permission to exist

Духота оседает неприятной пленкой конденсата на шее и пояснице в маленьком островке относительной суши зонтика-преграды от бушующей стихии. Ливень крупными каплями отскакивает от горизонтальных поверхностей, дробясь на составные части. Падающая вода бликует от пробивающихся лучей скрытого грязно-серыми тучами солнца. Выходит красиво, даже завораживающе. Чонгук удивляется, как еще его обувь не расклеилась, — воды на земле столько, что лужи аж по щиколотки. Собеседование — полный провал. Не стоило, наверное, вчера пить как в последний раз. В голове сплошная чушь, мешающаяся с инженерной терминологией. Ощущение такое, словно, как в студенческие времена, учил весь материал за пару дней до сдачи, а потом начинал путаться в определениях и наугад подставлять одно к другому. Как неправильные детальки паззла. Как ключ с неподходящими зазубринами. Не стоило, наверное, громить все на старой работе. Теперь по профессии он вряд ли устроится. Смешно, до какой степени злопамятны и уязвимы люди. Он ведь абсолютно такой же. Заходит в кофейню, отряхивая зонт у порога. Здоровается с замученной, но все еще приветливой молодой сотрудницей. Заказывает раф и чизкейк. Забирает только раф со словами «это вам, доброго вечера», получая благодарную улыбку в спину. Отпивает немного кофейного наслаждения и выжидательно смотрит на циферблат часов, когда сидит за столом, скрестив ноги. Чонгук знает очень много пунктуальных людей, но таких, как Ким Сокджин, никогда не видел. Дверь распахивается ровно с пересеченной секундной стрелкой отметки в «00» и помещение будто наполняется невиданным лоском. Джин словно модель с обложки, лощеный, статный и невероятно красивый. Чонгук бы задумался о том, чтобы пригласить его на свидание, но жуть как не любит педантов и положение любовницы. А Сокджин до жути педантичный семьянин. — Заждался? — участливо интересуется Джин, сразу находя его. Кланяется. Чонгук вскидывает на него скептический взгляд и хмыкает, ставя чашку на блюдце. Кофе даже на градус не успел остыть. — Какого ответа ты от меня ожидаешь? Джин мягко улыбается, вешая плащ на вешалку поблизости. — А ты не меняешься, Чонгук. Я рад. Джин отходит к стойке, заказывая себе эспрессо. — Ты подумал насчет моего предложения? — спрашивает, когда возвращается и ставит заказ на аккуратный столик. Чонгук одобрительно мычит, отпивая еще глоток, и задумчиво пялится кофейно-молочную гладь, ловя свое колыхающееся отражение. Зудящая на поверхности языка мысль вырывается бесконтрольно: — Так странно работать инженером-проектировщиком, а потом уходить на должность хореографа-постановщика. — Странно ровно настолько, насколько было странно оканчивать хореографический колледж, а потом сменить курс на инженерию. — Туше, — Чонгук прикрывает глаза и откидывается на мягкую спинку кресла. — Образование и опыт у тебя имеется, — продолжает Джин, — по сути, тебе нужно проектировать не здания, а танец. — Спасибо, что разжевал. Что бы я без тебя делал, — яд в его реплике по урону как комариный укус. Джин едва слышно звякает кружкой, ставя ее. Пристально и критично оглядывает собеседника. — Готов поспорить, сам еще можешь дать фору моим ребятам. Так-то он, может, и даст. Сможет технично и отточенно исполнить все танцевальные элементы. Танцами он все это время занимался, просто не так плотно, как раньше. Наверстать — не проблема. — Я вышлю тебе планируемый концепт и музыку. Осилишь до понедельника? Я бы хотел, чтобы ты уже на следующей неделе показался. Чонгук вздергивает бровь, покусывая внутреннюю сторону щеки. — Договорились, — и протягивает ладонь для рукопожатия. Джин стискивает ее крепко и легко улыбается, довольный так называемой сделкой. Приобнимает на прощание после незамысловатой беседы в процессе распития кофе, поспешно собирается к семье. Уголки губ Чонгука дергаются: его и сокджинова посуда аккуратно сложена на подносах, составленных в один, использованные салфетки, он уверен, уже лежат в урне. Он уже говорил, что Джин — чокнутый педантичный засранец? Наверстать, как упоминалось раньше, не проблема. Проблема — опускающиеся руки и слабая привязанность к танцам, чисто как к огромной части прошлого, которую будет жаль забыть. Больше ничего не сможет вызвать у него такую бурю в душе, как профессия, которую он страстно любил. Из-за которой в его жизни партнеры надолго не задерживались, чувствуя конкуренцию. Фантомные слезы больше не будут жечь его сухие глазницы. В неполные тридцать Чонгук остается совершенно одинок, помимо любви к делу, которым занимался, растеряв еще и остаточное достоинство. Он окончательно его просрал, когда решил выпотрошить душу наизнанку прямо посреди бардака и шепотков напуганных сотрудников.