With(out) bloodshed

      Тихий писк приборов, едкий запах медикаментов и абсолютная тьма — то, что вижу, слышу, чувствую. Тело затекло от долгого лежания, кисти ноют от нехватки практики, вены болезненно вздуты. По синим подкожным ниточкам что-то вечно капает. Один препарат сменяет другой, локтевой сустав по ощущениям похож на решето.       — Как вы себя чувствуете, мистер Аммон? — скрип двери и ласковый голос просачивается внутрь черепа. На душе становится теплее от мягкости, но всё же спрашиваю.       — Кто вы? — пересохшие губы едва шевелятся.       — Ваш лечащий врач — мисс Грейз, — цокот каблуков смолкает, пока ножки стула елозят по полу.       — Приятно, — уголок губы дёргается непроизвольно. — А что происходит?       — Честно сказать, мистер Аммон, я за этим и пришла. Что вы помните?       Последнее — свет. Яркий и близкий, маняще блестящий. Помню гул мотора между ног, чувство полёта, лёгкость и невесомость. Помню, что продал всю серию «Планеты» дороже, чем рассчитывал. Только «Юпитер» ушёл с молотка за десять миллионов. Этого хватит на билет в один конец на личный остров и триста лет одиночества среди пальм и белого песка, голубых волн и прибрежных чаек.       — Кажется, ничего полезного.       — Ясно, — быстро ширкает шариком ручки. Записывает. — Вас ничего не беспокоит?       — Когда снимут повязку?       — Как раз за этим я и зашла. Сегодня вечером, то есть часа через два, к вам подойдёт медбрат. Он поможет вам её снять.       Единственная радость — наконец-то увидеть свет.       — Нужно ли вам что-нибудь? — Каблуки останавливаются у двери. Когда только успела?..       — Да, — не могу сдержать улыбки. — Пусть принесут мои акварели. Хочу сразу почувствовать инструмент в руках.       Она хлопает дверью, а я погружаюсь обратно во тьму.

***

      Чёрные искры бесконечно скачут по хрусталику. Движения Теодора точны и легки. Ленты, шелестя, убираются на столик.       И я ощущаю свет.       — Подождите немного, глазам надо привыкнуть.       Приглушённый, он слепит яркостью солнечного дня. Статичный, впивается в белок. Пульсирующий, вонзается раскалённым клинком. Призрачный настолько, что ощущается чем-то принципиально новым. Не описать.       Секунда за минутой, две за двадцать лежу и смотрю в никуда. Веки сами собой расслабляются, привыкая, и чуть приоткрываются, пуская едва заветный лучик ближе.       Теодор давно ушёл, тихо прикрыв дверь. На тумбе всё, что нужно для акварели. Прелестно.       Открываю футляр и не понимаю, почему все кюветы перемешаны. В секции с кадрием красным — лимонная, вместо окиси хрома — индиго. Там, где всегда была умбра — жёлто-зелёная.       Изучаю палитру вдумчиво и заношу кисть. По чему я скучал сильнее? Ответ находится незамедлительно — по ней.       Её лик высечен на подкорке, выгравирован на сердце, запечатан в душу. Единственная муза, которой верен до последнего вдоха. За работу.       Краски пятнят на бумаге, стойкий образ не уходит ни на миг. Её черты медленно, но верно застывают в вечности. Какой раз она смотрит на меня так живо? Какой раз не скрывает глаза? Не щурится и не просит перестать? Кажется, юбилейный — сотый.       Каждый взмах кистью чище предыдущего, ноющая боль в сердце сменяется трансом работы. В такие моменты вокруг никого — только я и она. Вместе.       Глаза, не привыкшие к резким и долгим нагрузкам, слипаются. Пальцы, взявшиеся за инструменты, порхают на автомате, а душа преисполнена счастьем.       Когда в очередной раз роняю кисть из рук, ставя на портрете капельку-точку, утреннее солнце встречает первыми лучами, но…       Щурюсь и не понимаю. Подхожу к окну ближе и раздвигаю шторы.       За крышами золотистых домов, полуразвалившихся покосившихся алых амбаров встаёт ультрамариновое солнце. Бирюзой ласкает охровую черепицу, синим лаком покрывает проспекты и бульвары, ярко-голубым вылизывает пыльные улочки.       Ноги дрожат, а колени подгибаются. Быть такого не может. Не должно. Нет.       — Тише-тише, мистер Аммонд, — резко поворачиваюсь на Теодора, держа кисть как шпагу. Его кожа отдаёт трупно-зелёным. — Что вы видите?       — Вы-вы, — нет, такого не бывает. — Как?       — После аварии от ваших глаз остались только нервные окончания, хирурги боролись за ваше зрение новым, ещё не до конца изученным методом, и мы не уверены, что всё прошло гладко. Пожалуйста, успокойтесь и расскажите.       Кисточка падает на белые простыни. Сегодня мир лишился главного художника современности — Мартина Аммонда.