Тени на снегу

Сон отходит медленно и ступает мягко-мягко, словно пелена плавно соскальзывает с мыслей. Вокруг тепло; Сигма сладко потягивается и зарывается головой в подушку. Глаза слипаются и он, щурясь, переводит взгляд на окна. За ними балкон, и небо, ослепительно-голубое, совсем не блеклого серого оттенка как вчера, виднеется из-за краев многоэтажек и макушек деревьев. Снегопад, начавшийся вечером, видно, уже закончился, и вся комната залита светом. В постели так уютно, что Сигма не прочь бы остаться там навсегда, но, когда с кухни доносится грохот, он с полунедовольным стоном-мурлыканьем привстает и ежится. После жара пухового одеяла комната кажется до дрожи холодной (и немудрено, почему — окна на балконе приоткрыты и сквозняк гуляет без препятствий по всей квартире). Застелить кровать — дело нескольких минут, если делать это стоя. А попытка красиво распределить все ползком превращается в целое приключение. Волосы щекочут шею и лезут в лицо. Сигма недовольно встряхивается, сползает на леденящий голые стопы линолеум и слепо шарит рукой под кроватью. Вскоре — после двух шуршащих под пальцами леденцов и голубых наушников — находится резинка. Он не собирает волосы сразу, сначала пересаживается к шкафу (и толкает дверь балкона попутно), возится с наушниками, распутывая, раскладывает их с конфетами на полке, и уже после этого принимается за прическу. Заниматься ей всегда было для него немного утомительно, но нельзя отрицать, что гораздо удобнее, когда волосы не лезут в рот хотя бы секунду. Пряди Сигма перебирает аккуратно, проходится пальцами с макушки до кончиков, распутывает их и делит на три части. Коса выходит небрежной, и петух с левой стороны торчит, но сегодня хороший день — чистые волосы не приносят раздражения, они мягкие и пахнут полынью, — так что Сигма не зацикливается и вполне доволен даже собственной неидеальностью. И вот так, кутаясь в клетчатый бело-дымчатый плед и рассеянно запинаясь, Сигма оказывается на кухне. Он вяло размышляет о том, не стоило бы сначала пойти в ванную, останавливается в дверном проеме, застигнутый приступом слабости, опирается об косяк и почти вслепую сползает по стене на пол. — Ты опять оставил раскрытым балкон, — бормочет Сигма, уткнувшись лицом в колени. — И конфеты под кроватью. Почему вообще под кроватью? Ты уверен, что это подходящее место для хранения? — Хэй, ангел, — полузадушенно и немного пискляво приветствует его Гоголь. Сигма поднимает голову. Ох. …он был явно уверен, что каких-то часов десять назад кухня совсем не напоминала место ведения военных действий. Сейчас напоминает. У неестественно застывшего над миской Николая в руках блендер. Он смотрит на него с выражением застуканного на мошенничестве клиента, совершенно не знающего, чего ожидать. Только глаза не бегают — один, челкой нескрытый, сверкает темным янтарем. Второй тот уже давно не закрывает, но вместо повязки быстро приноровился перекидывать волосы на правую сторону, что Сигме, конечно, не нравится совершенно. Хотя, философски подходя к вопросу, с чем-то всегда приходится мириться. Особенно ему. Там, на столе, опрокинутый мерочный стакан соседствует с кастрюлей — в ней последний раз была мука, но сейчас он уже не уверен. От батарей под окном несет жаром, но шею все равно холодит — Гоголь ненавидит духоту, и окна приоткрыты все двадцать четыре часа в сутки. Такие детали, маленькие, незначительные, привычно крутятся в голове. Они примечаются автоматически, краем глаза, заносятся в воображаемый список, сортируются по важности. Сигма любит списки. — Утро, — фыркает он и зевает. Сегодня, в конце концов, хороший день. — А у меня блинчики! — обведя кухню воодушевленным взглядом, Николай чуть сдвигается в сторону (прикрывает неубранную скорлупу), улыбается радостно и с явным желанием получить восторженную похвалу в ответ. Сигма как раз успевает заметить это, когда отвлекается от усердного растирания левого глаза. — Будут. Ты умылся? С венчиков в блендере рассинхронно срываются белые капли и расплываются на кафеле кривой рожицей. Он мотает головой. — Хорошо, — наверное. — А… что такое блинчики? — О-о-о, тебе понравится! — щебечет Коля весело и, не глядя, избавляется от блендера в руках. Сигма только и успевает, что возмущенно вздохнуть, когда его с легкостью вытягивают на ноги и подталкивают из кухни в сторону ванной. Сигма, должно быть, плох во всем этом, потому что вместо злости в горле комок, и в груди спирает от необъяснимо-необъятного чувства. — Кухню сам убираешь! — кричит напоследок он. Он думает, что не заслуживает любви, пусть и, видит бог, так старается, чтобы быть достойным. Потому что это все — потягивания в кровати, солнечные утра, снегопады, Николай — это все нравится ему ужасно сильно, до такой степени, что он и сам не верит в происходящее. Никогда у Сигмы не было настолько счастливых беззаботных дней. Он думает (возможно, с небольшой паникой), что может привыкнуть к этому. Даже если счастье также включает погромы на кухне в полвосьмого утра.

***

Потом они едят блины — Сигма обжигается, поспешно облизывает пальцы и игнорирует вишневое варенье — и все хорошо. И завтра, думает он, будет тоже.