With(out) bloodshed

      Взмах, и полотно измарано красным. Ещё один, и новые капли впитываются в бязь. Снова, снова, снова.       Кровью отпечатываются на холсте чувства: ложь, предательство, бессилие. За окном вороны клюют сгнившие на дереве яблоки. Каркают, стукают, пугаются, стоит северному синапу упасть и стать неприглядным пюре с трупами червяков на асфальте.       Вчера шёл снег. Он кружился в воздухе, словно в танце. Раз, два, три. Раз, два, три.       Я порхала по улице, улыбаясь во все тридцать два. Раз, два, три. Душа просила танца, и я, не смея отказывать, кружилась. Два, три, раз.       Левой, правой, подставить. Снова. Левой, правой, подставить. Ровно по ромбу, спиной назад. Три, раз, два.       Психотерапевт говорит, что это долгосрочная ремиссия. Тренер из группы поддержки улыбался и хлопал со всеми, когда я прощалась. Уходила навсегда, крепко обнявшись с каждым.       Нужно найти новое занятие освободившемуся времени, а потому — танцы: плавные, нежные, ритмичные. Музыка льётся прямо из сердца. Раз, два, три.       Изо рта вылетает клубочек пара, кончики пальцев деревенеют, но я улыбаюсь. Лёгкость и воздушность. Простота и душевность. Покой и такт.       Открываю дверь подъезда. Писк вплетается в неразрывную мелодию, и я влетаю в вестибюль, жму на кнопку лифта и кружусь. Раз, два, три.       Два, три, раз. Скрипящая кабинка открывается, на пальце привычная цифра, недолгое ожидание.       Этаж раз, два, три…       Растения стоят на месте, делаю мысленную пометку отнести их в квартиру. Ключ входит в замочную скважину, проворачивается дважды, а я отбиваю ногой устоявшийся ритм и замираю на пороге, так и не войдя.       Тишина обрывает музыку. Резко, на полуслове. Не верю. Такого не может быть.       Тихо разуваюсь, всё ещё надеясь, что это сон. Это лишь иллюзия. Игра воображения. Обострившаяся болезнь.       Петелькой куртки зацепляюсь за вешалку, оставляю её там пылиться и иду прямо по коридору. С двух сторон комнаты: кухня слева, мой кабинет справа, его — слева, спальня.       За дверью два голоса, один из которых его. Узнаю из тысячи. Шуршание, выкрики, вздохи. Рука повисает в нерешительности: стучать? Просто зайти? Уйти?       Иду на кухню и ставлю чайник. Нарезаю торт, что купила по дороге, и жду, оставляя нож точно под пальцами.

***

      Мазок, ещё и ещё. Никогда бы не подумала, что кровь — лучшая из красок. На его теле нет не исколотого места: ногтевые пластины лежат отдельно от пальцев, по языку прошлись тёркой, одно глазное яблоко торчит из искривлённого болью рта.       Он мучился. Молил, клялся, отрицал, но не отвертелся. Не смог. Жалкий, гадкий…       — Венера моя, ты ещё долго?       Любовница выходит из спальни, и, Боже, кажется, моё имя подходит ей больше.       — Конечно, Фрейя, осталось только пару штрихов, — обмакиваю кисть в пустую глазницу и ставлю грубые пятна. Точка раз, два, три.       — Заканчивай сублимировать и пойдём, — её тёплые руки обнимают сзади, а шёпот ласкает ушную раковину. — У нас есть дела поинтереснее.       Разворачивает и впивается в губы. Мягкие, требовательные, они отвлекают меня от всего того, что творится на кухне. Она спускается поцелуями по шее, а я смотрю на него. Изувеченного, израненного, мерзкого. Ни один родственник не опознает груду мяса и жира, растёкшуюся на паркете. Никто даже не узнает о нашей с Фрейей маленькой шалости.       Мои лопатки вжимаются в полотно, а из рук падает кисть. Её пальцы внутри, а мокрый язык чертит, надавливая, круги. Его судьба быть таким — мёртвым и гнусным — а я… Мы… Точно заберём премию Тёрнера в этом году.