Various Storms and Saints/Грозы и Святые

— Я когда-нибудь спрашивала вас о том, как вы познакомились? — спросила Гермиона, усевшись за обеденный стол вместе с родителями. Было Рождество, и в воздухе витал насыщенный аромат мяты и какао. Праздники у Грейнджеров всегда были небольшими и спокойными. Они не были приверженцами роскоши, потому их дом был по минимуму украшен, а подарков было всего несколько каждый год. Несмотря на то, что они жили скромно, как и самые обычные маггловские дантисты, их праздники всегда были наполнены весельем. Оно буквально чувствовалось в воздухе. — Не думаю, милая, — ответила миссис Грейнджер, смотря на своего мужа. Он наслаждался потрясающей едой, с готовкой которой Гермиона помогла своей маме, и вопросительно поднял брови. — Ну, разве это секрет? — улыбнулась она. — Мне кажется, что рассказывать ей о том, что мы познакомились, играя в покер на раздевание, будет не очень, не так ли, Рокс? — Папа! — воскликнула Гермиона. Её мама рассмеялась, легонько ударив своего мужа салфеткой. — Какой у тебя дерзкий папа. Нет, мы познакомились, когда я работала в пекарне, а он выбирал торт ко дню рождения своей матери. — Неправда, я выбирал торт для моей бабушки, — возразил мистер Грейнджер, указав вилкой на свою дочь. — Ты что, споришь с моей памятью? — Ты не можешь спорить с её памятью, папа, — улыбнулась Гермиона. Мистер Грейнджер повернул голову и с любовью посмотрел на свою жену. — Ах, да, у тебя же память как у слона. Но торт был для бабушки. — Ты ошибаешься, он был для твоей мамы, я точно это помню, потому что ты рассказал ужасную шутку о том, что ты маменькин сынок. Твои щёки были такими красными, — сказала она, наложив себе пюре. — Я люблю тебя, правда, но ты не права. Я не краснею. — Краснеешь, — поддразнила Гермиона. Миссис Грейнджер рассмеялась, и её тёмно-коричневые глаза ослепительно сверкнули. Мистер Грейнджер кинул горошину в свою жену, и она в удивлении открыла рот. Гермиона покачала головой в ответ на ребячество её отца, которым она втайне всегда восхищалась. — Мама или бабушка — без разницы, что случилось после? — Ну, я сказала, что торт, который он выбрал, был одним из моих любимых — красный бархат с фирменным кремом пекарни. И твой очаровательный отец сказал: «О, милая сладкоежка», — её мама рассмеялась, прикрыв рукой рот. Мистер Грейнджер помотал головой. — Нет, нет, нет, нет. Нет! Тебе нужно проверить свою память, может быть, у мисс Мионы есть какое-нибудь заклинание для тебя. Нет, Рокс, я бы ни за что не сказал что-нибудь настолько избитое! Миссис Грейнджер посмотрела на свою дочку, приподняв брови, и Гермиона сделала то же самое в ответ, после чего взглянула на отца. — Как бы то ни было, я сказала ему, что занята, когда он позвал меня на свидание, — продолжила её мама. — И потом он вернулся на следующей неделе и на последующей, дожидаясь момента, когда я не буду занята с работой или университетом. Гермиона увидела любящие глаза своего папы, которыми он смотрел на свою жену. После всех проведённых лет вместе его взгляд так и не изменился. — Звучит немного навязчиво, пап, — сказала она, сделав укус. Мистер Грейнджер рассмеялся. — Когда ты видишь что-то хорошее, то нельзя это просто так отпускать, мисс Миона. Бум. Бум. Бум. Гермиона, вздрогнув, проснулась, запутанная в простынях, и моментально почувствовала сильную головную боль. — Грейнджер! Ты проснулась? — прокричал Тео за её дверью. Посмотрев на циферблат, она осознала, что до завтрака ещё час. Откинувшись обратно на постель с подушкой на своём лице, она громко простонала. — У нас назначена встреча с Макгонагалл, — продолжил он, — о которой ты, конечно, не забыла. Она забыла. Мгновенно вскочив с кровати и найдя свою палочку, Гермиона призвала школьную форму. В спешке переодеваясь, она запуталась в ногах и с грохотом рухнула на пол. — Ты там в порядке? — Я выйду через секунду, Тео! Гермиона ещё мгновение полежала на полу, заметив пустую бутылку водки, которую она опустошила прошлой ночью. Не прошло и двух недель в Хогвартсе, а её запасы уже уменьшились. Осталось пять бутылок и девять месяцев, и как она намерена выживать? Убрав бутылку, она схватила сумку и вышла в гостиную. Тео в это время развалился на диване с сигаретой, зажатой между губ, и книгой, парящей в воздухе перед ним. Первой мыслью, возникшей в голове Гермионы, было попросить у него сигарету, пока она не вспомнила, кем она притворялась. — В гостиной курить нельзя, — сказала она, уперев руки в бока, — кроме того, они ужасно пахнут, — ложь, она нуждалась в этом запахе. Вынув сигарету изо рта, он потушил её о спинку бархатного дивана. У Гермионы отвисла челюсть, когда она в неверии наблюдала за его действиями. Тео подскочил со своего места и направился к портрету, заставляя Гермиону следовать за ним, как потерянный щенок. Они спустились вниз по лестнице. Их шаги эхом отдавались в пустых коридорах. В такое время практически никого не было, поскольку большая часть студентов просыпалась прямо перед завтраком, пытаясь как можно дольше поспать перед неизбежным. Гермиона всегда просыпалась с первыми лучами солнца, подготавливая конспекты и изучая больше, чем требуется. Ей нужно было стать старой версией себя. Тео остановился прямо перед кабинетом Макгонагалл, из-за чего Гермиона врезалась в него. Он обернулся и оглядел её с ног до головы. — Твои волосы похожи на птичье гнездо, — сказав это, он вошёл в кабинет без неё. Наложив разглаживающее волосы заклинание на свои постоянно спутанные кудри, она, споткнувшись, вошла следом за ним. Кабинет директора остался абсолютно таким же, каким она его помнила, как и портреты, за исключением одного, прямо за дубовым столом — портрета Альбуса Дамблдора. Год назад сердце Гермионы бы болезненно сжалось при мысли о любимом директоре. Но прошлый год, проведённый в поисках крестражей по всей стране и в сражениях на войне, заставил её переосмыслить своё отношение к нему. Он стоял в стороне все эти годы. Он знал всё о Гарри, пророчестве, Реддле, и несмотря на это позволил каждому из них стать солдатом в этой войне. Они были детьми, едва достигшими совершеннолетия, и они сражались за свой мир, а он лишь бездействовал. Портрет заметил её напряжённый взгляд. Дамблдор тепло улыбнулся ей, но выражение её не смягчилось. Она так много хотела сказать ему, наорать на него, в конце концов. Он, с пониманием кивнув, покинул портретную раму. Макгонагалл вышла из соседней двери, извинившись за опоздание, и двое студентов сели напротив своей новой директрисы. — Благодарю за то, что присоединились ко мне этим утром, — начала она, когда перед ней появилась чашка. — Как вы себя чувствуете? — Как огурчик, дорогая, — ответил Тео, широко улыбнувшись. Они оба повернулись к Гермионе, чем внезапно заставили её почувствовать себя стеснённой. — Замечательно, разумеется. Сделав глоток чая, она внимательно посмотрела на свою гриффиндорку. — Рада слышать это. Теперь, как мы знаем, этот год будет несколько другим. Как бы мы ни хотели, чтобы Хогвартс стал таким, как и прежде, будут введены некоторые меры по обеспечению безопасности для всех. — Война окончена, — начал Тео, — в чём же теперь дело? — Я получила огромное количество писем от обеспокоенных родителей и опекунов в этом году, сомневающихся в безопасности реконструкции, надёжности профессоров, и, к большому сожалению, их смущает возвращение всего факультета Слизерина, — Минерва многозначительно посмотрела на Тео, когда тот покачал головой. — Очевидно, ваша работа как старост школы заключается в курировании старост факультетов, выдаче наказаний и очков — ничего из этого не изменилось. Но у меня есть одна просьба к вам. Нам необходимо поддерживать в Хогвартсе чувство дома, то самое чувство, которое вы, вероятно, испытали, когда перешли порог школы в первый раз восемь лет назад. Мы нуждаемся в ощущении семейности, нужно показать всем, что их место здесь и ничто не сможет причинить им боль. — Как вы предлагаете нам сделать это, профессор? — спросила Гермиона. — Для начала я была бы благодарна, если бы каждый из вас набросал письмо, которое мы могли бы отправить каждому родителю и опекуну. Мисс Грейнджер, они знают вас и доверяют вам, поэтому некоторая гарантия бы не помешала. Что касается вас, мистер Нотт, то я жду письмо от всего факультета Слизерин в целом. Я не ожидаю каких-либо обещаний, лишь пару любезностей. Я не могу допустить, чтобы студенты просили о возвращении домой, потому что Слизерин пугает их в коридорах, да? — он кивнул, и она возобновила свою речь. — Кроме этого, остальное на ваше усмотрение. Если вы видите, что у кого-то проблемы — помогите. Дайте им ощутить, что они в безопасности — это всё, чего я хочу для своих студентов. Гермиона не могла не заметить затяжной взгляд, которым Минерва одарила её. Он выражал мольбу. Если бы она только знала, как сильно Гермиона хотела сбежать в тот же момент, когда увидела Хогвартс, то это бы, вероятно, разбило той сердце. — Конечно, мы более чем счастливы помочь. Если есть что-то ещё, то, пожалуйста, не стесняйтесь просить нас об этом, в конце концов, это наша работа, — сказала Гермиона, улыбнувшись настолько натянуто, что ей на секунду показалось, будто её лицо может окаменеть. Тео промычал в знак согласия, после чего взял свою сумку и направился к двери. Гермиона, последовав его примеру, перекинула сумку через плечо, и когда она повернулась, чтобы покинуть кабинет, то услышала ласковое: — Гермиона. — Да, профессор? Минерва наклонила голову так, что вся мягкость её взгляда устремилась на девушку. Она была доброй и заботливой женщиной, несмотря на всю строгость, и очень глубоко переживала о каждом студенте, находившимся под её опекой. Тем более о тех, кому пришлось столкнуться с самым худшим — трое маленьких любопытных детей, что просто не могли держать руки подальше от банки с печеньем. Эти трое были ей безумно дороги. — Я ничего не слышала о тебе этим летом, — начала она. — Как ты поживаешь? Гриффиндорка легко улыбнулась. — Хорошо, очень хорошо, — ответила она, и Минерва вздохнула. — Моя дорогая, ты забыла, что я хорошо тебя знаю. К тому же Гарри выражал крайнюю обеспокоенность тобой в своих письмах. Гермиона отвернулась, закусив нижнюю губу. — Это непросто, и мы не должны притворяться, что всё в порядке, — она обошла стол и взяла девушку за руку. — Ты пережила больше, чем когда-либо должна была в своём возрасте. Ты больше не должна нести мир на своих плечах, милая. — Вы сказали об этом Гарри? — Да, но он только и знает, как быть героем. И быть тем, кто держит всё в своих руках — это всё, что умеешь ты, Гермиона. Но ты не обязана это делать, иногда выговариваться или плакать, или даже кричать — это нормально, и Мерлин свидетель, ты заслуживаешь этого. Мерлин также свидетель того, что эта школа не может позволить себе разбитую Золотую девочку, подумала она. — Спасибо вам, но я в порядке, правда, — сказала она, сжав руку Минервы. — Летом мне было необходимо подумать, и, возможно, этому сопутствовало некоторое молчание и отстранённость с моей стороны, но, правда, я такая же, какой и была. На самом деле настолько, что мне уже не терпится получить фору в домашней работе, так что прошу меня извинить. Директриса рассмеялась, и Гермиона почувствовала облегчение. — Конечно, но не слишком напрягайся, моя дорогая. Со смехом, фальшивость которого бы понял любой человек в здравом уме, она покинула кабинет директрисы. Она в спешке пошла по коридору. Впрочем, возможно она спешила, чтобы в одиночку пережить паническую атаку, вместо того чтобы делать это в центре Большого зала. Ноги привели её прямиком в подземелья, где воздух стал холоднее, охлаждая жар, что бушевал в её венах. Остановившись между общежитием Слизерина и кабинетом зелий, она прислонилась к стене и сбросила свою сумку. У Гермионы редко случались панические атаки, она считала глупостью, что кто-то позволял тревоге брать верх над ними таким образом. И это было одним пунктом из бесконечного списка вещей, которые она ненавидела в себе: недооценивать эмоции. Затем её левая рука вновь начала гореть — так случалось всякий раз, когда она не выдерживала напора действительности. Она потёрла её сквозь свитер, безуспешно пытаясь облегчить боль. Чем сильнее она тёрла, тем больше рука горела, пока она не почувствовала, будто содрала кожу до самых связок. Слёзы начали свой путь по её щекам, безнадёжно падая на холодный каменный пол. Затем упала и красная капля, и она замерла. Её свитер был влажным, и, подняв хлопковый материал выше, она увидела небольшие струйки крови, стекающие по её руке. Вздохнув сквозь стиснутые зубы, она задрала рукав, оголяя повреждённую кожу. Грязнокровка. Гермиона уставилась на буквы, что запятнали её кожу. Шрамы не заживали с тех пор, как она была искалечена. Неважно, как много бадьяна она использовала — они никогда полностью не затягивались. Из-за этого ужасного слова кровь постоянно возникала на поверхности её кожи, норовя пролиться. Боль редко беспокоила её до этого момента. С марта она жила на адреналине, но потом война закончилась, и боль вернулась. Но затем Гермиона открыла для себя алкоголь, и она отступила. Теперь, когда она вернулась в Хогвартс, боль возобновила своё правление на её левом предплечье. Кровь продолжала стекать, и она задумалась над тем, чтобы сходить к мадам Помфри. Она могла попросить о помощи, в первый раз за всю свою жизнь, но нет, у Гермионы всё ещё была её гордость. Схватив свою сумку с пола, она подошла к кабинету зельеварения. Она рассчитывала на то, что Слизнорт будет за профессорским столом на завтраке. Гермионе было необходимо зайти и выйти незамеченной. Она надеялась на это, пока не услышала два голоса, доносившихся из комнаты. — Я прекрасно всё понимаю, но не могу с чистой совестью взять вас своим практикантом по зельям в этом году. — Могу я узнать, почему? — Думаю, это и так ясно. Студент усмехнулся, и Гермиона узнала этот звук, поскольку часто сама являлась его причиной. — Назовите студента, разбирающегося в зельях лучше меня. Северус научил меня всему, что знал, я мог бы даже сам вести ваше жалкое подобие урока. — Мистер Малфой, я понимаю ваше недовольство… — Недовольство? — последовал глубокий измученный смешок. — Нет-нет, я более чем недоволен, Гораций. Меня заставили вернуться в эту гребаную школу, и мне необходима эта стажировка, но вы усложняете ситуацию. Вы хотите увидеть мой провал? Это то, о чём мечтают все взрослые? Увидеть то, как я снова провалюсь? Позвольте мне быть практикантом. — Драко… — Вы выбрали кого-то другого? Кто же вас так покорил, а? Услышав достаточно, Гермиона решила войти. Просунув сначала голову, она увидела Драко, склонившегося над профессором, сидящим за своим столом. Слизнорт встал, и облегчение отобразилось на его лице. — Мисс Грейнджер! — Прошу прощения, я помешала? Профессор пересёк кабинет, огородив её от разъярённого Драко. — Совсем нет, моя дорогая. Вам что-нибудь нужно? — спросил он с ярко розовыми щеками. Ну, профессор, я вообще-то надеялась украсть кое-что из ваших личных запасов. Это ведь не будет проблемой, не так ли? — Эм, мадам Помфри попросила меня узнать, есть ли у вас кое-что для неё? — выдавила она свою ложь. Внезапно она вспомнила о кусочке пергамента в кармане своей мантии и вытащила его. — У меня есть список, если вам необходимо с ним ознакомиться. — Нет, нет, это вовсе необязательно. Я доверяю вам и уверен, что вы не будете ничего красть, мисс Грейнджер, — хихикнул он. Гермиона улыбнулась. — Конечно, спасибо вам. Она быстро проскользнула за столом к кладовой с зельями. Та выглядела точно так же, как и на втором курсе, когда она крала ингредиенты для оборотного зелья. Какой же смелой она была в свои двенадцать лет, воруя и готовя чрезвычайно сложное зелье ради своих друзей. Сейчас же она пыталась оправдать своё воровство, ведь она крала ради себя, но это совсем не то же самое. Она никогда не будет выгораживать себя, обманывать или хитрить, только если это не принесёт кому-либо пользу. Отмахнувшись от постоянных мыслей о ненависти к самой себе, она начала хватать различные целебные ингредиенты. Взяв небольшой пузырёк настойки бадьяна, она заметила прямо за последним флаконом защёлку. Видеть здесь тайник не было чем-то удивительным, учитывая последнего преподавателя зелий, но её распирало от любопытства узнать, что же скрывается внутри. Оглянувшись через плечо и проверив, что дверь всё ещё закрыта, она повернула защёлку. Полки открылись как дверь, и, заглянув внутрь, она не нашла там ничего: лишь ещё больше пустых полок, кроме одной, на которой располагался маленький, с виду совсем неприметный цветок — лилия. Гарри рассказал ей о том, что увидел в воспоминаниях Снейпа в омуте памяти. Он рассказал об этом и Рону, но эмоциональные подробности приберёг для Гермионы. Она была удивлена, узнав, что после всего случившегося Гарри простил профессора. Она никогда не говорила ему о том, насколько коварной и отчаянной считала всю эту историю. Возможно, потому что Гермиона никогда не считала себя романтиком, или, возможно, она просто смотрела на ситуацию шире. Как Гарри мог считать чем-то романтичным историю человека, присоединившегося к тёмной стороне и при этом знающего, что он сражается против женщины, которую, как он утверждал, любил, магглорожденной волшебницы, никогда не отвечавшей ему взаимностью? Для неё это было слишком, но она не стала допрашивать Гарри, не после всего того, что он пережил. Оставив лилию, Гермиона закрыла полки и вошла обратно в класс. — Нашли всё необходимое? — спросил Слизнорт. Она показала несколько флаконов, скрыв остальные в сумке. — В кладовке всё прекрасно организовано. Профессор просиял, оттянув жилет. Гермиона уже практически вышла из кабинета, когда он вновь заговорил. — Мисс Грейнджер, вы уже решили насчёт вашей практики в этом году? Нет, конечно, ничего она не решала. Она едва ли задумывалась о количестве домашней работы, что ей предстояло выполнить для абсурдного количества уроков. На седьмом курсе было нормальным выбрать один или два предмета для практики, если они так хотят. Обычно выбранный предмет каким-то образом связан с профессией, которой студент планировал заниматься после выпуска. После шестого курса она только и думала о том, как спасти мир, и жалкие мысли вроде её будущей карьеры даже в голову ей не приходили. Несмотря на то, как часто ей говорили о том, что она бы преуспела в чём угодно, каким прекрасным бы стала Министром Магии в перспективе, она не могла заставить себя заботиться об этом. — Нет. — Что ж, я уверен, что уже множество профессоров предложили вам свои предметы, но у вас, насколько я помню, всегда был талант к зельеварению. Профессор не ошибался, у Гермионы были способности ко всему. Она вспомнила, как во время странствий по стране в палатке она мечтала о котле. Что бы она только не отдала за ингредиенты, чтобы приготовить успокаивающий отвар для Гарри или зелье сна без сновидений для себя. И тут боль в руке пронзила её снова. — Как только я приму решение, то несомненно дам вам знать, — она улыбнулась, после чего поспешила удалиться.

***

В ванной старост она разложила множество ингредиентов и готовых зелий на синей плитке. Гермиона сняла свитер, закусив губу от боли. Её глаза уставились на левое предплечье, и воспоминания о той роковой ночи нахлынули на неё. Двадцать восьмое марта 1998 года стало одним из самых худших дней в её жизни. Сосредоточься. Очисти руку. — Агуаменти, — прошептала она, наполнив пузырёк водой. Гермиона вылила её на руку, зашипев, когда та встретилась с открытой раной. Протерев окровавленную руку, она почувствовала, как слёзы начинают щипать ей глаза. — Ты врёшь, поганая грязнокровка, и я знаю это! Вы были в моём хранилище в Гринготтс! Скажи мне правду, скажи правду! — ГЕРМИОНА! — Что ещё ты и твои дружки взяли в моём хранилище? Что ещё вы взяли? Скажи мне правду, или клянусь, я проткну тебя насквозь этим клинком! — Что ещё вы взяли, что ещё? ОТВЕЧАЙ МНЕ! КРУЦИО! — ГЕРМИОНА! ГЕРМИОНА! Она тряслась на полу ванной, прижимая руку к груди и пачкая бюстгальтер кровью. — Нет, нет, нет, нет… — прерывалась она тихими всхлипами. — Она мертва, она мертва… мертва… С дрожащими руками Гермиона распределила несколько капель настойки бадьяна по изувеченной коже, и от неё пошёл пар. Затем она опустошила крововосполняющее зелье, подавившись из-за его вкуса. — КРУЦИО! Её слёзы смешались с кровью на полу, когда её дрожащая рука перевязала бинтом предплечье. Её глаза были такими тёмными. Её голос, грубый и решительный, отпечатался в сознании девушки. Резкий, мучительный. Она никуда не уходила. Она могла быть мертва. Беллатриса Лестрейндж может быть и мертва, но она никогда её не покидала. Закрепив бинт, Гермиона рухнула на спину, лёжа в крови и пролитом зелье. Она смотрела на потолок, считая странным то, каким красивым он был. Всякий раз, как она моргала, Беллатриса захватывала её сознание. Потолок представлял собой мозаику, изображающую солнце, светящее сквозь воду, с обрывками жёлтого и золотого. Она могла видеть каждый отдельный кусочек стекла. Её грудь тяжело вздымалась, и она заставляла свои глаза оставаться открытыми, подсчитывая каждую частичку стекла. Её успокаивало то, как они блестели от проникающего сквозь окна света. Они сияли и переливались, и Гермиона заулыбалась сквозь боль и числа. Её глаза налились тяжестью. Крововосполняющему зелью стоило работать быстрее, она не могла отключиться, лёжа на полу ванной. Она прикрыла веки и вместо Беллатриссы увидела серебристые глаза. Они смотрели на неё, корчась от боли. Эти глаза были пронизаны сочувствием. Странным чувством комфорта и близости среди мучительной боли. И затем она вновь увидела мозаику. Одна серебряная частичка привлекла её внимание. Она была в порядке.