Various Storms and Saints/Грозы и Святые

— Двадцать восемь фасолин, одна булочка, два кусочка помидора, — бормотала Гермиона про себя. Она вновь прибегла к счёту, стараясь не свихнуться от пожирающих её мыслей. Боль в руке стала терпимой теперь, когда она позволяла себе один или два глотка алкоголя в течение дня. Ей нужно было, чтобы она утихла, потому что в обратном случае Гермиона снова расклеится. Ты в порядке. Её глаза переместились на тарелку Рона, которая продолжала самостоятельно наполняться. У него был аппетит как у чертового оборотня, съедающего как минимум по три блюда за один приём пищи. — Один, два, три, четыре, — она начала подсчитывать его фасоль. — Пять, шесть, семь, восемь. Он набрал полную ложку. Ей пришлось считать заново. — Один, два, три, четыре, пять, шесть, се… Ещё одна ложка. От раздражения она закусила нижнюю губу. — Один… два… тр… Боже! Ты когда-нибудь перестанешь есть? — неожиданно прокричала она. И тут разговоры затихли, и все повернулись к Гермионе. Рон, на которого она наорала, медленно опустил свою ложку и отодвинул от себя тарелку. Она почувствовала пустоту в груди, когда увидела, как тарелка с хлопком исчезла. Подняв взгляд, она заметила Джинни, выглядящую одновременно обеспокоенной и возмущённой. Дин подтолкнул локтем Симуса, призывая того перестать пялиться. Невилл осторожно взял свой сэндвич, вероятно, боясь, что накричат и на него. — Прости, Рон, я не хотела кричать, — тихо проговорила она. Затем, взяв свою тарелку, она поставила её перед ним. — Вот, возьми мою. — Нет, всё нормально. Я всё равно уже наелся, — он улыбнулся ей, и она возненавидела это. Почему он не разозлился? Почему он просто не накричал на неё в ответ? Не показал хотя бы раз какую-то чёртову эмоцию? — Ты не поела, с тобой всё хорошо? — он лишь продолжал беспокоиться, быть старым добрым Роном. Гермиона кивнула. — Да, я в порядке, просто не голодна. Рон посмотрел на неё так, что она почувствовала, как сожаление просачивается сквозь её кожу. Она бы хотела быть хорошей лгуньей и актрисой, это бы ей очень пригодилось. Всё, на что она была способна — посмотреть на него в ответ, в его раздражающе добрые голубые глаза и на красивую россыпь веснушек, которые она так и хотела выбить с его лица. Он не виноват в том, что у него веснушки или добрые глаза, просто она была очень зла. Гермиона выдавила улыбку и взяла его за руку, переплетая их пальцы. Он продолжал смотреть на неё, заставляя волосы на её затылке вставать дыбом. — Миона, — перебила Джинни, и слава Богу, подумала Гермиона. — Не могла бы ты помочь мне с домашним заданием после ужина? Мне нужно подготовить огромное эссе по рунам на завтра. — С удовольствием! Мы можем пойти прямо сейчас, если ты закончила с ужином, — она радостно улыбнулась. — Но ужин ещё не… — Конечно, пойдём, — ответила рыжая, прерывая старшего брата и проигнорировав его презрительный взгляд. Гермиона воодушевлённо подскочила с места, разместив сумку на плече и расправив юбку. Рон посмотрел на подошедшую к двери сестру, ожидающую Гермиону. — Подождите, я могу пойти… Положив руку на его плечо, она целомудренно поцеловала его в губы, и он с жадностью ответил на поцелуй, нахмурившись, когда Гермиона отпрянула. — Ты никогда не изучал древние руны, — спокойно сказала она. — Увидимся позже. После чего она присоединилась к Джинни, отдалённо слыша, как Рон зовёт её по имени. Они в тишине направились в библиотеку, случайно врезаясь в друг друга из раза в раз. Когда они спускались по лестнице, по которой поднималась группа младшекурсников, Джинни прижалась к Гермионе, и её сумка ударила ту по левой руке. Она зашипела, сжимая левое запястье. — Всё хорошо? — спросила Джинни. Она не знала о шраме лучшей подруги. Не знал никто, не считая тех людей, что были в той комнате тем днём, тех, что наблюдали, и тех, что кричали из подземелий. Впрочем, даже те, кто знали о нём, предполагали, что шрам зажил. — Да, мне просто кажется, что застёжка на твоей сумке поцарапала мне запястье, вот и всё. — Оу, дай мне взглянуть. — Всё нормально, Джинни. — Нет, правда, позволь мне взглянуть. Она потянулась, чтобы взять её за руку. Гермиона быстро полоснула ногтем по запястью, прежде чем вытянуть руку. — Да, прости, — сказала Джинни с натянутой улыбкой. Ведьма пробормотала быстрое Эпискеи, и маленькая царапина исчезла. — Я видела лишь профессиональных целителей, владеющих беспалочковыми медицинскими заклинаниями, — заметила Гермиона, когда они вошли в библиотеку. Рыжая лишь небрежно пожала плечами. — Оно самое простое, так что это не значит, что я готова к работе в Мунго. Кроме того, у меня оно хорошо получается из-за Гарри. Сев за один из столов, они устроились в проходе между стеллажами. — Гарри? С ним всё в порядке? — О, он в полном порядке, — доставая учебник и пергамент, сказала она, и Гермиона сделала то же самое. — Просто мальчик совершенно не умеет пользоваться ножом. Клянусь, он самый худший повар, которого я только встречала. Мама была бы в ужасе, попробуй она что-нибудь его приготовления. Это заставило Гермиону улыбнуться. Мысль о Гарри, делающем обычные вещи, пусть даже если он плохо справлялся с ними, успокоила её. Знать, что он хотя бы смог жить нормальной жизнью после всего случившегося — это всё, что имело значение для неё. — Как там у вас дела? — спросила она, расправив свой пергамент. — Хорошо, наверное. Без него мне здесь тяжело, но я не собираюсь ему об этом говорить. Я не могу пойти и заставить его чувствовать себя виноватым за то, что он решил не возвращаться. Гермиона вздрогнула от её слов. — Это… это совсем не то, что я имела в виду, — быстро оправдалась Джинни. — Я лишь хочу сказать, что не хотела бы, чтобы он приехал сюда и чувствовал себя несчастным. После этого лета… потребовалось много времени, чтобы он снова начал улыбаться, и я не хотела, чтобы Хогвартс или все воспоминания опять отняли это. И к августу мы практически справились с кошмарами, но потом я получила письмо, когда была дома в тот день и… — вспоминая, она покачала головой. — Я просто скучаю по нему. Я очень волнуюсь, а его письма нельзя назвать записями из дневника. В основном он рассказывает мне о том, что ел или что он купил маггловский телевизор или телефон. Думаю, маггловские штуки помогают ему чувствовать себя нормальным. Это ведь всё, что мы можем делать, правда? Попытаться быть нормальными снова. Гермиона кивнула в ответ, но Гарри всё ещё не покидал её мыслей. Она до сих пор немного сердилась на него, хотя он был единственным из всех людей, в ком она нуждалась. — Да, ты совершенно права, — улыбнулась она. — Итак, мы всё ещё на первой главе или..? Они пустились в разговор о древних рунах. Для Гермионы это было идеально — помогать кому-то с его работой. Это то, что она умела — та организованность, которую она искала. Её учёба была давно забыта, и то, как она любила тщательно изучать книги, закапывая себя в куче домашней работы, теперь казалось далёким воспоминанием. Быть окружённой знаниями позволяло ей чувствовать себя самой собой, по крайней мере той, кого она всё ещё могла узнать. Древние руны — один из её любимых предметов. Это было похоже на нумерологию — чёткую, основанную на фактах, неопровержимую. Были вопросы, и на каждый был ответ. Не было никаких сомнений или альтернатив, как в других предметах. Или в жизни. Гермиона чувствовала себя по-настоящему счастливой, помогая Джинни, и даже расстроилась при мысли о том, как закончит эссе. Девушка не хотела, чтобы это кончалось, она вновь цеплялась за ложную надежду. Джинни дописала последнее предложение, завершив то драматичной точкой, и отбросила перо, откинувшись на спинку стула со вздохом. — Ты просто мастер в древних рунах, — сказала она. — Тебе стоит перевести что-нибудь. — Я думала об этом, — ответила Гермиона, медленно скручивая свой пергамент. Заметив изменение в её эмоциях, Джинни села ровно и вытащила что-то из своей сумки. Это был сложенный кусок пергамента, в который она просунула пальцы. Гермиона узнала в нём бумажную гадалку из своих маггловских школьных лет. Популярные девочки использовали её, чтобы узнать, какому мальчику они нравились. Это была лишь детская забава. — Где ты этому научилась? — спросила она, усмехнувшись. Джинни поставила локти на стол и нагнулась, теперь держа гадалку между ними. — Шестикурсница показала нам с Падмой. Она сказала, что делает их со своими маггловскими друзьями. Но эту она зачаровала показывать руны в ответ на любой вопрос. По словам Падмы, она весьма точная. Рыжая изогнула брови, держа небольшой пергамент между ними. — Есть ли у тебя животрепещущие вопросы, Миона? — Ты же знаешь, я ненавидела прорицания. — Это не прорицания, а древние руны в безобидной маггловской игре, — подчеркнула Джинни. — Давай, погадай мне первая. Гермиона взяла пергамент между большими и указательными пальцами, раздвигая треугольники. — Эй! Сначала дай мне задать чёртов вопрос! — поддразнила Джинни, хихикнув. Она на секунду задумалась, после чего комично сфокусировалась на оригами. — Итак. Мы с Гарри поженимся? — О, да ладно, — усмехнулась Гермиона. — Ты должна задать вопрос, на который не знаешь ответа. — Но я не знаю ответа! — Да конечно же знаешь! — Мне семнадцать, Миона, я нихрена не знаю. Гермиона вновь рассмеялась и почувствовала, будто на душе у неё стало легче. Она скучала по смеху. — Ты знаешь куда больше, чем думаешь, но ладно. Поженятся ли Джинни Уизли и Гарри Поттер? Сколько раз? — Семь, это номер Гарри в команде по квиддичу. — Мило, — Гермиона открыла и раскрыла гадалку семь раз, прежде чем протянуть её подруге. Джинни указала на левый верхний угол, и Гермиона раскрыла его. — Здесь гебо. Любовь и брак. — Любовь и брак, — повторила Джинни, смотря на руну в форме «Х». — Приму это в качестве «да». Твоя очередь! — У меня нет никаких вопросов, — сказала Гермиона, передавая ей пергамент. — Мне без разницы, придумай. Гермиона вздохнула. У неё был миллион вопросов, постоянно крутящихся в её голове, но ни один из них она не могла задать. Всё же спросить вслух перед своей лучшей подругой: «достаточно ли я хороша?» казалось невероятно неловким. — Просто спроси, каким будет мой год, стоит ли мне готовиться к худшему? — Да ладно, Миона, не будь такой мрачной. — Это не мрачно. Просто спроси. Джинни фыркнула. — Ладно. Каким будет восьмой год в Хогвартсе для Гермионы Грейнджер — Золотой девочки и спасительницы вселенной? Гермиона наигранно рассмеялась, внутренне ненавидя то, как она сформулировала вопрос. Она попросила Джинни открыть гадалку четыре раза. Один. Два. Три. Четыре. Джинни взволнованно покачала головой, после чего открыла сложенную часть. Внутри, к удивлению девушек, было две руны. Первая — перевёрнутая манназ, обозначающая депрессию, смерть и манипуляцию. Вторая же — перевёрнутая уруз — бренность, стремительность, страсть. Взгляд Гермионы был прикован к рунам, когда чары сверкнули. Она хотела бы быть шокированной или даже испуганной, но это именно то, чего она ожидала: нечто плохое и всепоглощающее. Депрессия была естественной, стремительность, казалось, ставила всё на свои места. Остальное же было загадкой, но то, что интриговало её больше всего — упоминание страсти. Это, кажется, заинтересовало и Джинни. — Ну… тут есть страсть, — она старалась оставаться оптимистичной. — Может быть, ты и Рон? Гермиона рассеяно покачала головой. Она никогда не испытывала страсти или любви к Рону, по крайней мере, не в романтическом плане. — Нет? — спросила Джинни. — Что? — Ты покачала головой, когда я сказала про Рона. Есть ли кто-нибудь ещё? — Никого нет. Я покачала головой из-за всего остального, — она частично солгала. — Это всё так… ужасно. Джинни выкинула гадалку через плечо. — Это лишь игра, чушь, правда. — Падма сказала… — Что вообще Падма знает? То есть, серьёзно, Гермиона, да, она когтевранка, но это не значит, что она права. Хочешь узнать, что я думаю? Она соврала, чтобы выставить себя в лучшем свете. Джинни пыталась, она видела это. Поэтому Гермиона улыбнулась, переводя всё в шутку и говоря, что была права насчёт того, что это глупая игра. Девушки пошли к выходу из библиотеки, и, когда Джинни пошла дальше, Гермиона обернулась. Она нашла скомканную бумажную гадалку на полу и убрала её в карман.

***

В гостиной старост было очень холодно. Гермиона всегда использовала охлаждающее заклинание в комнате и своей спальне. Не только потому что её температура от природы была высокой, но ещё и потому, что её рука горела на протяжении всего дня, находясь под свитером. Так что она сидела в жутком холоде на бархатном диване в своей пижаме. Рядом с ней, между её бедром и подлокотником дивана, располагалась большая бутылка вина, на четверть опустошённая. Книга лежала на её коленях, пока Гермиона лениво листала её, часто делая глотки вина. Даже с книгой перед собой она отвлекалась на маленькую гадалку оригами, лежащую на кофейном столике. Это было всем, о чём она могла думать с прошлой ночи. Почему из всех именно эти две руны? И почему они были перевёрнуты? Либо ей нужно было готовиться к очередному году страданий, либо Джинни была права, и это была лишь невинная игра. Но опять же, гадалка была зачарована. Магия никогда не врёт. Она могла ошибаться и оборачиваться провалом, но врать — никогда. — Друг, я просто этого не понимаю, правда не понимаю. Через портретную дверь вошёл спотыкающийся Тео, которого поддерживал Драко. — Почему люди покупают сахарную вату? Это ведь опредеделенно худшая сладость из всех возможных, — Тео нёс самую настоящую чепуху, пока его лучший друг тащил его вглубь комнаты. — А про те бобы я вообще молчу! Какой угодно вкус? Я не хочу пробовать блевотину и-и-или ушную серу. А виноград ничем не лучше. О! Гермиона Грейнджер! Она обернулась, увидев Тео и глупую улыбку, расплывшуюся у него на лице. Её глаза переместились на Драко, но его взгляд был устремлён в пол. — Тео Нотт, — ответила она, стараясь скрыть тот факт, что тоже пила. — Стоит ли мне сдать тебя Макгонагалл за распитие алкоголя несовершеннолетним? — Несовершеннолетним? Мне двадцать пять! — Нет, Тео, это не так, — пробормотал Драко. — Я Нотт!* — казалось, что кто-то запустил в него Риктусемпрой, потому что он всё никак не мог перестать смеяться. — Я Нотт! Какое идиотское имя! — и ещё больше смеха. Гермиона пыталась удержаться от того, чтобы не начать смеяться вместе с ним, его смех был заразительным и громким. — Но не настолько идиотское, как Драко Малфой. Такое надменное, правда, Гермиона? Она собиралась сказать что-то, когда он продолжил. — Тьфу! Гермиона! Тоже звучит не очень, — добавил он, лениво показав на неё пальцем, после чего ударил Драко по груди. — Ты никогда не издевался над ней из-за имени? Я в курсе, что ты смеялся над волосами, зубами, о-очень большим мозгом, но… — Заткнись, — огрызнулся Драко. Гермиона посмотрела на него, и вдруг смеяться резко перехотелось. Тео лениво поднял голову и взглянул на блондина. — Сам заткнись! — Давай, пора спать, — Драко потащил его по коридору. — Нет! Я не хочу спать! Нытьё Тео раздавалось по всему коридору, вплоть до того момента, пока всем, что Гермиона могла услышать, не стали приглушённые голоса. Взяв бутылку, она бесшумно прошла в свою светлую спальню, разместив её на прикроватном столике. Закусив губу, она уставилась на бутылку, размышляя над тем, стоит ли пить в течение всей ночи. Гермиона повернулась к кровати, чтобы взять книгу, и осознала, что оставила ту в гостиной. Вернувшись в общую комнату, она забрала её и бумажную гадалку, и вдруг в комнате появился Драко. Она наблюдала за тем, как он пробежался пальцами сквозь волосы, приближаясь к двери. Прежде чем она успела дважды подумать, из неё вырвалось: — Почему ты здесь? Драко остановился между коридором и портретной дверью, глядя перед собой. — Тео напился, и я… — Нет, это я знаю. Почему ты в Хогвартсе? — Я думал, это очевидно, Грейнджер. Она сделала шаг вперёд, становясь более раздражительной из-за своего пьяного состояния. — Мы все получили одинаковые письма, я знаю, но почему ты? Драко повернул голову, чтобы посмотреть на неё, и его язык прошёлся по верхнему ряду зубов. Он оглядел её с ног до головы, а серебристые глаза сверкнули при тусклом освещении. — Почему я? — переспросил он. — Наверное, я не ожидала, что из всех возможных людей они позволят тебе вернуться. После всего того, что ты сделал или, точнее сказать, не сделал. Его глаза сузились, когда он полностью обернулся. — Хогвартс не то место, где ты должен быть. — И где же именно я должен быть в таком случае? — его голос был низким и твёрдым, и это раздражало её. Гермиона выпрямилась, легко вздрогнув под его пронзительным взглядом. — В Азкабане. Он выпустил смешок. — Что ж, я не в Азкабане. Вини в этом своего маленького спасителя. — Ты должен быть благодарен Гарри. Если бы не он… — Благодарен? — он шагнул впёрёд, возвышаясь над ней словно тень. — Я никогда не просил этого придурка свидетельствовать за меня. Во всяком случае, он сделал мою жизнь ещё более унылой, потому что теперь я застрял здесь и говорю с тобой. — Потому что говорить со мной хуже, чем сидеть в Азкабане. Ну, думаю, для тебя это действительно так. Мне очень жаль, что ты вынужден опускаться до уровня… как там… поганой маленькой грязнокровки? Что-то изменилось в его глазах. — Нет, мне просто не нравится разговаривать с раздражающими маленькими всезнайками, которые думают, что они стоят выше всех, потому что провели последний год, разъезжая по Европе. Гермиона подняла голову, алкоголь придавал ей небывалой уверенности. — Просвети меня, Малфой. Что бы случилось с тобой и твоей семьёй, если бы Волдеморт победил? Конечно, после твоего провала и неудачи твоего отца… я бы вам не завидовала. Драко ткнул пальцем в центр её груди. — Не смей говорить со мной так, будто знаешь хоть одну чёртову вещь о том, что произошло. — Но я знаю! То, что сделала твоя семья — не секрет. Даже твоя мать… Вдруг его рука обернулась вокруг её горла, прижав Гермиону к ближайшей стене. Серебро сменилось чернотой, бурлящей под одеялом притворного безразличия. — Я не хочу слышать больше ни слова из твоего гребаного рта о моей семье, Грейнджер. Ты меня услышала? — прорычал он. Она не сводила с него глаз, стараясь не уклоняться от его присутствия, подавляющего её, как Дементор. Он был больше, выше и шире в плечах, чем она помнила, и Гермиона не могла не позволить ему разгромить её осколок уверенности. Оттолкнувшись от стены, он вышел из гостиной старост. Гермиона стояла, обхватив руками шею, не сводя глаз с портретной двери. Она никогда не считала Драко жестоким человеком. В конце концов, Гарри рассказал им, что Малфой не убивал Дамблдора. Война изменила куда больше вещей, чем она могла себе представить. Она забыла о том, что была не единственной, кто пострадал от всего этого. Может быть, она не так уж одинока.