воздух, которым невозможно дышать.

Если вы спросите, что Скарамуш уже в третий раз делает в квартире Чайльда, то не получите точного ответа. Он всегда старался бежать от постоянных клиентов раньше, чем влюбится в них, но этот раз явное исключение. Презерватив, полный спермы, выброшен в мусор, они оба всё ещё голые, а Чайльд внимательно рассматривает бледное лицо. Выглядывается в синие глаза, ведёт пальцем по пухлым губам и заостряет внимание на тонкой шее. — Тебе нравится удушение, так ведь? — с усмешкой спрашивает он. — Нравится. Правда нравится. Нравится грубость и жестокость, нравится чувствовать себя слабым. Хотя, Скарамуш и так очевидно слабый. Чайльд видит это. Видит шрамы, пустой и тусклый взгляд и отсутствие хоть какой-то заинтересованности в нём. Хочется понять, узнать причину, докопаться до самой сути этой пустоты. Чайльду почему-то становится не плевать, хотя это, казалось бы, просто один из десятков таких же мальчиков на один раз, такой же, как они все. Но Скарамуш цепляет. Своей стервозностью, своими дерзкими ответами, своей болезненной внешностью, своими откровенно мазохистскими фетишами. Скарамушу же почему-то не плевать, кто будет трахать его в очередной пятничный вечер. Подтянутое тело и рыжие волосы казались до ужаса привычными, не хотелось смотреть в чужие, не такие голубые, глаза, не хотелось цеплять взглядом очередную веснушку на щеке или на загорелом плече. Но сближаться, говорить что-то кроме: «с тебя двести баксов», было страшно. Непозволительно и ни в коем случае недопустимо. — Ты употребляешь. Слова падают на Скарамуша ледяная глыба. Чайльд подмечает очевидную вещь, за которую цеплялись все постоянные клиенты. Пытались помочь. Говорили что найдут рехаб. И пропадали. Чайльд сделает так же. Но Скарамуш ведётся и кивает: — С шестнадцати. Только не пытайся помочь. Не получится. — Почему? Парень закатывает глаза. Почему употребляет? Потому что был абсолютно безмозглым в 16. Почему не получится? Скарамушу не нужна помощь. У него нет цели бросить, начать жить как нормальный человек и так далее. Он понимает, что скоро умрёт либо в своей тусклой квартире, либо в чужой, хорошо обставленной и дорогой, либо в канаве. А может и в скорой, которую вызовут соседи или очередной противный мудак, прямиком в больницу. Или в больнице. Всё равно умрёт. Рано. Без «или поздно». — Потому что, — легко отвечает Скарамуш. — Куришь траву? Можно я у тебя покурю? Не дожидаясь ответа, он скручивает косяк, открывает окно и поджигает его, накрывая ладонью. Курит. — Эй, — смеётся Чайльд, — я не разрешал убивать себя в моей квартире. Но вообще ладно. Кури сколько угодно. И всё же, зачем тебе это? — Бывший подсадил. Он ебанутый был, а я в шестнадцать не умел думать. А теперь как-то и не хочется бросать. С наркотиками проще. С моей работой по другому никак. Ты думаешь, это реально трахаться с тридцатилетними мужиками без наркотиков? Чайльд на секунду хмурится, вдумываясь в слова Скарамуша. Он толком и не думал, что у него могут быть куда более противные клиенты, с которыми сложно просто контактировать на трезвую, а тем более трахаться. — Но это же порочный круг. Ты спишь с мудаками из клубов за наркотики, потому что не можешь спать с мудаками без наркотиков. Не думаешь, что можно сменить работу, чтоб не пришлось употреблять перед ней? — И куда я пойду? Чайльд, спасибо, что играешь в психолога, но мне это не надо. Я — дно общества, а ты вполне успешен. Моя задача потрахаться с тобой, твоя — дать мне денег. Мы не друзья. Не любовники. Я для тебя просто мальчик на час. В комнате воцаряется тишина. Скарамуш тушит косяк и выкидывает окурок прямо в окно. Чайльд следит за каждым аккуратным действием: как Скарамуш снимает халат, надевает свою одежду, расчесывает пальцами волосы и с тяжёлым вздохом садится на кровать. Чайльду хочется рассмотреть чужие чёрные широкие зрачки, но парень, как назло, отводит глаза. Он снова вздыхает и продолжает: — Ты же понимаешь, что у меня даже полного среднего нет? Я бросил школу в начале одиннадцатого класса, когда меня бросил бывший. Я сбежал из дома после этого и… Не важно. В любом случае, ты не поднимешь меня с колен вот так просто. Наркологи пытались и у них ничего не вышло. Мать пыталась искать меня после побега, но как только мне исполнилось восемнадцать забила. Я сейчас не пытаюсь давить на жалость, просто мысли объективно. Ты не супергерой. Чайльд тяжело вздыхает и кивает. Зачем ему вообще спасать какого-то наркомана? И так проблем в жизни хватает. Скарамушу девятнадцать, но он уже буквально на дне социума. Колется, торгует телом, не учится и почти не живёт. Ходит бледный и почти прозрачный как труп. — Ладно, — кивает Чайльд, — сейчас отдам деньги. Скарамуш встаёт и тянется за купюрами. Он быстро натягивает пальто и прощается с клиентом, ещё долго думая о его словах. Возможно, он сколько угодно будет считать и говорить, что помощь это не для него, но на самом деле почувствовать здоровым и трезвым хотя бы на секунду хотелось до невозможности. Чайльд кажется таким безопасным вариантом, хотя они знакомы всего три недели. И пускай, что все предложения о помощи могут быть лживыми. Но Чайльд выглядит честным. Так искренне сочувственно смотрел, когда Скарамуш говорил о своей зависимости. Но... Есть ли в этом смысл?