With(out) bloodshed

      — И почему мы должны ходить на эту идиотскую латынь? Зачем мне мёртвый язык, когда на свете сотни живых, которые я никогда не освою?       — Мёртвые живыми управляют, — шутит Макс, но тушуется, стоит войти преподавателю.       Минуты тянутся как мёд с ложки: бесконечно долго, наслаиваясь друг на друга гармошкой, тягуче и плавно. Одно пацанское выражение из второсортного паблика перекрывается другим: «Живая собака лучше мёртвого льва», «Ценно то, что редко», «Кажется, тот, кто молчит — соглашается». Хотя, сколько людей, столько и мнений.       Обязательный факультатив — новый прикол учебного плана. Набрать сотню часов того, что тебе в жизни не пригодится, просто ради прикольной синенькой подставки под стакан. Говорят, эту бумажку можно ещё и работодателям показывать, но я сильно сомневаюсь, что хоть кто-то из присутствующих в аудитории узнает слово «работа». Скорее «выживание на гроши и пахание по шестнадцать часов семь дней в неделю».       — София Андреевна, как вы переведёте эту фразу?       — Человек человеку волк.       — Блестяще, а то мне показалось, что вы не с нами. Продолжим…       Продолжение радует однообразностью: перевод, склонение, падежи. Макс путает дательный с винительным, а мои мысли с белым шумом.       — Как ты?..       — В школе право было, потому начальные знания остались.       — И ты ещё была против того, чтоб прийти сюда? Да это ж твоя стезя или, может, лучше назвать это гробницей?       — Грибницей, — кидаю в сумку нетронутый листок и ручку. Зря только вырвала.       — Ну что ты сразу фыркаешь? Тот красавчик с первой парты всё из головы не выходит?       Светлый, милый и умный. Что ещё нужно? Но напоминаю себе, что излишнее любопытство других часто бывает причиной челюстно-лицевых травм, а потому перевожу тему.       — Нет, ты, — главное — улыбнуться по наивней и опустить глазки в пол.       — И тебе потребовалось три года, чтоб понять это? Поздравляю, ты самый медленный тормоз этого города.       — Смеяться над чужими чувствами низко.       — Для того и надо рождаться высоким.       Фыркаю и ухожу прочь, снимая с лица маску милости. До дома придётся снова идти одной.       Вечернее солнце пропадает за панельками, стелется по окнам красным пурпуром, вглядываясь в чужую жизнь.       Шагаю быстрее, ворот пальто намеренно поднят, а руку держу на баллончике. Спасибо, что на весь двор горит только один фонарь. Мигающий, он злобно качается от ветра.       Тот парень с первой парты мерещится сзади: он обхватывает шею гарротой, перед глазами сначала мечутся звёзды, затем верхние этажи домов, а потом тьма. Он подходит сбоку: точный удар под рёбра, прижатая ко рту рука, запах хлора, потеря сознания, синяки под коленками, жемчужные капли на бёдрах. Тот же блондин идёт спереди: вот он вынимает наушник, улыбается уголком губы и машет в знак приветствия. Я отшатываюсь, боясь вдохнуть. Стоим, смотря точно друг на друга.       — Соня, да?       Киваю.       — Ты чего тут одна? Провожу?       Он берёт под локоть и тянет прочь со двора. Отводит в пустырь, бьёт по голове чем-то тяжёлым, а завтра продаёт на органы на чёрном рынке. Миллион за пару глазных яблок, два за одну почку…       Светловолосый парень идёт, тыкая в сенсорный экран, не смотря по сторонам. Разминовываемся, не проронив ни слова. Выдыхаю и со спокойной душой захожу в дом. Почтовый ящик измазан чем-то засохшим кирпично-красным. Пытаюсь отодрать, но безуспешно. Нужно будет поругаться с тсж и оттереть, но позже. Завтра.       Дверь на этаж открыта, всюду свет и покой. Вставляю ключ от входной в замочную скважину, но тот отказывается прокручиваться.       Сверяю, пробую снова, кручу. Стучу. Эхом разносятся по этажу удары. Тук. Тук. Тук.       Из двери напротив выходит сосед и, заметив моё недоумение, неловко хмыкает. Всё тот же парень, который сидел на первом ряду, только сейчас он выглядит помятым: светлая чёлка лежит на опухших глазах, а на майке-алкоголичке россыпь пятен.       — Съехали они.       — Давно?       — Месяца с два-то точно.       — Не знаете почему?       — Да вся округа знает, — чешет бок и облокачивается на косяк. — Девчонка у них была, но загуляла, не с той компанией встретилась, ну и повздорили они и на органы её пустили. Утром родителям руку под дверью и сердце в почтовом ящике оставили. Весь подъезд кровищей измазали так, что до сих пор оттереть не могут.       Оседаю на пол, закрывая лицо ладонями. Боль рождается в груди неконтролируемой лавиной. Нервный смех и слёзы — всё, что мне остаётся.       — Ну что ты? Пойдём ко мне, успокоишься.       Отнимает кисти от лица, заставляя встать, и отводит в свои хоромы. Проворачивает ключ в двери и проходит внутрь, ставить чайник. Судя по обуви и верхней одежде, мы вдвоём.       За холодным металлом входной отчётливо слышу, как открывается моя дверь, но стою и дышу. Жду. Надеюсь. Не верю.