Не сойти с ума

Мы то приехали в столицу, это да. А столица в отместку беспардонно залезла в нижнее белье. Волчонок тянет за рукав. Я выныриваю из болота и, глотнув воздуха, смотрю на него. Попадаю мимо, приходится опустить взгляд. В форме берсерка он выше меня будет, а как человек — обычный ребенок, по границе нормы. Сколько ему? Пятнадцать? Тринадцать? Кажется. Не помню. Но явно немного. Когда тебе пятнадцать или даже двадцать, кажется, будто ты уже взрослый, уже полжизни позади. И все вешают на тебя всякое взрослое. Брак, наследство, встречи. В пятнадцать я пил, не выходя из запоя; кое-как еще смыслил, но уже и не помнил, который день. И был таким серьезным, несчастным, взрослым. И тринадцатилетние мне казались далекими детьми. А потом мне стало сорок. И оказывается, что и трети жизни тогда не прошло, что я и тогда был маленький, глупый и беззащитный, совсем зеленый. Что в тринадцать, что в пятнадцать. Разницы большой между этим нет. … Тьфу. Так. Волчонок. Лок, кажется. Я его едва узнал: за последние двадцать лет если кто и изменился больше всех, то это дети. Дети, попавшие на войну. Она пришла к ним домой, а они не успели ни напасть первыми, ни спрятаться. Да и прятаться, в общем-то, было уже негде, кроме как в эпицентре бури. Он стал тогда уже совсем большим и потрепанным, как половая тряпка, и все за панком и остальными тащился. Вот сейчас, казалось бы, мне восемнадцать, ему — тринадцать. Такие разные, но одинаковые. А когда оба в четвертом десятке, то все одно. Вот только ему снова тринадцать. В то время как мне все еще сорок. А панку всегда семнадцать. Кхм. Опять думаю. Слишком много думаю. Думать мне нельзя. Это вредно. — Хочешь, чтобы я его взял к себе? — я хмурюсь — магесса кивает — волчонок смотрит большими глазами побитого щенка. Таких и топят в ведрах, а они все так же грустно смотрят, и не кусаются, и последний миг растрачивают просто так. — Мисс, а мне это зачем? Ну вот правда. Зачем мне ребенок — за просто так? Да будь он трижды героем, он ребенок панка в крайнем случае. А я к этому отношения не имею. …Или имею. Если я теперь с ним, вроде как. Если с ним, то, видимо, и со всеми остальными. Это не очень хороший расклад. Они же все, более того, Живые. Хм. … Эти двое — Живые — прицепились мертвой хваткой и не пускают. Кто же знал, что если зайти в темный переулок, то тебя не ограбят или убьют. А прижмут к стенке с просьбой взять кого-то под опеку. Сама брековская кронпринцесса. Волчонка. Как рано, однако, встретились… Ха-ха. Я просто хотел уйти от толпы. И показать панку что-нибудь забавное в черте города, как и обещал. Но, видно, не судьба. Вечно получаю противоположное. … — Он не будет попадаться Вам на глаза, молодой мастер, — о нет, я же уже почти согласился. А ты все портишь этим поганым «молодым мастером». Ну кто тебя научил? Панк? Старик? Не видать ему тогда прибавки к зарплате. Да и не то чтобы я правда решился бы написать письмо… — А мы не расскажем никому о Вас, — она улыбается так хитро, как только принцесски с убийством на уме могут. Выглядит угрожающе, учитывая биту в руках. Но у меня есть панк. И этот — Боже — несчастный статус «молодого мастера». Так что она не ударит. К тому же ей не нужно лишнее внимание. Только сбежала, а так ее со скандалом выдадут Бреку обратно. Поэтому-то и ищет опекуна волчонку, потому что сама скитается, едва питаясь на сомнительных авантюрах. На одной такой и нашла волчье племя. Вот только я бы предпочел опекуном не становится. Я не то чтобы против его присутствия. Но не когда он фактически висит на мне: фигурально, финансово… и буквально. Как сейчас, на рукаве. Дьявол, отцепился бы для своего же блага… Я прикрываю рот рукой и часто-часто моргаю. Так, дама и прочие, сейчас меня совсем не метафорически вывернет, если продолжим. Как странно. Ничего больше нет. Только тошнота, и голова легковатая и морозная. Нет, все-таки панк — и правда проклятая панацея. Или его Она боится. Но если признать это правдой, придется задавать вопросы и искать причину. Слишком муторно. Волчонок только сильнее сжимает рукав и тянется куда-то своими ручонками. И весь дрожит, как осиновый лист. Хуже всего, что дрожь эта и на меня передается. Вот отстал бы, повис бы на магессе — был бы молодец. А так совсем не помогает. Вот кто помогает, так это панк. Я чуть ли не подмахиваю воздух рукой к носу, чтобы надышаться его запахом. К тому же он расцепляет пальцы волчонка, отводит на пару шагов, а сам занимает его место. Поддерживает под руку, но так, чтобы можно было и склониться, и не заблевать никого; и в придачу запахом окружает. Красота. — Молодой мастер, — вот это — не красота. Но ладно, раздражение тоже помогает, выводит из себя и из тошнотворного состояния. И он это прекрасно знает, панк, я ведь просил себя так не звать — и он не звал. — Заткнись, — на этот раз моя очередь на ком-нибудь повиснуть. Потому что ноги уже не собираются меня держать. С одной стороны, от присутствия панка, безусловно, лучше. Это оспаривать глупо и никто не собирается. С другой стороны, я совсем что-то раскисаю. И без него не могу. … Ну. Что ж. Раз без него никак, то и вопроса не стоит, получается. Вот и все. Хорошо. С этим разобрались. Тошнота тоже отступила. — Рон, — старик — из ниоткуда — вкладывает бутылку вина в протянутую навстречу руку. Молодец. Уже все знают, что делать, и делают оперативно. Все — это команда по спасению моих внутренностей внутри. А не эти болванки, остолбенело качающиеся на ветру. О, вино абсолютно вкусное. Вот в чем заключается вся прелесть жизни. И я опять чуть им не захлебываюсь. Кхм, кхм. Нужно быть осторожнее… Я вытираю рукавом губы. Магесса смотрит странно. Ну конечно, я же «молодой мастер», пусть и ублюдок. Видимо, слух о том, что ублюдок еще и сумасшедший, пока дальше графства не распространился. Лучше бы ему быть побыстрее. Потому что всем куда удобнее, когда уже известно, чего ожидать. — Разберись с ними, — все общение с Живыми пусть так и останется на панке. Особенно с очень тактильными Живыми. Нечего меня лапать. Руку жжет. И ткань липнет к вскипевшей коже. Это нехорошо. Потом ни за что не отмоешь, а мне в этом еще ходить. — Прогнать их? — нет, ну, прогонять необязательно. Если колется забрать всяких под свое крыло и пойти геройствовать, бери. Я же знаю, что ты на каждого обделенного голодным сердцем смотришь. Да и не только панк. Много таких людей. А потом еще говорят, что добряков не бывает… — Как хочешь, — если хочешь, оставляй — поместье не обеднеет, я при нашей первой встрече это уже говорил; если хочешь, прогони к чертям собачьим, но тогда пообещай, что и без них я доберусь до мудака. Я сажусь на землю, пока панк отходит переговорить с магессой с волчонком. Та его мамочку чуть ли не изображает. Как минимум старшую сестру. Но будешь привязываться так к каждому встречному — долго не протянешь. Трава мокрая, холодная. Это не то утренняя роса, не то туман, не то кровища. Главное, что чужая. А остальное значения не имеет. Хм. А ведь если чужая, то тогда высохла бы давно. Уже несколько дней должно было пройти с теракта, если память мне не изменяет. Неужели так много ее было? Хм. …Хм. На войне кровь не засыхает. Не успевает. Значит ли, что война уже началась? То самое начало, которое я не застал? А ведь теракт на главной площади, да еще и во время выступления правящей семьи — сильное заявление о себе. Они определенно произвели выгодное первое впечатление. Но и оно не показывает всех возможностей людей, которые вели войну на целом континенте. Двадцать лет. И против союза всех остальных — и победили. Удивительно. Ха-ха. Ну что ж, мудачье, тогда наша встреча куда ближе, чем мне казалось. Если оставляешь хвост, то должен знать, что на него могут наступить. Мех экзотических животных, вроде людей, на черном рынке дорого продается. И скоро войдет в моду.