Демет

«Самый ужасающий факт о Вселенной не в том, что она враждебна, а в том, что она безразлична. Но если мы сможем прийти к согласию с этим безразличием и принять вызов жизни в пределах смерти — сколько бы не расширял эти пределы человек — наше существование как вида может иметь смысл и подлинное удовлетворение. В бескрайнюю тьму мы должны нести свой собственный свет.» — Стэнли Кубрик

Реборн обыскивает всю комнату Скалла, находящегося на задании с Колоннело и Вайпером, пока не находит дневник. Глупый каскадёр спрятал эту вещь удивительно хорошо, но не достаточно. Не для него. …И события, описанные там, погружаю киллера в мир, далёкий от его понимания. В мир, где царило безумие. Меня зовут Джонатан. Джонатан Сайчес. Мне шесть лет. И сегодня я сжёг свою сестрёнку вместе с мамой и папой.

Из дневников Скалла ***ххх год, декабрь, 6 число***

Сколько себя помню, меня никогда не любили. Меня зовут Джонатан. Джонатан Сайчес. Мне шесть лет. И я — нелюбимый в семье ребёнок. Моя мама — Рейчел Сайчес, очень красивая женщина. У неё приятно пахнущие волосы и красивая нежная улыбка. Я давно её не видел, ведь мама никогда не улыбалась при виде меня. Сейчас она только кричит и ругается, а ещё постоянно пьёт из зелёной бутылки, или баночек цвета грязи. Мой отец — Роберт Сайчес, очень худой мужчина. Он лысый, с постоянно усталым взглядом. И он не ходит. Только лежит в кровати, или на диване, да смотрит в телевизор. Иногда он передвигается с помощью коляски. Папа часто говорит плохие слова, которые нельзя повторять (один раз меня ударили по губам, и оставили на три дня без еды. Я повторил плохое «запрещённое» слово), и кричит на маму, обвиняя её в чём-то. Мама в такие моменты разбивает бутылки и тоже кричит на папу. Я обычно не вмешиваюсь, ведь и мне достанется ещё. В нашей семье есть кое-кто ещё. Её зовут Анна-Мария — она моя младшая сестра. Худая, маленькая, с вылупленными серыми глазами и спутанными рыжими волосами. Я ненавидел её. Родители могли ударить меня, но при ней становились такими тихими, такими послушными… У Анны были тухлые рыбьи глаза, и сама она напоминала дохлую рыбу. Ненавижу рыб. Мама и папа всегда слушались Анну. Мы были очень бедной семьёй, и многое не могли себе позволить, но если это желала Анна… Мы могли голодать неделями, потому что Марию дразнили из-за какого-то платья. Ну конечно. Ей просто необходимо купить то платье. Даже если и старший сын ходит в одних и тех же вещах последние года два. Мне приходилось воровать. Даже если потом нам отключали свет или воду. Плевать, да? Ведь Анна-Мария хочет… У нас была взаимная неприязнь. Я не поддавался её чарам, и она бесилась, бесновалась от этого. В её «идеальном» мире, где она «принцесса» я непременно был злым колдуном, который одним своим существованием портил сказку. Мария могла воздействовать на всех. Все любили её, действительно не замечая как давно уже пахнет разложением, принимая это за цветение розы. А я ненавидел её, потому что всё своё недовольство она «выплёскивала» на меня. Моя младшая сестра настраивала детей против меня, настраивала случайных прохожих, будто мы не родственники, и я гнался за ней чтобы обидеть. Настраивала против меня родителей, которые морили после этого меня голодом. Я действительно ненавидел её. Постепенно нарастал внутренний «бум», который и лопнул шестого декабря. Нечто страшное вырвалось из моей груди, из моей головы, оно было обжигающе-тёплым… словно пыталось сказать «Вот оно я, я с тобой, я рядом, и я не причиню тебе вреда. Доверься мне, мы вместе от начала и до конца!»

…И я доверился

Оно не было липким, не было пушистым, не было жёстким. Оно просто было. Просто было рядом. «Пламя». Оно было пламенем. Было не жарко, но и не холодно. Вихрь фиолетового огня поднялся вокруг моего тела, а я мог лишь заворожённо наблюдать. Пламя чувствовало, оно жило, и оно ненавидело этих людей. Было ли это моим восприятием, или огонь действительно был разумен — я не знаю. Просто в тот момент он накинулся на голые стены, взяв в кольцо мою семью, а я… я просто наблюдал. Я ничего тогда не чувствовал. Ни радости, ни печали. Огонь забрал их у меня, — я заворожённо наблюдал как фиолетовое пламя пожирает их кожу, доходит до мяса, облизывает кости. Слишком быстро. Они умерли ненормально быстро, все до единого, но даже тогда я сразу понял, что остался в этом мире отныне один. Фиолетовое пламя в действительности защитило меня, избавилось от агрессоров. В нос забился тошнотворный запах. Меня тошнило долго — я не знаю сколько в действительности. Пламя снова ушло куда-то в меня, но теперь я чувствовал, что оно рядом, греет сердце и не даст меня в обиду.

17 число декабря

Я словно опустошился. Я не чувствовал эмоций, кроме неприятного опустошения внутри себя. Разом стало холодно. Те редкие вещи, дарившие ранее радость стали не более чем скучными и неинтересными. Люди по всей улице начали замечать, что еды у них становится меньше. К моему дому приходила полиция, так что домой я попасть не смогу. Живот сводит от голода, холод пробирает до костей, и лишь нечто тогда сильное согревает сердце. Я уже терял сознание, когда до меня дошёл женский голос… — Ребёнок? — то был нежные и глубокий голос, такой ласковый и такой холодный одновременно… Я думал, что этот голос даже шёпотом мог перебить тысячи громких музыкантов. Этот голос был всем: вселенной, миром, жизнью, смертью. Голос был всем. Мелодичный, красивый… голос был всем. Я был очарован. Я был зачарован. Такой голос не мог принадлежать человеку. Словно кто-то играл на струнах моей души, я не мог и представить себе того, что посмел бы сопротивляться. У меня сильно слезились глаза, я едва видел — мутно, но я разглядел женский силуэт. И только, в то же мгновение последнее освещение потухло, фонарь погас, и мир погрузился во мрак. Словно эхо доносилось её ласковое-прохладное-удивлённое «Ребёнок?». Сознание помутилось, я и сам не заметил, как протянул свою руку — грязную, в земле и крови, — в её сторону. — Хах! И рука, тянувшаяся ко мне в ответ.

Тепло… Ныне не холодно