спектакль одинокого актера

      У Чонгука просторная квартира.       Это первое, что отмечает пьяный тэхёнов мозг, когда он переступает порог и едва не валится вперёд, запнувшись за собственную ногу. Чонгук подхватывает его сзади за локоть и дергает на себя, уберегая от падения.       От Чонгука больше не пахнет овсяным печеньем. От него пахнет дорогими духами с нотками бергамота, и Тэхёну, честное слово, хочется позорно разрыдаться от того, насколько незнакомым это ощущается. Рука, удерживающая его за локоть, тоже кажется незнакомой. Лицо, которое он видит, когда поднимает взгляд, словно незнакомое тоже, а в довесок размытое, потому что Тэхён совсем не помнит, сколько именно он выпил.       Он так пьян, боже.       Пьян и честен. Маски сброшены и разбиты. Занавес опущен. В театре распахнуты двери и стоит сквозняк. Чонгуку не нужен специальный пропуск за кулисы, Тэхён ведет его туда сам.       Тэхён должен заколотить двери театра, закрыть их навсегда и повесить унылое «Закрыто». Только как это сделать, не оставив себя внутри?       Наверное, сейчас, когда он в квартире Чонгука, и когда его крепко удерживают за локоть, самое время открыться и поговорить честно. Пусть пьян, пусть плохо соображает, не важно, насколько жалким себя чувствует и как сильно расстроен тем, что его игра и притворство остались без доверия и аплодисментов в конце, должен выговориться.       Потому что когда, если не сейчас? Алкоголь придаёт смелости, но и страх топчется рядом.       ― Из-за чего ты так напился? ― Чонгук забавно ворчит, когда помогает Тэхёну снять пальто и разуться. Чонгук ворчит так же забавно, как много лет назад. Хотя бы это в нём прежнее. ― Плохой день?       ― Плохие семь лет, ― в ответ и «без тебя», тонущее в тишине пустой квартиры.       Чонгук ничего не отвечает.       Он придерживает Тэхёна всю дорогу до кухни. Квартира у него действительно просторная, а ещё ― пустая и неуютная. Здесь нет лишних деталей, никаких признаков того, что здесь кто-то живёт. Словно здесь просто существуют, механически едят и спят, пока жизнь идёт мимо. Тэхёну, однако, думается, что это оттого, что Чонгук, правда, изменился.       И как же сильно Тэхёну хочется верить, что под слоем этой холодности и лоска он отыщет то безвозвратно утерянное. Своего человека. Которого полюбил столько лет назад и всё ещё не может отпустить. Настолько, что пишет ему пьяный, признаётся в любви так глупо, в сообщениях, а он, этот человек, внезапно отвечает.       Семь лет не отвечал.       А теперь Тэхён в его квартире. Сидит на барном стуле и глупо вертит головой, пытаясь сфокусировать взгляд хотя бы на чём-то. Чонгук стоит спиной к нему, запускает кофемашину, и тихая прежде квартира наполняется негромким жужжанием. Тэхён кусает губы. Нервничает. Пусть всё ещё пьяный, его мозг способен понимать происходящее.       Он поругался с матерью и сидит на кухне у Чонгука, пока тот совершенно спокойно делает ему кофе. И сейчас Тэхён готов быть честным. Раз уж его спектакли не были успешными, он больше не будет пытаться.       Хорошо, что у него нет огнетушителя. И хорошо, что Намджуна нет рядом, чтобы предотвратить пожар. Этот театр давно пора было сжечь. Может быть, вместе с собой. Но не сейчас.       ― Чонгук, ― Тэхён не чувствует прилива смелости, лишь её маленькие отголоски.       Кружка с кофе оказывается перед ним в следующее мгновение. Чонгук стоит по другую сторону высокого стола и смотрит внимательно. Руки упёрты в поверхность, и Тэхён, поднимая взгляд на его лицо, замечает больше, чем мог видеть прежде.       Растрёпанные волосы, совсем, как раньше. Уставший взгляд и мешки под глазами. Небрежно заправленная рубашка в джинсы. Чонгук выглядел так, словно не успел переключиться на нужные эмоции. Он выглядел так, словно был не готов к очередному представлению. Но ведь это не он актёр и не он боялся показывать настоящие эмоции, так ведь? Это прерогатива Тэхёна, его удел, участь, судьба, как хотите. А так ли это?       Тэхён не думал о Чонгуке в том смысле, в каком, понимает сейчас, должен был подумать. Разве Чонгуку было легко? Разве он не пережил всё то же самое, что и Тэхён? Разве он не любил с той же силой? И как Тэхёну хватило ума обвинить его в том, что он легко отпустил, а потом просто уйти?       Разве все семь лет ожидания стоили того, чтобы похоронить всё вот так глупо?       Тэхён много хочет сказать, но вместо этого пьёт отвратительно крепкий кофе, который, вероятно, должен помочь ему протрезветь.       Чонгук молчит, и тишина оглушает. Взрывается бомбами в правом виске, причиняя боль. Может быть, стоило просто меньше пить, и тогда голова бы не болела. Но вот проблема ― тогда сердце, израненное и тоскующее, болело бы ещё сильнее.       ― Чонгук, ― новая попытка дается легче, и Тэхён облизывает кофейные губы. ― Прости меня… за то, что я тогда сказал. Я не считаю тебя виноватым, на самом деле, я просто… не подумал.       ― Поговорим об этом утром, ― Чонгук звучит слишком решительно, и Тэхён едва ли не съёживается на стуле. Почему он такой чужой? ― Тебе нужно протрезветь.       ― Думаешь, трезвым я буду честнее и передумаю?       ― Думаю, что, если мы поговорим, когда ты будешь трезвым, тебе не придется потом сожалеть о словах, сказанных на эмоциях. Ты лучше их прячешь, когда не пьян.       Вот оно. Губы Чонгука дёргаются, кривятся, и Тэхёну в тот же миг от самого себя становится противно. От осознания, что он обидел человека, которому никогда в жизни не хотел бы причинить боли, становится неприятно. Чонгук не поверит ему. Ни сейчас, ни когда он протрезвеет, и это, наверное, честно.       ― Я больше ничего не хочу прятать, ― и всё же пытается. ― Мне никто не верит.       ― Я поверил.       Потому что ты ― единственный, кто всегда мне верит.       Потому что прежде Тэхён никогда Чонгуку не врал. Ни разу. А теперь, спустя семь лет, выставил себя ледяным изваянием, которое ничего не чувствует, и ждал, что Чонгук сам сделает шаг, сам всё исправит. Забыл о том, что в отношениях всегда участвуют двое. И сейчас, вероятно, шаг должен быть за ним, а не за Чонгуком.       Но почему так сложно его сделать?       Неужели Тэхён и правда такой трус?       В конце концов, даже если Чонгук изменился, даже если не любит больше, и всё бесполезно, почему всё равно не попытаться? Не попытается ― не узнает.       ― Всё, что я сказал тогда, было правдой. Я же правда думал, что ты легко меня отпустил и всерьёз считал, что мне нужно забыть о тебе. Это правильно, наверное, и я притворялся, словно мне всё нипочём, но это не так и никогда не было.       ― Тогда зачем?       ― Потому что я решил, что так будет проще. Всем, понимаешь?       ― А тебе? ― взгляд напротив обжигающий холодностью, скользит по коже инеем. ― Столько лет прошло, а ты всё ещё думаешь о том, что подумают другие.       ― Я всё ещё трус, ― горькая усмешка тонет в кружке с горячим кофе. Сознание плывёт, но Тэхён удерживается на поверхности из последних сил.       ― Ты никогда не был трусом, но всегда зачем-то пытаешься поступить правильно. Ты же в курсе, что этого «правильно» не существует? Поступи хотя бы раз так, как хочется тебе.       Тэхёну хватает одной секунды, чтобы в его голове ― дурной всё ещё и бесноватой ― что-то громко щёлкнуло. Сделать так, как хочется ему? Проще простого.       Правда же?       Соврать самому себе проще, чем кому-то ещё. В конце концов, проще, чем Чонгуку, который, пусть ощущается чужим, всё ещё видит насквозь, знает каждый потаённый уголок, с лёгкостью угадывает эмоции и едва ли не читает мысли. Чонгук каждый коридор театра знает, словно бывал здесь прежде. Ему просто ничего не стоит угадать, додумать, осмотреть и понять. Это словно та самая пресловутая связь, красные нити судьбы или что-то ещё, такое невидимое, что даже не чувствуется, но связывает накрепко, удерживает, не отпускает. И это необъяснимое Чонгука ведёт по каждому закоулку тэхёновой души.       Маски сброшены. Представлений больше не будет.       Тэхён спрыгивает со стула и за каких-то две секунды пересекает то ничтожное расстояние между ними, которое ощущается, как чёртова пропасть, в которую уже даже упасть не страшно. Если упадет, Чонгук его поймает? Сейчас отчего-то кажется, что да. Сейчас, когда Тэхён стоит так близко к Чонгуку и может рассмотреть его глаза, понимает, что его поймают.       Глаза всегда говорят больше. А ещё глаза никогда не лгут.       У Чонгука в глазах чёртова Вселенная. Там вспыхивают звёзды, чтобы следом тут же потухнуть. Там космические корабли и астронавты бороздят эти звёздные просторы. Тэхёну хочется к ним присоединиться, потому что, если глаза ― это зеркало души, то он хочет заглянуть в каждый уголок. И, если глаза ― это зеркало души, а Тэхён сейчас в них отражается, это значит, что в душе у Чонгука всё ещё осталось для него местечко? Какой-то крохотный уголок, что угодно, чтобы просто укрыться и ощутить безопасность.       Сделать то, что хочется Тэхёну? Проще простого. Заглянуть в глаза напротив, изучить созвездия и каждого жителя планет. Изучить своё отражение, захотеть остаться. Навсегда. Просто рядом и просто… просто так. А ещё взять за руку, переплести пальцы, шумно выдохнуть и прикрыть глаза. Почувствовать, как выдыхает Чонгук и тоже сплетается пальцами.       Как раньше.       Господи, как же сильно Тэхён нуждался в этом.       Ему хочется больше, ближе, в самую душу просочиться, сквозь кожу, тело, кости. Соорудить себе дом внутри этого человека, своего человека, которого любит и который… любит его?       У Чонгука тёплые руки, и от него этим теплом всё же веет, когда Тэхён делает крошечный шаг, двигаясь ближе и едва не вжимаясь своей грудью в парня напротив. Он не такой холодный, каким кажется. У него теплые руки и дыхание тоже теплое, оседает будто бы звёздной пылью где-то на кончике носа, на той самой маленькой родинке, которую когда-то обожал целовать.       Тэхёну кажется, что его сердце остановится вот-вот или загорятся лёгкие, потому что он даже дышать боится. Кажется, что момент такой личный, эфемерный, волшебный, что вздохни, и всё исчезнет в тот же миг. Тэхён боится. Так сильно боится потерять и это, что едва позволяет себе дышать, но всё же дышит. Не воздухом. Человеком напротив. Дышит и надышаться никак не может.       От Чонгука больше не пахнет овсяным печеньем, от него пахнет дорогими духами с нотками бергамота, но… Наверное, не в самом аромате дело? Суть не в смешении компонентов, которые Тэхён чувствует. Суть в самом человеке. Он пахнет дорогими духами с нотками бергамота, но для Тэхёна он пахнет, как любовь. Болью, разочарованием, слезами ― чем-то горьким; а потом чем-то сладким ― радостью, улыбками, надеждой. Не надышаться.       Больше нет времени на страхи, думается Тэхёну, пока он своим взглядом ловит взгляд напротив. Я и так боялся слишком долго.       А затем ― ещё шаг. И после ― тот самый шаг навстречу. Тот самый, из-за которого страшно так, что дрожат руки и подкашиваются коленки. Тот, о котором Тэхён думал все последние дни и тот, который не мог сделать столько раз. Ему бы памятник за смелость поставить, да только он себя героем не считает. Злодеем скорее. Или тем, кто в книжках и историях всегда страдает.       В «Маленьком Принце» он был бы тем самым Лисом, которого приручили и оставили. Тем Лисом, который сказал, что, когда даёшь себя приручить, потом случается и плакать. Тем Лисом, который, вероятно, плакал очень сильно, ведь Тэхён плакал тоже. Он дал себя приручить, а потом много плакал, звал и хотел обратно в эти руки.       Разница только в том, что Лис за Маленьким Принцем не пошёл. Тэхён же пойдет за Чонгуком куда угодно. И даже стоя на краю пропасти, он сделает шаг вперёд, не расцепляя переплетения пальцев.       Чонгук вжимается поясницей в край столешницы, всё ещё держа за руку. Он медленно дышит и смотрит прямо в глаза. Тэхён так близко, что, когда опускает веки, ресницами задевает чонгукову кожу.       А потом Тэхён просто тянется губами к чужим, готовый умереть в любой момент от натянувшегося напряжения. Кажется, даже воздух сгустился и дышать почти невозможно. Кажется, прижмись он сейчас своими губами к чонгуковым, не пожар произойдет, а настоящий взрыв. И из него потом, вероятно, родится новая планета или даже целая Вселенная. И Тэхёну просто хочется, чтобы Чонгук согласился в ней жить.       Тэхёну так чертовски жаль, что жизнь ― не глупая сказка.       Потому что Чонгук мягко его отталкивает, и Тэхён распахивает глаза, в которых, он уверен, плещется настоящий ужас. Тёплая ладонь на собственной груди совсем не успокаивает.       ― От тебя разит алкоголем, ― Чонгук едва заметно морщится, но всё же улыбается. Ладно, Тэхёну должно стать легче или ему действительно стоит просто превратиться в пыль прямо сейчас? ― Я не буду целоваться с тобой, пока ты пьян, потому что ты всё ещё можешь пожалеть об этом позже.       ― Ты сказал делать то, что хочется мне, ― голос у Тэхёна сиплый и едва слышный. Его радует хотя бы то, что Чонгук не выпускает его пальцы из собственной ладони. ― Мне хочется поцеловать тебя и поговорить. И я уже не так пьян, честно. Твой кофе помог. Хочешь, пройду какой-нибудь тест? Постоять на одной ноге или дотронуться пальцем до носа с закрытыми глазами? Что ты хочешь, чтобы я сделал?       Потому что, знаешь, я всё, что угодно сделаю.       Я тебе даже чёртову звезду с неба достану и в руки положу.       Чонгук улыбается, кажется, даже едва слышно смеётся и качает головой. И в этот момент он, наконец-то, кажется собой.       И Тэхён вдруг отчётливо видит перед собой, кого, как думал, потерял много лет назад. Своего Чонгука. Того самого, у которого морщинки вокруг глаз от улыбки и озорные блёстки в глазах. Который тёплый и до больного родной.       Которого он любит.       И который любит его?       ― Достаточно просто почистить зубы и умыться, ― говорит Чонгук, вновь становясь серьёзным. Его настроение меняется за какие-то секунды, и вот снова эта холодность и этот Чонгук, от которого по коже мурашки. Незнакомый. Взрослый.       Наверное, думает Тэхён, это нормально. Наверное, я должен познакомиться с новым Чонгуком. Наверное, я сумею привыкнуть, если он позволит.       А потом мысль ещё более яркая.       Я ведь его уже люблю.       Любого.       ― Хорошо, ― соглашается, не задумываясь, но всё ещё не отходит, и руку из своей не выпускает тоже. ― Я сделаю, как ты просишь, но… Сделаешь сначала кое-что для меня?       ― Что?       ― Обними.       Тэхён не дожидается ответа или разрешения. Он ничего не ждёт и, всё ещё не выпуская чужих пальцев, свободной рукой обвивает чонгукову шею и прижимается к нему ближе, не скрывая дрожи и не сдерживая судорожный выдох, который срывает с губ в тот момент, когда Чонгук обнимает его в ответ. Действительно, обнимает и даже прижимает к себе ближе, а потом, боже, тычется носом в висок и тоже шумно выдыхает.       Так правильно.       Чёрт возьми, это так правильно ― просто обниматься на просторной кухне, пока за окном один за другим зажигаются фонари. Просто стоять вот так, дышать негромко, бояться спугнуть и растворяться в чужих руках. Настолько хорошо, как давно уже не было.       Уют. Тепло. Безопасность.       Словно всё на своих местах. Так, как должно быть.       Именно это чувствует Тэхён, когда укладывает свой подбородок на чужое плечо и, чёрт возьми, он готов заплакать от того, как ему хорошо в этот самый момент. А когда Чонгук едва ощутимо целует его куда-то в волосы, хочется глупо и позорно разрыдаться. Он же столько лет только об этом мечтал.       ― Я так по тебе скучал, ― шепчет судорожно, суетливо, чувствуя, как рука Чонгука ― тёплая и ласковая ― скользит по спине, и даже через джемпер ощущается слишком явно. ― Я так сильно… Чонгук, ты не представляешь.       ― Я знаю, ― шёпотом в ответ и чередой поцелуев в волосы. ― Я тоже.       Они стоят так долгие секунды, и Тэхён жмётся ближе, тянет носом воздух, пропитанный Чонгуком, и у него в уголках скапливаются крошечные слезинки. Тёплая ладонь Чонгука скользит по спине, поглаживает, а его губы всё ещё прижимаются к волосам у виска, и старшему хочется каждое мгновение ловить и складывать в копилку воспоминаний в страхе, что больше не повторится. Страшно подобное допускать. Страшно сейчас выпустить из объятий и понимать, что такого больше не случится.       Глупые мысли в голове рождаются одна за другой. А вдруг? Вдруг Чонгук его и правда больше не любит? Что, если Тэхён ему больше не нужен? И если всё, что между ними сейчас, ненастоящее?       Тэхён отчаянно цепляется за воротник чужой рубашки, сжимает тонкими пальцами и крепко зажмуривает глаза, концентрируясь только на ощущениях. Хочется выкинуть из головы все мысли, а из души ― тревоги. Остаться в этом моменте примерно на целую вечность и ничего, кроме этих тёплых рук не чувствовать. Ничего, кроме них, не знать.       Ни этих долгих семи лет разлуки, ни неизвестности, ни глупого, кажущегося безнадежным, ожидания. Не знать театра и тысячи разбитых теперь масок, не знать красного занавеса и облупившейся на стенах краски. Забыть о существовании всей Вселенной, потому что его собственная маленькая планета, существующая отдельно от всех Вселенных, сейчас вот, рядом с ним, обнимает крепко и сминает ткань джемпера на спине, негромко дышит и каждым касанием оставляет след, который ничем уже не сотрешь, не вытравишь.       Наверное, мама Тэхёна сказала правильно. Чонгук всё ещё на него влияет, и не важно, сколько между ними километров или сколько лет они находятся вдали друг от друга. Не важно, что или кто их разделяет и как именно их жизням суждено сложиться, пересечься или нет, обрести друг друга или снова потерять. Потому что ничто в жизни не имеет так много смысла, как то, что между ними.       И Тэхён с огромной натяжкой назвал бы это просто любовью. Потому что это не просто. Это гораздо больше, сильнее и глубже. Недостижимый идеал. Печать на двух людях и гравировка на сердце. Потому что даже через километры и все эти семь лет тишины и неизвестности Тэхён, несмотря на то, что совсем не знает этого нового Чонгука, рядом с ним всё еще чувствует себя безопасно.       И больше, наверное, не боится. По крайней мере, не так сильно, как прежде.       А потому шепчет тихо:       ― Я люблю тебя, Чонгук, и я никогда не смог бы тебя отпустить, ― и, выдохнув сквозь стиснутые зубы, добавляет ещё тише: ― А ты?..       …всё ещё любишь меня? Ты, если отпустил, возьмёшь обратно? Отпускай, сколько хочешь, я не уйду. Я тебе предан и возле тебя навсегда останусь.       Чонгук молчит долгих семь секунд ― Тэхён считает про себя, ловит эти секунды вместе с чужим едва различимым дыханием. Эти семь секунд кажутся более долгими, чем все те семь лет и всё то, через что ему пришлось пройти. Семь секунд длятся, как чёртова вечность, но когда Чонгук решается заговорить, где-то под старым потолком театра взрывается старая лампочка.       ― Чёрт, конечно, ― он бормочет куда-то в волосы, и горячее дыхание скользит по ушной раковине, заставляя вздрогнуть. ― Конечно, я люблю тебя. Разве я смог бы разлюбить? Я глупо полагал, что смогу забыть тебя, но, правда, Тэ, даже если бы ты не напоминал о себе, я не смог бы.       Лампочка взрывается тысячами искр где-то над головой. Салютами, фейерверками, звездами, бликами и блестками, а после ― частым сердцебиением, судорожным выдохом и ещё более крепкими объятиями.       Любит. Чонгук его любит.       Всё ещё и никогда не переставал, словно они и правда были созданы, чтобы быть друг с другом, даже спустя семь лет и это огромное расстояние. Несмотря на родителей, на всё чёртово окружение и на каждого, кто против.       Это же такая мелочь, разве нет? Когда любишь ты и тебя любят тоже, всё остальное ― сущий пустяк.       Тэхён отходит всего на жалких пол шага и только для того, чтобы посмотреть в чонгуковы глаза. А Чонгук улыбается. Слабо и грустно, но всё же тепло и так знакомо, что сердце щемит до безумного, и губы дрожат.       ― Я хочу поцеловать тебя, ― Тэхёну непривычно быть таким смелым, но он старается. ― Я хочу целовать тебя всю ночь, Чонгук, и чтобы ты тоже меня целовал. И говорил. Я хочу обо всём знать.       Чонгук всё ещё улыбается и смотрит так тепло, словно и правда всех тех лет попросту не было. Отпустить. Не Чонгука, а всё то, что разделяло их долгие семь лет.       ― Мы обо всём поговорим, ― говорит негромко, вкрадчиво, словно даёт обещание. ― Но завтра, ладно? Ты же всё ещё пьян, а я правда не хочу, чтобы на утро ты обо всём забыл или, что ещё хуже, пожалел.       ― Хорошо, ― Тэхён кивает, понимая, что Чонгук прав. В конце концов, он, может быть, и чувствует себя трезвее, чем прежде, но всё ещё не может отвечать за действие алкоголя в своем организме. Не хочется снова всё испортить. ― Тогда веди меня в ванную, чтобы я мог поцеловать тебя.       Чонгук смеётся, а потом, не расцепляя рук, ведёт Тэхёна в ванную. Там выдает ему зубную щётку и, когда его просят не уходить, остаётся рядом и терпеливо ждёт. Тэхён краем глаза всё время на него смотрит, пока избавляется от запаха алкоголя. Боится, что всё это ― сон, и Чонгук исчезнет, они так и не поговорят, и всё это раствориться в воздухе. А ещё насмотреться не может.       Он не кажется больше таким холодным, но всё ещё немного ощущается чужим. Пусть у него растрёпаны волосы и небрежно заправлена рубашка, это всё ещё тот Чонгук, которого Тэхён, спустя долгие семь лет, увидел несколько дней назад у бара в центре города. Лощёный, слишком красивый, слишком взрослый, с налётом холодности и английской чопорности. Тэхёну грустно думать, что Чонгук, которого он знал, навсегда исчез. Так ведь не бывает, правда? Люди не меняются настолько сильно.       ― Чонгук, ― Тэхён зовет его, когда уже заканчивает с зубами и ополаскивает лицо прохладной водой, ― подойди, пожалуйста.       В дурной голове рождается такая же дурная идея, но Тэхёну это кажется весельем или вроде того. Весельем с ноткой грусти и тоски.       Когда Чонгук подходит без лишних вопросов, Тэхён набирает в ладони побольше воды, а затем, совершенно не смущается, выплёскивает её на оторопевшего парня. Тот стоит несколько секунд в удивлении, пока прохладные капли бегут по его лицу, а на рубашке, прямо на груди, расплывается мокрое пятно, от которой тонкая ткань становится прозрачной. Тэхён смеётся, а потом плещет водой вновь. У Чонгука намокают волосы, капли бегут по шее и ключицам, и старший, следя за ними взглядом, вдруг ощущает жаркое желание проследовать за этими каплями губами.       ― Что ты творишь? ― Чонгук не возмущает, он только вытирает лицо тыльной стороной ладони и поправляет мокрые теперь волосы, стряхивая с них капли воды. ― Тебе весело?       Тэхён улыбается совсем по-детски. Его улыбка широкая, забавная, искренняя, и он, честно говоря, даже не вспомнит, когда последний раз так улыбался.       ― Меня раздражает твой лоск, ― честно говорит Тэхён, выключая воду. ― Ты блестишь, как начищенный пятак. Представляешь, как это бесит?       ― А вода должна помочь?       Чонгук не злится вовсе, только недоумевает немного.       ― Не знаю, ― улыбка во все тридцать два и пожатие плечами, ― но попытаться стоило. Я скучаю по тебе, Чонгук, но не по тому тебе, какой ты сейчас. Мне не нравится, ты холодный и сдержанный, весь такой правильный и манерный. Настоящий англичанин. Мой Чонгук таким не был.       ― Я жил в Лондоне до девяти лет, а потом с семнадцати до двадцати четырех, ― Чонгук берет первое попавшееся полотенце и прикладывает его к шее. Он продолжает слабо улыбаться и подходит к Тэхёну ближе, едва ли не вжимая того в раковину. ― Любой бы изменился. Таким я тебе не нужен?       Тэхён хватается пальцами за край раковины и сглатывает. Чонгук снова так близко, и от этого пересыхает в горле. Он ведь даже не мечтал о том, что просто увидит его, а сейчас, находясь в его ванной комнате, чувствуя его дыхание на своем лице, всё кажется таким нереальным.       ― Ты мне любой будешь нужен, ― хрипло и совсем тихо. ― Просто я совсем не знаю нового Чонгука и продолжаю глупо надеяться, что мой Чонгук прячется где-то под слоем этой холёности и блеска. Я хочу достучаться до него.       ― Я весь твой. Любой. Каким бы я ни был, Тэ, я всегда буду твоим. Я обещал тебе, и ты сколько угодно можешь сомневаться, но, каким бы я ни был, я всегда буду тебя любить. Даже если я не буду тебе нужен. Хочешь, покажу кое-что?       В ответ ― только кивок. Тэхён замирает и слышит только, как в висках колотится сердце. Что-то происходит прямо сейчас, он это чувствует. Что-то очень важное и ценное. Что-то, о чём он прежде даже подумать не мог.       Чонгук медленно опускает руки и так же медленно расстегивает пуговицы на своей рубашке. Тэхён гулко сглатывает в ожидании, а Чонгук, расстегнув достаточное количество пуговиц, распахивает рубашку, и старший опускает взгляд. Скользит им по шее, по тонким ключицам, дальше ― ниже, пока не натыкается на то, о чём говорил Чонгук.       Рефлекторно поднимает руку и тянется пальцами, но замирает всего в нескольких сантиметрах и поднимает взгляд на Чонгука. Тот молчит, только берет его аккуратно за пальцы и позволяет коснуться.       ― Это… ― Тэхен хрипло шепчет, очерчивая подушечкой пальца маленькую татуировку на левой груди. По логике ― прямо там, где располагается сердце.       ― Ты подписывался так, помнишь? В детстве, когда писал мне записки и в сообщениях, которые слал мне все семь лет. Я каждое прочитал, ― Чонгук тоже говорит шёпотом и следит за Тэхёном внимательно. Воздух в небольшой ванной сгущается, дышать становится сложно.       Но Тэхён дышит. Он дышит Чонгуком, дорогими духами с нотками бергамота, отголосками прошлого, в котором он пах овсяным печеньем. Тэхён дышит его ладонью на своих пальцах, его близостью и тем, как дышит сам Чонгук. Тэхён дышит осторожно, словно каждый вдох ― целая жизнь, а рядом с Чонгуком так и есть. Он рождается, умирает, снова рождается и вновь умирает. Вспыхивает новой звездой, а потом распадается на миллионы атомов, чтобы после засиять ещё ярче, гореть ещё сильнее, и это всё вот, для одного человека.       Для одного человека, который значит больше, чем весь этот мир.       У Чонгука на левой груди, по логике ― там, где сердце, маленькая татуировка, словно напоминание о том, кому он принадлежит, кого любит и кто принадлежит ему. Словно печать, клеймо, и о таком не забывают. Чонгук за все семь лет ни разу не забыл о том, где на самом деле его место и его человек.       Т.       Одна маленькая буква, и сколько в ней спрятано, сколько скрыто от чужих глаз. В одной маленькой букве ― космические океаны любви.       Чонгук Тэхёну принадлежит, каким бы он ни был. Пахнущий бергамотом или овсяным печеньем; с длинными непослушными волосами или короткой аккуратной стрижкой; семнадцатилетний и дурной или в двадцать четыре серьёзный и взрослый; по-летнему солнечно тёплый или зимне-холодный; небрежный кореец или лощёный англичанин.       Каждый миллиметр, каждая клеточка тела, каждое чувство и всё, что кроется в одном человеке. Всё, что прячется в Чонгуке. Всё принадлежит Тэхёну.       ― Я думал, ты не читал, ― признается Тэхён, не отрывая взгляда от маленькой буквы на чужой груди. ― Я таким идиотом себя считал, когда писал всё это, а, оказывается, я и правда идиот, потому что считал, что тебе плевать.       ― Это ничего, ― Чонгук вплетается пальцами в тэхёновы волосы и успокаивающе массирует, ― всё в порядке, Тэ. Я люблю тебя. Я скучал, и я люблю тебя.       А потом, словно очередной взрыв и впущенный в стены театра сквозняк, медленный поцелуй, когда Чонгук слегка наклоняется и вжимается своими губами в тэхёновы. Старший издаёт судорожный выдох, и пальцами скользит по груди, чтобы потом обхватить ими шею и вжаться в чужое тело в немой просьбе никогда больше не отпускать. Чонгук целует медленно, но глубоко и мягко, словно пытается познакомиться с этими губами заново. Когда-то они могли целоваться часами, и весь мир казался неважным, а теперь, спустя семь лет, мир всё ещё кажется неважным, когда они вновь целуются.       Вкус мятной зубной пасты на тэхёновом языке смешивается со вкусом арбузной жвачки Чонгука. Его губы тёплые, мягкие, не в пример огрубевшим губам Тэхёна, которые он вечно грызёт из-за нервов. Язык ― тёплый и мокрый ― скользит у Тэхёна во рту, проходится по кромке зубов и потом ― по нижней губе, заставляя издать полувыдох-полустон. Так чертовски правильно.       Чонгук целуется совсем так же, как прежде, и Тэхёну кажется, что ему вновь семнадцать. Вот он ― неловкий, стеснительный мальчик, который ничего не боится рядом с одним лишь Чонгуком. Они беззаботные и счастливые, ужасно влюблённые и наивные, глупые дети, у которых вся жизнь впереди и огромное будущее. Совместное и, конечно, счастливое.       Они, тогда ещё не знающие, как сильно разбросает их жизнь в разные стороны на целых семь лет, улыбаются в поцелуй и жмутся ближе. И у Чонгука словно снова длинные волосы, и от него как будто бы опять пахнет овсяным печеньем и домом. И его руки всё ещё тёплые, ласковые, до боли родные обнимают крепче, а сам он шепчет на ухо какие-то глупости и целует туда же, мягко проходясь губами по мочке, а потом ― по линии челюсти.       И всё именно так, как должно быть.       До тех пор, пока в кармане у Тэхёна не начинает настойчиво звонить телефон, оглушая стандартным рингтоном.       Как чертовски жаль, что жизнь всё ещё не сказка.       ― Ответь, ― Чонгук выдыхает на ухо, немного отстраняясь, а Тэхён продолжает цепляться за его плечи. Отпускать чертовски страшно, и этот телефон, настойчиво звонящий, совсем не добавляет уверенности.       ― Не хочу, ― хрипло в ответ, с тяжёлым дыханием и слабыми коленками.       ― Вдруг что-то важное?       ― Что-то важнее, чем ты?       На лице Чонгука цветет мягкая улыбка, а телефон замолкает. Всё это на жалкую минуту, за которую Тэхён успевает ещё раз быстро поцеловать парня перед собой, а затем телефон снова звонит, и он тяжело вздыхает.       ― Ответишь? ― Чонгук откровенно посмеивается, наблюдая за мученическим выражением лица Тэхёна, и жмётся к нему ближе, чтобы потереться носом о щеку и оставить там ласковый поцелуй. ― Я никуда не исчезну, честно.       ― Ладно, ― сдаётся и всё же лезет ладонью в карман, чтобы достать телефон.       Хэрин.       Конечно. Почему она такая настойчивая только когда это совершенно не нужно?       Чонгук улавливает, как раздраженно вздыхает Тэхён и спешит успокоить. Оставляет всюду маленькие поцелуи, и Тэхён млеет настолько, что совершенно забывает о крошечной детали: о том, что у него есть девушка, он Чонгуку не сообщил.       И, ладно, всё происходит немного сумбурно, потому что Тэхён не успевает сделать звук телефона потише, и Чонгуку прекрасно слышен женский голос из трубки, возмущенный и явно недовольный, а после ― мягкий, ласковый, явно переживающий. Он замирает, а Тэхён теряется и совсем не соображает, что именно происходит: всё ещё немного пьян, и от поцелуя кружится голова.       Тэхёну удаётся успокоить девушку только спустя две минуты, и к тому времени, как он заканчивает разговор, Чонгук уже от него отстраняется и отходит на целых два шага ― отвратительно огромное расстояние. Старший смотрит непонимающе, пока убирает телефон в карман, а после трёт уставшие глаза. Чонгук же хмурится.       ― А Хэрин ― это?..       Чёрт.       Вероятно, Чонгук должен был узнать об этом совсем не так и вовсе не в этот момент, потому что три минуты назад всё было слишком хорошо, чтобы вот так это разрушить. Тэхёну не хочется ничего рушить, не сейчас, когда они только-только обрели какой-то хрупкий мир между ними.       ― Она… моя девушка, ― Тэхён замечает, как опускаются плечи младшего, и на его лицо ложится тень. ― Чонгук, подожди, только не надумывай ничего. Пожалуйста, выслушай меня.       ― Выслушать? ― усмешка неприятная, с горечью. ― У тебя есть девушка, и ты только сейчас решил сообщить мне об этом?       ― Потому что это ничего не значит. Мне жаль, что я не сказал раньше, и ты узнал об этом вот так, но я просто не считал это важным. Хэрин просто…       ― Просто твоя девушка, я понял, хён. Не утруждайся, поговорим утром, ладно? Я постелю тебе в спальне.       Видеть спину Чонгука сейчас неприятно. Тэхён чувствует, как всё снова ломается, и как у него в груди что-то ломается тоже. Ему не нравится смотреть, как уходит Чонгук, потому что это словно картинки из прошлого, которые никогда не должны повторяться. И это ядовитое «хён» бьет куда больнее, чем можно было бы предположить.       ― Чонгук, ― цепляется за последние попытки, пальцами ― за рукав чужой рубашки.       ― Что? ― и всё же оборачивается, чтобы посмотреть через плечо.       Я люблю тебя.       Я знаю, но иногда одной любви мало.       ― Нет, я… Ты прав, поговорим утром.       Тэхён улыбается грустно. Неподдельно и искренне.       Чонгук не улыбается вовсе и выходит из ванной так, словно это не он целовал Тэхёна так отчаянно минутами ранее.       Люди порой совершают ошибки, о которых потом жалеют. Пожалел ли Тэхён о том, что начал встречаться с Хэрин? Нет, конечно, это вовсе не то, о чём он стал бы жалеть, потому что, как бы там ни было, девушка не была в чём-то виновата. Но о том, что не поговорил об этом с Чонгуком сразу, жалел сильно.       Просто это и правда казалось неважным. Хэрин была другом, но никогда ― любимым человеком. И как теперь донести это до Чонгука, не совсем понятно.       Может быть, скидывать маски было слишком рано? Может быть, не стоило жечь театр и так торопиться?       Тэхён засыпает долго и с тяжелыми мыслями, и только думает о том, как объяснит всё утром Чонгуку и к чему они смогут прийти. Чужая огромная кровать не согревает, и он дрожит, заворачиваясь в одеяло. Ему хочется к Чонгуку. Невыносимо.       А на утро Тэхён просыпается в квартире один. На тумбочке ― крепкий кофе и сложенный лист бумаги.       Прости, что оставляю тебя одного, но мне нужно уехать по работе. Возьми такси, а ключи оставь у консьержа. Мы поговорим позже, мне нужно немного времени. Я напишу тебе.       Чонгук.       Чонгук.       Просто Чонгук. Снова чужой, снова холодный и снова тот, которого Тэхён совсем не знает.       Возможно, прошлая ночь была просто сном и, если так, Тэхёну хотелось бы не просыпаться вовсе.