан-Пьер называл его старпером? Сейчас он почти ни на что не способен. А ведь этот дед лично запустил на орбиту совершенно бессмертное существо. Этот дед обхитрил двух невероятно искусных воинов, которые были полностью отданы своему делу и общей цели — именно делу, а не деньгам, как эти мерзкие крысы, которых подкупил Дио. Конечно, им в мозг внедрили паразитов, как и ему когда-то… Как и ему. Ничто не может оправдать его. Как же он, черт возьми, глуп. Может, действительно как-нибудь выбраться наружу, наглотаться солёной воды и навсегда упокоиться на дне океана, как некогда Дио? Нет. Он продолжит жить. Ради Абдула. Именно Абдул управляет кораблем. Не он. Но… Но… — Что случилось, Порнарефф? — внезапный вопрос Абдула разрезал тишину, словно горячий нож масло. От этого голоса, от этого вопроса, да лишь от того, что к нему обратился сам Мохаммед, Польнареффа бросило в дрожь. Черт. Главное, чтоб все остальные не заметили. Ну и черт с ним. Все равно заметят рано или поздно. Они уже знают, какие они — видели же каждый день. Если бы не знали, не стали бы от него скрывать то, что Абдул жив… — Я… Я просто… — Жан попытался изобразить улыбку. — Да ничего особенного, честное слово! Абдул лишь нахмурил брови и слегка поджал губы, о которых можно было думать часами. Черт возьми, как же хотелось верить, что это лишь из-за того, что вокруг люди. — Конечно, я понимаю тебя. Все в один день — и Абдул, и лодка. Но постарайся успокоиться, — проговорил Какёин. Конечно, он считал Нориаки другом, но иногда он был просто невыносим. Если надо было, он мог проявить такую необходимую в бою хитрость, но в жизни иногда говорил такое, что после этого хотелось пересмотреть всего себя. Даже Джозефа было легче переносить. Конечно, все его неуместные шуточки раздражали, а иногда он подолгу зацикливался на одной теме — вспомнить бы, как долго он смеялся над Польнареффом за то, что его заставил сделать Justice, но все же он лучше понимал людей — читал их, подобно открытым книгам. Знал, как обхитрить и что сказать, если совсем уж худо и невозможно вынести все происходящее. Возможно, он все же привирал во время своих рассказов о битвах — из живых свидетелей только его жена (которую он, между прочим, сам спас из оков человека из колонн), да и она не все видела, но даже сейчас его ум не ослаб, а, наоборот, благодаря опыту стал более острым и попадал в самую точку. А Какёин… Да черт, не все рождаются такими хладнокровными, как Джотаро. О, как же он хотел стать более твердым! Как же не хотел плакать по поводу и без… Всегда все портит. Хотелось сварить из самого себя суп. А что? Суп из Польнареффа — не так уж и плохо это звучит. Но сперва нужно хотя бы помочь разделаться с Дио. Именно он уничтожал стенд Стили Дэна в мозгу деда. Но все же не уничтожил полностью…        — Слушай, Какёин, — внезапно небрежно бросил Польнарефф, отталкиваясь от стены, — что бы ты сказал, если бы встретил бездомного? — Бездомного? — удивлённо спросил Нориаки, опираясь на стол. Джозеф резко перевёл взгляд на них — наверняка готовился к атаке. Черт… Он ведь старше Жана в несколько раз. Его стенд чертовски слаб, но даже он сам смог полностью уничтожить врага. Польнарефф же ничего не смог. Judgement взорвался благодаря огню Абдула. Даже Повешенного он убил не сам. Все эти разговоры — все равно, что метать бисер перед свиньями. Причем свинья — это он сам. — Да, — резко ответил Жан-Пьер. — Как в том городе… Но живого и невредимого. Что бы ты ему сказал? — Сказал? Я бы просто… Думаю, просто дал бы ему еды. Сила в делах, — Какёин пожал плечами, прикрыв глаза. — Хм… Неужели бы не предложил ему просто купить дом? Ты же так прекрасно даёшь советы, — Жан вновь облокотился на стену, позволив ухмылке протянуться сквозь все лицо. Сам понимал, что сморозил глупость. Ну и черт с ним. Время покажет, кто действительно прав. Внезапно Какёин резко привстал, отодвигая и чуть было не опрокидывая стул. Хотя… Действительно ли абсолютно внезапно? Да, Польнарефф плохо разбирался в людях и эмоциях, но чего-то подобного ожидал от Нориаки в любом случае. Джозеф бросился вперёд одним лишь рваным движением. Кончики его пальцев едва заметно начали искриться — да, стенд можно победить только стендом, но для того, чтобы отрезвить их владельцев, лёгкий заряд хамона прекрасно подойдёт. Джотаро лишь продолжил рассматривать идеально ровную столешницу, словно происходящее его вообще никак не касалось. Он привык. Он младше Польнареффа, но лучше отражает удары жизни. Его стенд намного сильнее и проворнее. Девушки любят его, а не Жана. Ну и пошел этот школьник, в конце концов! Жан слабый, но не безвольный! Да, он плакал, когда думал, что Абдул мертв — но разве не расплакался бы другой на его месте, когда увидел бы своего любимого в луже крови, когда смотрел бы на его бездыханное тело, понимая, что один из смыслов жизни пропал? Какёин, похоже, не собирался призывать стенд, но вполне мог бы запустить в Польнареффа чем-то — и предметом, и остро заточенным словом, сбереженным специально для этого случая. Казалось, прошло пять минут — пять минут напряжённого молчания, готового в любой момент лопнуть, подобно натянутой резинке, хотя, скорее всего, они таращились друг на друга лишь пару секунд. Внезапно Абдул вновь поднял руку, оборачиваясь к спорщикам, бросив холодно: — Остановитесь. Джотаро приподнялся, готовый в любой миг перехватить штурвал — понимал, что если это сделает его дед, быть беде. Джозеф тоже всполошился, не зная, что сказать — вполне возможно, впервые в своей жизни. Абдул попросил Польнареффа остановиться — и он действительно остановился. Он мог бы причинить вред своему другу — лишь сейчас осознание пришло в полной мере. Как бы сильно он ни завидовал другим, он не мог допустить того, чтоб навредить им. Он освободился из-под гнета Дио. Больше он этого не сделает. Больше не сделает… Но делал это раньше. Воспоминания были такими же мутными, как вода за иллюминаторами — но одно он помнил: борьбу с Абдулом. — В такой ситуации важно сохранять спокойствие, — таким же твёрдым тоном продолжил Абдул. Джотаро, не говоря ни слова, проскользнул к штурвалу; становилось понятно, что на некоторое время Мохаммед к нему даже не притронется. — Мы не можем позволить себе глупые ссоры. Наша главная цель — победить Дыо. Нам нужно время. Конечно, Какёин так просто не успокоился бы. Не понимал он внезапный покой Польнареффа, не понимал, почему его сморщенный лоб вмиг разгладился ценой немалых усилий и тем более не понимал, почему он с таким обречённым видом открыл рот для того, чтобы в очередной раз извиниться. Да, как только рядом появлялся Абдул, вмиг хотелось извиняться и прятаться, становиться ещё меньше и забиваться в угол, лишь бы не быть таким большим и значительным. Польнареффу казалось, будто этого никто не видит, кроме его самого, нервно засовывая вмиг вспотевшие руки в карманы я которые от этого немилосердно оттопыривались. О, черт, как хотелось верить. Какёин не понимал. Польнарефф смотрел, как он бессмысленно таращится в пол, стараясь придумать правильные слова для нормального ответа Абдулу. Мохаммед же казался непоколебимой каменной глыбой, со всех сторон покрытой плотными, антрацитово-черными тенями — настолько сильно, что не получалось разглядеть ни кусочка того, кем он являлся на самом деле. Лишь Польнарефф мог видеть настоящего его — того, который может и успокоить по-настоящему, который может громко и абсолютно несдержанно смеяться, предлагая немыслимую и даже слегка непристойную для его привычного образа идею. Внезапно повисшую на пару секунд тишину разрезал плотный голос Джотаро: — Ну и ну… Рука сама собой сжималась в кулак, заставляя костяшки пальцев немилосердно напрячься. Опять это его дурацкое «ну и ну». Вечно ведёт себя так, как будто он лучше всех их. Во всем это просматривается — в манере общения (да даже эти его извечные словечки неприлично и весьма открыто намекают на то, что он относится ко всем им, словно к презренным червям, действия которых нельзя осуждать или одобрять — лишь безмолвно наблюдать, превращаясь в огромную статую из гранита), в походке, в жестах… Лишь Какёин делал — или по крайней мере пытался сделать из него человека, который смог бы вписаться в их общество. Но все равно в сердце шевелился мерзкий червячок сомнения и чего-то похожего на… Ненависть? Да, Польнарефф мог принять, что Джотаро лучше Джозефа, Какёина и даже его самого, но Абдул… В мозгу не укладывалось, как, черт возьми, можно было считать себя лучше его — того, кто обыграл саму смерть, уйдя у нее из-под носа, тыкая под нос огромную фигу. Но ведь сам Абдул только что говорил, что нельзя позволить ненависти разрушить их союз… А во все это Жан-Пьер ввязался именно из-за Мохаммеда и оставался в этом сумасшедшем доме лишь из-за него. Конечно, за весь мир он боялся, но только из-за того, что в нем Абдул не смог бы нормально существовать. Но всё же в Джотаро было нечто полезное — его болтовня отрезвила Какёина точно так же, как до этого вернули в реальность самого Жан-Пьера слова Абдула. Как говорится, клин клином вышибают. Или, как время от времени говорил Абдул, на каждый конёк есть свой огонёк. И ведь правда, не всякий стенд может выдержать натиск ярко-алого пламени Magician's Red… Нет, лучше было уйти первым. Уйти — не всегда значит «сдаться». Иногда «уйти» — это всего лишь «справедливо признать поражение». В конце концов, Жан-Пьер сам прекрасно знал, что Нориаки не такой вспыльчивый, как он сам. — Простите, не сдержался, — пытаясь выговорить фразу своим обычным насмешливым тоном и сделать лицо как можно более спокойным, Польнарефф как можно быстрее начал шагать в сторону ближайшего прохода. Действительно, субмарина эта была для богачей, а не для такой разношёрстной команды, как они, которая могла разгромить все сооружение за считанные минуты. Прибавьте к этому ещё возможность появления стенда. Да, маловероятно, что их решат атаковать прямо в море, но, с другой стороны, если дать крестоносцам возможность выбраться на берег, дорогу до убежища Дио можно было преодолеть довольно быстро — особенно, если использовать стенд Джозефа, чтобы узнать, где он скрывается. Как раз и подходящего оборудования на этой подлодке вагон и маленькая тележка. Только бы никто ничего не заподозрил… Только бы… Стук тяжёлой обуви по металлическому полу отдавался в каждом углу, многократно увеличиваясь в почти полной тишине — Джозеф молчал, понимая, что в этой ситуации лучше ничего не говорить по крайней мере ему самому, Джотаро сконцентрировался на управлении, а Какёин пытался проглотить обиду — ещё бы, настолько сильная дружба расшатана обычным словом. Но… Почему ещё один звук примешался к тяжёлой поступи Польнареффа? Жан-Пьер развернулся, заставив серьги в форме половинок сердца едва заметно качнуться. Абдул стоял за ним. Казалось, его лицо слегка разгладилось, и он едва заметно поднял руку — хотел положить её на чужое плечо? Что он хотел сказать — да и хотел ли вообще? Польнарефф не мог читать людей так же хорошо, как старик Джостар — по правде говоря, вообще почти не умел, и это внезапное изменение заставило колыхнуться непониманию в его шаткой душе — но Мохаммеда за все время, что они были вместе, уже успел более-менее изучить. Но сперва нужно было уйти, сбежать от нелепой, липкой, сковывающей неловкости, нависшей, подобно густому туману, над остальными. Подобное решается наедине. Оставалось лишь вперить взгляд в тёмный пол и идти, идти куда глаза глядят.

***

       — Знаешь, Абдул, — проговорил Польнарефф, стараясь вписаться в свой обычный тон, — когда я думал, что ты, ну… — нет, нет, черт возьми, он не мог это сказать и никогда не смог бы. Это будет неуважением, глупостью, несдержанностью, да чем угодно, но не тем, что стоит говорить. — Умер, — подсказал Мохаммед. Мягко и ненавязчиво — именно так, как и стоит. В этом ни капли натянутости — готов говорить как угодно, лишь бы Польнареффу стало хоть чуть-чуть спокойнее, но Жан-Пьер все равно слегка вздрогнул, заставляя тяжёлую, но такую тёплую ладонь прижаться к его плечам ещё сильнее. Болезненно кивнув, то продолжил: — Я пытался спрыгнуть с окна… И не смог! У меня были слишком широкие плечи! — шутливый тон его не спас. Да и должен ли был спасать? Черт возьми, ну нельзя так ошибаться, нельзя… Абдул резко напрягся, повернувшись к Жан-Пьеру. — Это правда? — пытался быть таким же мягким, как и прежде, но в то же время строгость скользила в голосе вполне уловимо. — Конечно, нет! Я шучу… — протянул Польнарефф, смешно скосив брови. — Правда, — Какёин словно появился из ниоткуда, бесшумно выйдя из-за спин идущих и так же неслышно, вообще никак не давая о себе знать, скользнул вперёд. Недаром его стендом был именно Hierophant Green. Разворачиваясь в слишком узком, темном, уходящем в никуда коридоре, произнёс напоследок: — Я сам видел. — Не слушай его, — явно растерянно пробормотал Польнарефф, инстинктивно сжимаясь. — Он просто… Э-э-э… Пытается мне насолить после того, что я ему сказал. Абдул его уже не слушал. Вместо этого повернулся, смотря прямо в холодно-синие глаза любимого, в которых отражалось бескрайнее небо его родных французских просторов своими горячими янтарными глазами, в которых, подобно мухам в тысячелетней смоле, навсегда застыло острое волнение. Главное — не испугать. Абдул мог позволить себе многое, но только не навредить Польнареффу. Хватит с него той битвы, когда его Magician's Red чуть не превратил Жан-Пьера в жареную котлету по-киевски. Он умел говорить, но сейчас… Нет, нет, не стоило. Вместо этого можно было только прижать его к себе — сильного, но беспомощного, способного заколоть почти любого врага, но бессильного против самого себя. Он не мог проникать в мозг — и буквально, как стенд Стили Дэна, и фигурально, как гипноз Дио, но чувствовал и понимал именно его, как никто. Понимал это выжигающее чувство вины, когда единственным возможным выходом кажется ликвидация — нет, не врага, а себя, самого себя — слишком он хорошо помнил свою встречу с Дио… И то, что было после. Можно было только позволить своему внутреннему теплу, многократно усиленному стендом, согреть Польнареффа, который одной природы со своим Silver Chariot, холодным механическим рыцарем, который в первую очередь должен защитить себя от себя, и держать, пытаясь успокоить теми немногими словами, которые приходят в голову. — Порнарефф… — едва заметным шепотом проникает в самую душу, заставляя Жан-Пьера вздохнуть слишком глубоко и рвано от волнительного прикосновения. Ведь для него это действительно то, что улеглось. Да, это было, и от того, что вспоминаешь, действительно сердце сжимается и хочется плакать и кричать, но черт… Все это в прошлом. Все перемололось, и… — Абдул… Мохаммед… Я же не… — Я знаю… У меня тоже это было. В Египте. Но я подумал о том, что будет, если не остановить его. Что будет, если весь мир будет его? Подумай о том, сколько таких же девочек, как твоя сестра, ты мог бы уберечь… Он даже не сразу понял, что случилось. Секунду назад Польнарефф был рядом, был готов ко всему, но сейчас он с силой вырвался, бежал изо всех сил, лишь бы забыть. За что? Почему это снова происходит? Почему? Если бы не он… Если бы тогда… Может, она была бы жива. К черту всё. К черту Дио и всех остальных. Пусть он ударится головой об стену — неважно, черт возьми. Где-то там Какёин. И что с того? Он умеет воскрешать мертвых? Нет. И все это из-за одного невероятно глупого человека, который никак не может собрать себя в кучу, не может стать более ответственным.  — Подожди! — теперь голос Абдула звучал куда более растерянно. Зачем он это сказал? Можно было бы и запомнить за все время, что они вместе. Польнарефф уже даже не мог бежать, лишь обессиленно лег на холодный, твердый пол. Если бы это был кто-то другой, он бы обязательно поставил стенд на защиту, но с Абдулом так нельзя. Но за кого он волновался больше, когда Judgement создавал марионеток по образу и подобию умерших? За Абдула или за сестру? По кому плакал больше? Сейчас это не имело значения. Он опять плакал — так же самоотверженно, как когда Абдула сразила пуля Хол Хорса. Но тогда у него была причина, а без причины нельзя плакать, так быть не должно, не должно… Мохаммед осел на металл, пытаясь коснуться руки Жан-Пьера. — Я же… Я… Никогда не… И тебя… Думал, что… Ну, мигранты, они… Как ты… И надо их… И сестра… Я должен был… — он захлёбывался в собственных слезах, не зная, что сказать, как сказать, что думать и что чувствовать. Все казалось неправильным и неестественным. Единственным, что существовало, был этот маленький клочок пространства. Не хотелось ничего, только выпустить все это из себя. Что оставалось делать? Все вокруг было глупым, пустым и бессмысленным. — Я сам виноват, — Абдул попытался выдавить из себя хоть что-то, лишь бы не оставить Польнареффа одного в плену собственных страхов, сознательных и подсознательных. — Я не должен был говорить тебе об этом. Я… — Нет, ты же ничего… Я не знаю… — Жан действительно не знал. Не знал, что делать и куда идти. Потому не шел никуда — чёртовы отростки, именуемые ногами, просто-напросто не желали двигаться. Просто сидел, не подавая ни намека на то, что готов обнажить клинок стенда для любой цели. Внезапно вновь почувствовал тепло рядом с собой. Абдул не плакал. Чувствовал, что даже если бы хотел, ни за что не выдавил бы из себя даже крохотную слезинку — разучился. Но сейчас Польнарефф словно разрешал ему побыть слабым — или хотя бы сделать вид. Волнистые шрамы на щеках искривились, как только выражение лица изменилось. Казалось, он тоже плакал. — Прости… — прижимаясь друг к другу крепче, чем когда-либо, они вновь делили одно на двоих. Одно непонимание, один угол, одну грусть, одно тепло тела. Наверное, Польнарефф не до конца осознал, когда именно горячие мягкие губы коснулись его собственных, собирая солёные следы от слёз, не чувствовал, как его лоб сталкивается с чужим, разделяя шаткий покой и стараясь стать ближе всего на свете. Но когда почувствовал, казалось, не было выбора, кроме как прижаться ближе и вжать руку в мягкие, цвета самого темного шоколада, волосы, и, все ещё рефлекторно выплёскивая остаток ненависти к себе сквозь тёплые, влажные, напоминающие летний дождь, слезы, целовать настолько самоотверженно, что почти все получится забыть. «Наверное», — думалось Польнареффу мимолётно, в перерывах меж полного единения с любимым, «вернёмся во Францию. Как только весь этот идиотизм кончится, вернёмся. И я ему все покажу… Все, что хотел… И будем там… Вместе…» — Mon poussin… — выдохнул Жан-Пьер, мягко отстраняясь от Абдула и перекладывая голову с совершенно седыми волосами на его плечо. Абдул все не мог понять, почему они такие же пепельно-серые, как у Джозефа, который старше его лет на пятьдесят. Наверное, все же из-за сестры. Но лучше спросить в другой раз. Пока лучше промолчать. — Что? Котенок? — Птенчик. — Почему? — Твой стенд — феникс. — Ладно. — Прохладно. — Ты все тот же Польнарефф, — лёгкая полуулыбка тронула губы Абдула, пока его рука спустилась вниз, медленно поглаживая жёсткие от лака, но все равно невероятно приятные на ощупь волосы Жана. Удивительно. Минуту назад он плакал, а теперь улыбается, расслабляясь под заботливыми движениями пальцев Мохаммеда. Иногда обида стынет в нем много дней, даже если имеет выход, но порой он меняется быстро, как вода в реке. От нежных прикосновений его и так разгоряченное от недавнего плача лицо начало заливаться краской ещё сильнее, и, не в силах больше выдерживать смущение, он так тихо, как только мог, шепнул: — А ты все тот же Абдул. Поднимаясь немного выше и касаясь самым кончиком носа темной кожи, Жан-Пьер прошептал ещё раз: — Я не знаю, что будет. — Никто не знает, что будет, — выдохнул Абдул. — И что с того? — Дио предугадывает все наши движения… — Брось. Давай просто… И это «просто» понятнее любых других глупых слов. Наверное, сейчас можно просто забыть. Представить, что не было ничего и никого. Не вставать ещё хоть немного и просто быть — здесь и сейчас, словно завтра может не наступить.

***

      Какёин не собирался ничего делать, лишь прошёл мимо них, не особенно всматриваясь в то, что они делают. Огонь и вода, чёрное и белое… Но имеет ли все это значение? Сейчас главное — убить Дио, а дальше станет ясно, что делать. Вступая на порог, он даже не думал о том, что скажет — все складывалось само собой, словно кусочки одного странного, неровного, словно сама жизнь, паззла. Дед и внук теперь сидели не порознь, а необычайно близко друг к другу — Джозеф внимательно следил за сжимающим штурвал Джотаро. Даже не интересовались, куда он ходил. — Можно к вам? — тихо выдохнул Какёин, в ответ получив неуверенные кивки. — Да, — наконец ответил Джозеф. — Скоро мы доберёмся до Египта! Так или иначе, нам надо побыть вместе.