permission to exist

Чонгук уже и вспомнить не может, когда в последний так смеялся: Юнги ужасно забавный, когда отфыркивается от его рук, как кот, наглотавшийся шерсти. Просто находка для энтузиаста: растрясти такого кадра на эмоцию чего-то да стоит. И Чонгук весь вечер ходит, искрясь чистым ребяческим озорством, когда подтрунивает над ним и видит обычного злобного и огрызающегося подростка, шипастенького такого, а не игрушку, застывшую с пришитой улыбкой и матовыми глазами-пуговками и стоящую на магазинном прилавке, у которой внутри только какая-то сплошная набивка. Он же ведь его зеркальное отражение. Только помладше. Чонгук такая же игрушка, только сшитая и посаженная на всеобщее обозрение насильно. Такие пустые глаза, как у Юнги, он видит каждое утро в зеркале собственной ванной комнаты. Когда наедине сам с собой торчит в квартире и в бессильных попытках заставляет себя поехать на работу. Когда Юнги, раздражая зрительный нерв своим присутствием, беспардонно не валяется на всех поверхностях его дома, как Мебиус. Только от Мебиус шерсти — ткать ковер можно и на воротник куртки останется. От Юнги — фантомные защемления нервов в груди, которые без помощи умелого ткача сплетаются в огромные и неаккуратные узлы. Юнги, который теперь чуть роднее, чем возможные младшие братья, когда на самом деле сам Чонгук — единственный в семье. Без семьи. Поэтому ли хочется знать, как он себя чувствует и хорошо ли поел? Устает ли от занятий и не нужна ли ему помощь? Поэтому ли хочется поддержать во всех начинаниях, даже если про себя Чонгук будет думать: «господи, что за чушь»? Как же хорошо, что он его нашел, что он приготовил торт, ему расквасили лицо, и Юнги сидел на лавке у подъезда. Он действительно счастлив, что нашел его. Потому что каким-то неведомым образом эти личности-минусы, приложенные друг к другу, дали плюс. Чонгуку в принципе хорошо всегда, когда Юнги приходит, если быть совсем уж честным. Даже когда тот целый вечер молчит, когда в магазин приходится ходить по несколько раз на дню, когда у Чонгука затекает все тело из-за того, что он уже прописался на диване. Хотя, на секундочку, это он хозяин квартиры. Чонгуку бы опасаться его нездоровой тяги к общению. Вербальному и не очень. Говорят, если будешь всматриваться в бездну, то она начнет всматриваться в ответ. Ну, кажется всмотрелся. Нихерово так всмотрелся, аж по самые гланды. Но там даже ничего, симпатично и цивильно. Чонгук все еще прекрасно помнит про то, кто он, а кто Юнги. И в каких местах временного отрезка находятся их А и Б. И несмотря на то, что Юнги делает его намного счастливее, чем он есть на самом деле, что, возможно, это бессовестное и пьянящее лопающимися пузырьками высокоградусное счастье будет с охуеть какими серьезными последствиями, он не будет рассматривать его в романтическом плане (или, как минимум, приложит к этому все усилия) — не сейчас уж точно. Может лет через, мм, сто. Подарить свои чувства этому мальчику, взвалив бремя на его неокрепшие плечи, он даже под угрозой расстрела не решится. Хотя может под угрозой расстрела — и решится. А заботу подарить или игрушку из Макдоналдса — это всегда пожалуйста. Однажды под конец марта Юнги интересуется: — Чонгук, можно у тебя остаться? Он ловит дежавю и прячет смешок в кашле. — Чего спрашиваешь? Это не ты, по-твоему, у меня торчишь чуть ли не каждый день? — в притворном удивлении спрашивает Чонгук, скептически его оглядывая. Скрещивает руки на груди. — Или я тебе запрещал когда-нибудь? Я ж твое сидение на моей шее, считай, поощряю. Ножками не забывай болтать только, когда совсем скучно становится. И тогда Юнги заставляет его охуеть и не выхуеть еще раз за короткое время, говоря ну с очень серьезным выражением на лице: — Насовсем. Чего? Нет, ну действительно, чего? Он, может, ослышался? — Ишь чего удумал, — и сводит все в шутку. А самому хочется волосы на себе рвать. Ну как, каким, блядь, образом он до такого докатился? — А что меняется? — осторожно задает вопрос. Так, будто ступает по минному полю: шаг влево, шаг вправо — и подорвет, не оставив и мокрого места. Чонгук надломленно улыбается. — А то, мой дорогой дружочек, — последнее он говорит с особенно явным нажимом, — что за квартиру плачу я, а значит квартира моя. И я хочу иногда спать на кровати. — Говно причина, — недовольно буркает Юнги. Откидывается спиной на мягкий матрас на кровати, оставляя свои ступни греться между ляшек Чонгука — не май месяц, все-таки. — А ты вопросы поумнее задавай, может отвечу по-другому. Чонгук, не раздумывая, хватает его ледяной рукой за икру, фиксируя, и щекочет голую пятку. Отвлекая. Заставляя обкладывать себя и каждый сантиметр комнаты ругательствами, вырываться и орать, выпучив глаза. Смеяться и в слезах умолять прекратить. Забыть. Лишь бы снова не заводил эту тему, потому что тогда заведется с пол-оборота уже Чонгук, по-серьезному и с последствиями. Не хочет он ругаться с Юнги. Хороший малый, хоть его мать и окружение так не считают. Терять его желания нет совершенно. Остается надеяться на чужое благоразумие? Чонгук очень хочет думать, что оно крепче хлипкой спички.