permission to exist

Юнги неспешно наворачивает второй кусок торта, изредка поглядывая на соседа. Тот выглядит непривычно для устоявшегося образа — весь побитый и по-домашнему неопрятный, растрепанный, а еще до усрачки вежливо-дружелюбный. — Как тебя зовут, кстати? — спрашивает. Юнги жует и перекатывает на языке шоколадную сладость. Вкусно. Он прикрывает глаза и присербывает кофе: все-таки жрать торт не запивая — не такая уж хорошая идея. Кофе оказывается чертовски идеальным. Юнги тихо стонет от удовольствия и стекает вниз по стулу, вытягивая первую гласную имени: — Юнги. Мужчина понимающе улыбается, едва приподнимая уголки губ. Лицо смягчается, и мрачные тучи словно ненадолго рассеиваются. — Наслаждайся, Юнги. Не зря же я эту махину покупал, — неопределенно машет в сторону кофемашины. — Я Чонгук. Юнги неопределенно мычит, а проглотив, отстраненно говорит: — Поздравляю. Выпрямляется. Продолжает наворачивать торт, краем глаза замечая, что Чонгук наконец сдается: перестает прожигать дыру в десерте и берет себе кусок. Видя то, как разбито выглядит Чонгук, фигурально и буквально, Юнги резко перестает хотеть подправить его идеальный внешний вид. Этот человек — близнец недобизнесмена, которого он раньше видел. (Почему-то сосет под ложечкой. Это что, жалость?) Чонгук походу и сам неплохо справляется с этим. Ну. С разрушением. Юнги молча доедает торт, стуча ложкой о тарелку, собирает посуду и идет к раковине. Включает воду. После первой вымытой тарелки Чонгук удивленно на него смотрит и опоминается: — Не надо! — выходит слишком громко для затянувшейся тишины. — Оставь, я сам. Юнги жмет плечами, вытираясь подбородком о толстовку (сунул ложку в струю под неудачным углом), и закрывает кран, снимает резиновые перчатки. И тогда, когда Юнги стоит в прихожей, обуваясь, Чонгук пытается впихнуть ему остатки с собой, хватает за запястье. Юнги смотрит на него с холодком и цедит: — Вы ко мне пристаете? Чонгука будто холодной водой обливает, он делает шаг назад. Плечи поникше опускаются. Выглядит он также болезненно уязвимо, как и Чимин, которому нагрубил (ли?) Юнги. Только глаза у Чонгука, смотрящие теперь будто сквозь, в отличие от Чимина, совсем сухие, матовые почти. Он не знает, дело ли в недостаточной увлажненности склеры с роговицей. Юнги в эмпатию не может. У Юнги, в целом, каждый день — фиолетовый. Юнги в других копаться не хочет — ему бы у себя внутри навести порядок. Тем не менее, отбирает контейнер с оставшимися кусками, нетерпеливо скидывает натянутую обувь и идет к холодильнику, ставя его внутрь. Возвращается, вновь надевает кеды, достает блокнот, карандашом пишет комбинацию цифр. Протягивает оторванный листок, слегка ударяя Чонгука в грудь. Тот едва слышно скулит (неужели били не только в лицо?), но бумажку в руки берет. На губах мужчины застывает неозвученный вопрос, Юнги его опережает: — Глухаря скиньте. И торт не выбрасывайте. Доем позже. Не прощаясь, выходит и закрывает за собой дверь.