Silent night

Сэм Уилсон устал. Он полтора часа потерял в пробке и жалеет, что не согласился долететь на вертушке куда поближе. Но нет. Не хотел напрягать пилота, а ведь предлагали. Сэм очень хочет спать. Он хочет добраться до родной прекрасной кровати с ортопедическим матрасом, обнять подушку и залечь часов на десять. Ну хотя бы на пять. Сэм очень хочет спать. Очень. Это превосходная степень, это единственное, о чем он думает, захлопывая дверцу машины, поднимаясь по лестнице и практически вползая в квартиру. Сэм помнит, что у него нет ни сыворотки, ни старковских доходов, ни расширенной страховки, включающей стоматологию, но он не тратит время на чистку зубов или душ. Он просто сбрасывает кроссовки, идет к кровати, падает на нее лицом вниз и с блаженным выдохом засыпает. Он не планирует просыпаться в ближайшую вечность. Он совершенно точно не планирует просыпаться в ближайшие три часа. Он просыпается. Ему изредка снятся кошмары, господи, да покажите ему человека, который был на войне и никогда не видит кошмаров — Сэм потыкает его палочкой, потому что Сэм ебаный консультант сраного ВА, и он совершенно точно знает единственную причину, по которой солдаты не видят кошмаров. В принципе, Сэм привык от своих кошмаров просыпаться, иногда он привык просыпаться от шума (особенно после переезда в Нью-Йорк), иногда от жары. Не в этот раз. В этот раз его будит тишина. Тревожная. Зловещая. Сэм сонно думает, что тревожной и зловещей тишине не хватает тревожной и зловещей музыки. Тогда Сэм слышит первый «шурх», и сон уходит совсем. Шурх-шурх. Сэм перекатывается на спину, садится и открывает глаза. В комнате темно, рассеянный свет уличных фонарей ложится на стены и потолок узорами тюля. В комнате пусто, и он не понимает, что его разбудило, пока не переводит взгляд на дверной проем. Он сидит там. Он выглядит совсем как на мосту, на нем та же черная форма с множеством ремней, но уже нет маски. В его руке, скованной черной же кожей перчатки, нож, которым он чистит сочленения руки металлической. Шурх-шурх. Сэм тянется к телефону.  — Нет, — говорит Зимний Солдат не поворачивая головы. — Не-а. Ничего из этого. Даже не начинай. Сэм благоразумно убирает руку. Сэм вообще очень благоразумный малый, когда в одной комнате с ним всемирно известный убийца с промытыми мозгами. Вооруженный убийца. И невооруженный он. Самое время, чтобы быть благоразумным. Сэм откашливается. Лезвие срывается по металлу с противным лязгом.  — Хэй, — говорит Сэм. — Я хотел позвонить Стиву, ну, ты знаешь.  — Нет, — повторяет Зимний Солдат и поворачивается. У него запавшие, обведенные темными кругами усталые глаза, спутанные пряди вокруг лица и щетина, которой явно несколько дней. — Не-а.  — Слушай, — Сэм поднимает руки в примирительном жесте, — ты не в лучшем месте, я понимаю. Но Стив заботится о тебе, он будет рад тебя видеть, даже если…  — Я помню Стиви, — перебивает Солдат, нож возвращается к работе, словно его руки живут своей жизнью. — Не звони. Нет. Теперь он — твоя проблема. Сэм не понимает. Сэм не уверен, что хочет понимать.  — Ты пришел сюда… — начинает Сэм.  — Отвратительные бананы, — говорит Солдат, нож шурхает быстрее, аритмично, более нервно. — У вас, блядь, отвратительные бананы. Они несладкие, Сэм Уилсон, позывной «Сокол», цель четвертого уровня, уничтожить по возможности, они мерзкие на вкус. И дерьмовая музыка. Я не понимаю, как можно под это танцевать, я вообще не понимаю, как можно танцевать с женщинами, которые одеваются только в нижнее белье.  — Это… — Сэм медленно и осторожно нащупывает собственную руку.  — И, боже, блядь, эти люди на улицах! — Солдат закатывает глаза. — Они едят, Сэм Уилсон, позывной «Сокол», цель четвертого уровня, уничтожить по возможности, они постоянно, блядь, едят и фотографируются. Они фотографируют еду. Они фотографируют друг друга. Они фотографируют друг друга с едой.  — Ух! — Сэм щипает себя. Это больно. Он не спит.  — У них, блядь, есть специальные палки, чтобы фотографировать себя и еду с расстояния! — шепотом кричит Зимний Солдат, и Сэм ложится обратно, подтягивая под голову подушку и закрывая глаза.  — Возвращаться всегда тяжело, — говорит Сэм.  — Я очень обучаемый, — мрачно оппонирует Солдат.  — Не звонить Стиву? — уточняет Сэм.  — Я был бы очень благодарен, если бы Стиви не знал о моем визите, — протяжно и чопорно, трагическим шепотом. — Спасибо. Сэм слышит шурх. Сэм слышит ветерок. Когда Сэм открывает глаза — в комнате уже пусто.  — Я не понял, — говорит Сэм в пустоту, — почему он — «Стиви», а я «Сэм Уилсон, позывной и бла-бла-бла»? Ему, ожидаемо, никто не отвечает. Сэм закрывает глаза и засыпает снова. Сэм не планирует об этом никому рассказывать. Сэм уверен — это никогда не повторится. *** Когда это повторяется, Сэму хочется плакать, но он все равно никому об этом не рассказывает, потому что во второй раз он куда как менее хочет спать, а Солдат будит его куда как более настойчиво.  — Что? — сонно бормочет Сэм и пытается отбиться от ночного глюка подушкой, но теряет последнюю в неравной борьбе. — Боже! Блядь! Что?  — Как включается твоя кофемашина? — невозмутимо спрашивает Зимний Солдат, возвращая ему подушку.  — Блядь, — повторяет Сэм немного обреченно. — Сейчас, — добавляет он, взяв себя в руки и пытается нащупать штаны. Солдат дает ему штаны. Солдат очень внимательно наблюдает, как он одевается. Справедливости ради, отмечает Сэм по дороге на кухню, Солдат выглядит немного лучше. Цвет лица стал здоровее, круги под глазами меньше, но щетина превратилась почти в бороду, а волосы — в сальные пакли. Сэм не собирается комментировать это, спасибо вам большое. Сэм все еще хочет жить.  — Вот, — говорит Сэм демонстративно и очень медленно запуская кофемашину. Солдат кивает.  — У вас правда черный президент? — ни с того ни с сего спрашивает Солдат.  — Чего?! — почти кричит Сэм и набирает в грудь побольше воздуха. Он рассказывает Солдату, что людей нельзя называть «черными». Он рассказывает Солдату, что такое расизм и эйблизм, рассказывает про дискриминацию и современный, блядь, мир. Пока он рассказывает, Солдат успевает закончить кофейник.  — Ладно, — говорит Солдат. — Еще увидимся. И исчезает. Сэм остается стоять на кухне с открытым ртом и поднятой рукой, босиком, в одних штанах. Кофейник пуст, и Зимний — Ночной, блядь! — Солдат даже не вымыл за собой чашку.  — Мамочка говорила тебе, Сэм Уилсон, — бормочет он себе под нос, — не связываться с белыми популярными засранцами. Он моет кружку. Он моет кофейник. Остаток ночи он лежит без сна, подвергая сомнению все свои жизненные решения. Ему, прямо, есть, в чем сомневаться. ***  — Я думаю, что убил президента, — произносит над ухом бесплотный голос. Сэм просыпается. Сэм кричит. Сэм думает, что его посадят за соучастие.  — Это потому, что он… — начинает Сэм со смутным оскорбительным подозрением.  — Я только не помню, в какой стране, — с той же нездоровой задумчивостью произносит Зимний Солдат.  — Боже, блядь! — бормочет Сэм и снова закрывает глаза.  — Да, это примерно правильно, — слышит он сквозь сон. ***  — Ты знал, — слышит Сэм и стонет, натурально стонет, потому что во сне перед ним танцевала девочка со стоячим третьим размером, и он мог рассчитывать на продолжение, а в реальности у него был только убийца с металлической рукой и третьим размером разве что диссоциативного расстройства личности, — ты знал, что член теперь не имеет значения?  — Чтоблядь? — жалобно спрашивает Сэм и открывает глаза. Зимний Солдат нависает на ним, он чисто выбрит, с его волос капает вода и от него пахнет его, Сэма, гелем для душа. Сэм надеется, он использовал его бритву только для лица. Сэм все равно ее выкинет. Просто, на всякий случай.  — Я провел исследование, — заявляет Зимний Солдат. Он отходит и садится по-турецки на край кровати. Кровать жалобно скрипит, вместе с ней жалобно скрипит кожа штанов Солдата, но тот невозмутимо начинает вытирать волосы его, Сэма, полотенцем. Сжечь. Завтра же. На заднем дворе.  — Какое исследование?  — Про дискриминацию, — говорит Солдат. — Ты начал рассказывать про дискриминацию, и я провел исследование. Блядь, Уилсон, — Солдат сглатывает, пауза длится, словно он произносит все вот это вот «позывной, цель и бла-бла-бла», только про себя. — Блядь, Уилсон, — повторяет Солдат, — этот мир совершенно ебанутый! Сэм смотрит на Солдата, окидывает его медленным взглядом. Сэм вздергивает бровь и искренне, блядь, надеется, что это получилось достаточно саркастично.  — Да, ладно?! — преувеличенно изумленно восклицает Сэм.  — Да, — говорит Солдат. — Да! Ты понимаешь, член не имеет значения! У меня есть член, понимаешь, а я могу быть женщиной! — Солдат потрясает полотенцем, небрежно отбрасывает его на пол. — Как я могу быть женщиной, если у меня есть член, Уилсон? Сэм затрудняется с ответом.  — Сексуальность — это спектр… — начинает Сэм.  — Ладно, — говорит Солдат, — увидимся. И уходит в окно.  — Дослушай, засранец! — кричит Сэм ему вслед. Ему, ожидаемо, никто не отвечает. Сэму снится танцующая девочка. У нее стоячий третий размер, тонкая талия, широкая улыбка и очень, очень, очень длинный член. С утра Сэм не уверен, он ебанулся — или мир. Но Сэм готов признать, что спектр сексуальности не отвечает на некоторые вопросы.  — Как я могу быть женщиной, если у меня есть член? — спрашивает Сэм у своего супервайзера за обедом. Супервайзер давится кофе. Сэм вежливо извиняется. Он хотел бы услышать ответ. *** Сэм открывает глаза. Темнота смотрит на него, и Сэму хочется жалобно стонать, но это, блядь, бесполезно, потому что у убийцы ГИДРы в лице Зимнего Солдата могло включиться совершенно детское любопытство и жажда познания, но сочувствие выключенным так и осталось.  — Кофе? — спрашивает Сэм. Солдат салютует ему кружкой. Его, Сэма, кружкой. В какой момент он свернул не туда?  — Может, махнуть в Юту автостопом? — в воздух говорит Солдат, и Сэм давится слюной.  — Э-это…  — Уилсон, — Солдат делает глоток и смотрит на него проникновенно и убийственно, глаза блестят в темноте, — Уилсон, а почему в СССР в душе не заканчивалась горячая вода, а в Америке заканчивается? Сэм жалобно стонет. Сэму не стыдно.  — Ты потратил всю горячую воду?  — Нет, я не моюсь.  — Слава, блядь… — сонный мозг распознает слова, но не успевает за смыслом. — Стоп! Почему?  — Я думаю стать бездомным, Сэм, — Солдат допивает кофе, шумно втягивая в себя последние капли, ставит кружку на прикроватный столик и вытирает губы тыльной стороной металлической ладони. — Ты видел, сколько им подают? Сэм не видел. Сэм не уверен, что хочет знать.  — Боже, блядь, — говорит Сэм, наконец явно представив себе, как Стив наклоняется, чтобы пожертвовать двадцадку бездомному рядом с Централ Парком, и узнает своего обожаемого Баки. — Нет. Нет, блядь, ты слышишь меня?!  — Ты ограничиваешь меня в самовыражении, — невозмутимо констатирует Солдат.  — Боже, блядь, — повторяет Сэм, в голове которого Стив гонится за бездомным-Баки по крышам, разрушая пережившую читаури половину Нью-Йорка. — Самовыражайся. Смени одежду, покрась волосы, набей тату, сделай пирсинг, но, бога ради, найди работу, чтобы за это платить!  — Работу? — спрашивает Солдат и вздергивает бровь. — Хм, я не думал об этом. Сэм машет на него рукой и закрывает глаза. Стив в его голове горько плачет на окраине Нью-Йорка, Зимний Солдат злобно хохочет, забившись за мусорные баки неподалеку.  — Спасибо, Уилсон, — слышит он сквозь сон. Он не отвечает: «Всегда пожалуйста». Но Зимний все равно вернется. Он всегда возвращается.