Искупление

***

— Я не уверена, что имею право рассказывать тебе эту историю. Думаю, будет лучше, если ты услышишь её непосредственно от отца, — Ольга Сергеевна задумчиво размешивала сахар в чашке с кофе. — Ты должен с ним встретиться хотя бы ради того, чтобы просто выслушать. — Ничего я ему не должен, — бурчит Лёша, ковыряя вилкой заказанное им пирожное.       Воспитательница вздыхает, аккуратно накрывая своей ладонью руку мальчика, но тот её неловко отдёргивает. — Лёша, я понимаю и разделяю твои эмоции. Поверь, я на твоей стороне. И если ты не хочешь видеть отца, я могу это понять. Но Лиза тоже должна сделать этот выбор. Просто я думала, что будет разумнее, если ты увидишься с ним раньше, чтобы подготовить к этому сестру.       Макаров понимает, что воспитательница права. Он сам об этом уже размышлял. Но сложно было взять и решиться на встречу с человеком, который бросил их много лет назад.       Парень молча кивает, кидая себе в рот кусок десерта. Он жуёт медленно, смотря в тарелку, отчего-то боясь поднять глаза. — Но я хочу тебе кое-что сказать, если ты всё же решишься. Это важно, послушай, — Ольга Сергеевна заставляет обратить на себя внимание. — Очень важно прощать. Прежде всего, для себя самого. Это освобождает. Иначе обида будет пожирать тебя изнутри до конца твоей жизни, каждый раз скребясь глубоко в душе от малейшего воспоминания. Это не значит, что тебе нужно сделать вид, что ничего не было и всё хорошо. Наоборот, ты должен простить, помня о том, за что именно ты прощаешь.       Женщина делает небольшую паузу, отпивая из чашки кофе, чтобы дать время Лёше поразмышлять над её словами. — Ненависть, месть, обида — никогда не приведут ни к чему хорошему. Я говорю это по собственному опыту…       Макаров приподнял брови в немом вопросе. — Я тоже не сразу пришла к этому, — продолжает воспитательница, видя Лёшин интерес. — В моей семье были проблемы. С деньгами, алкоголем. Я была совсем маленькой, и моей единственной опорой и поддержкой был старший брат. Но в один момент он уехал, не сказав ни слова, оставив меня совершенно одну в то нелёгкое время. Мне было обидно, до жгучей боли обидно. А когда он вернулся, я даже слушать ничего не хотела. Обида перетекла в ненависть. Но это пожирало меня изнутри, я не могла спокойно жить, постоянно думала об этом предательстве.       Ольга Сергеевна запнулась, переводя дыхание и унимая лёгкую дрожь в голосе. — Тогда очень сильно заболела моя мама. Мы заботились о ней вместе, но я каждый раз приходила в больницу к ней злая, зная, что он тоже будет там. Мама его простила, попросила об этом и меня. И когда я смогла, ты не представляешь, насколько стало легче. Последние дни жизни матери мы были настоящей семьёй, радовали её, проводили вместе спокойные вечера. Я не забыла его поступка, но когда я приняла, что это уже произошло и ничего не изменить, с моей души спал огромный груз, дышать стало в сто крат легче, — женщина легко улыбнулась и посмотрела в Лёшины глаза с немой просьбой.       Макаров отвёл свой взгляд на окно, из которого открывался вид на оживлённую улицу. Он был признателен, что Ольга Сергеевна поделилась такой личной историей. Она знает, о чём говорит. И, возможно, стоит прислушаться к её словам. Однако это было не так просто, как казалось.       Взять и простить — это не дело одного дня. И даже месяца. А, может быть, и года будет мало, чтобы принять это решение. — Я попытаюсь, — наконец произносит Лёша, поворачиваясь к женщине. — Вас же я простил.       Он слегка приподнимает уголки рта и вновь опускает взгляд.       Ведь, действительно, он уже совсем не обижается на воспитательницу. Знает, что она ничего и никогда не делала в ущерб им с Лизой. Не считая, конечно, этой лжи, но так на всех ненависти не напасёшься, если таить обиду на каждого. — Спасибо, — облегчённо произнесла Ольга Сергеевна. — Я думаю, ты сможешь. Когда захочешь назначить встречу, позвони мне, я помогу.

***

      В этот вечер Лёша вернулся немного разбитым. После разговора с воспитательницей стало немного легче, но осталось кислое послевкусие.       Он всё размышлял над словами о прощении. Сейчас Макаров чувствовал себя крайне паршиво, и опять никого не было рядом, чтобы просто послушать. Парень словил себя на внезапной мысли о том, что даже… Скучает? Гречкин хотя бы мог отвлечь тем, что раздражал Макарова.       А сможет ли Лёша простить его? И имеет ли он на это право, пока не узнал, простила ли его Лиза? Ведь если она его ненавидит, Макарову придётся тоже.       Парень подошёл к комнате сестры и тихо постучал. Он надеялся, что та ещё не спит, хотя на часах было всего лишь половина десятого вечера и за окном было довольно светло. И Лиза, к счастью, не спала. — Привет! — заулыбалась девочка, увидев брата. Она уже была переодета в пижаму и лежала на кровати, листая детскую книжку. — Что читаешь?       Лиза подняла книжку, показывая обложку, на которой было написано «Гарри Поттер и тайная комната». — Нравится? — спросил Лёша, присев рядом. — Очень, — улыбнулась сестрёнка, откладывая книгу и пододвигаясь к брату. — Ты какой-то грустный.       Макаров про себя усмехнулся. Она всегда была очень проницательной девочкой и тонко чувствовала любые перемены в настроении. Но рассказывать сейчас об отце Лёша не хотел. Для начала ему самому стоит с этим разобраться. Парень пришёл сюда с другой целью. — Лиз, — неуверенно начал он, теребя в руках шнурок толстовки. — Тебе здесь нравится? —Ну-у, да, — задумчиво протянула девочка, выгибая бровь. — А тебе?       Лёша пожал плечами. — Не знаю… Мне главное, чтобы тебе нравилось. А что ты думаешь, кхм, о Кирилле? — на последних словах голос парня охрип от внезапной сухости во рту. — В том смысле, ты его ненавидишь?       Девочка ответила не сразу. Она отвела взгляд и какое-то время смотрела в одну точку, размышляя над этим вопросом. Лиза не задумывалась прежде, что она испытывает по отношению к Гречкину. Сначала она, естественно, злилась на него, но скорее потому, что на него злился Лёша. Но в последние дни они с Кириллом совсем не общались, и он после аварии не сделал и не сказал ей ничего плохого. — А ты не обидишься на меня? — внезапно спросила Лиза, отчего Лёша удивлённо захлопал ресницами. — Нет, конечно нет. — Ну, я его не ненавижу. Он немного противный, но Коля Савельев был ещё хуже, — девочка скривилась, произнося имя своего бывшего одноклассника. — Он меня постоянно задирал… А Кирилл нет. — Но, а как же то, что он тебя сбил? — Ну, не знаю… — Лиза растерянно забегала глазами по комнате. — Я просто его не ненавижу. Если бы он вёл себя как Коля, то я бы его ненавидела. — То есть, ты его простила? — девочка кивнула. — Ты не обижаешься? — аккуратно спросила Лиза. — Нет, не обижаюсь, — мотает головой Лёша и обнимает сестру за плечи. — Наоборот, даже рад.       Они сидят молча в обнимку несколько минут, каждый размышляя о своём. Лиза о странном вопросе со стороны брата, а Лёша о Кирилле. И о том, что теперь он тоже может его простить.       Внезапно от осознания этой вещи и правда становится легче. Из Макарова будто выходит червь, что прогрызал его внутри, словно гнилое яблоко. И сердце больше не терзается от этого странного противоречия. Прощение действительно освобождает.

***

      Макаров пытался унять дрожь в своих руках, набирая сообщение Ольге Сергеевне. Он решился встретиться с отцом. Но тревога и страх, охватившие его в эту минуту, не давали сосредоточиться и сформулировать предложение. В конце концов он написал короткое «я согласен» и отправил сообщение. И Лёше было наплевать, что за окном глубокая ночь. Иначе он не смог бы уснуть, продолжая думать над тем, как это написать, что сказать, да и нужно ли это ему вообще…       Но вот сейчас дело было сделано. Оставалось лишь ждать ответа. Естественно, вряд ли Ольга Сергеевна сейчас бодрствовала, а потому, скорее всего, напишет только утром. И всё равно Макаров не мог выпустить телефон из рук, ожидая сообщения, но ничего так и не пришло.       Лёша решил лечь спать, предварительно зачем-то проверив инстаграм. Он быстро пролистнул новые истории, даже не смотря их, остановившись лишь на одной. На истории Гречкина. Его селфи на фоне какой-то дорогой тачки. Впрочем, типичная для него фотография. И всё же почему-то хотелось рассмотреть её подольше. Его выражение лица, как всегда, было дерзким и высокомерным, поза вальяжная, расслабленная, а рубашка расстёгнута до пупка, оголяя украшенную золотой цепочкой грудь. Типичный мажор. Ничего особенного. Совершенно.       Вот только внутри тоска связала тугой узел от осознания, что Гречкин сейчас в Москве, где полно горячих девушек и, может, парней. Наверняка он сейчас с кем-то развлекается и не хочет возвращаться. Макаров злился. Ибо он сейчас здесь один, наедине с этими проблемами. А он там, счастливый и в окружении каких-нибудь красоток.       Лёша заблокировал телефон и отложил его на тумбу. Он усмехается про себя, что Гречкин перетягивает внимание сознания Макарова на себя, даже находясь за сотни километров. Почему так происходило, Лёша не мог понять. Возможно, он просто привык к этой физиономии. И, возможно, Кирилл не такой уж и урод, как он думал ранее. Гречкин, наверное, правда заслужил прощения. Непонятно, почему и за что, ведь он ничего особо не сделал, но Макаров просто чувствовал, что за этой маской надменности что-то скрывается. И это что-то было бы интересно отколупать, узнать его настоящего.       После того вечера на пляже Лёше стало казаться, что Гречкин стал меньше плеваться ядом и подпустил к себе немного ближе. Хоть для этого не было явных посылов, но сердце Макарова начинало ошарашенно биться каждый раз, когда он вспоминает те объятия. И он уверен, что они были искренними.

***

      Как и говорил Всеволод, разбирательство с грузом не заняло больше недели. У Кирилла даже вышло управиться раньше срока. Конечно, не без пары-тройки разбитых носов и сломанных рук, но это было необходимо в целях профилактики, а то некоторые люди начинают заметно охуевать, когда их забываешь периодически ставить на место.       Завтра уже вылет обратно в Петербург, чему Гречкин был несказанно рад. Москва, конечно, прекрасный город — шумный, красивый, но всё здесь было чужим. Да и на душе было как-то неспокойно. Макаров так и не писал ничего по поводу своего отца. Гречкин не хотел спрашивать сам, а то слишком уж много чести. И не было ему настолько уж интересно (нет, было).       Но внутри всё равно скреблась тревога, говоря, что лучше Кириллу вернуться как можно скорее. К сожалению, билеты были только на завтрашний день.       Гречкин развалился на диване перед плазмой, которая была включена лишь для шума на фоне. Он листал список просмотревших историю с его арендованным вчера майбахом. И среди его дружков и пускающих на него слюни девушек взгляд выцепил ник Макарова. Кирилл ухмыльнулся, вновь заходя в профиль парня. Он в очередной раз просматривает его фотографии. Просто от скуки. И также от скуки открывает диалог и после пары секунд сомнений решает написать. grechkin.jr че ты там? Сообщение было прочитано быстро. Гречкин даже начинает думать, что Лёша только и ждёт, пока Кирилл ему напишет. makarov.lx Не могу сейчас говорить. grechkin.jr решаються вопросы вселенского масштаба? makarov.lx РешаюТСЯ*       Внезапно это даже не раздражает, а, наоборот, как-то забавляет. Но Макаров больше ничего не пишет, так и не ответив на вопрос. Кирилл напрягается. Он думает спросить про отца напрямую, но вовремя себя одёргивает. Слишком он уж много уделяет внимание этому пацану и его проблемам. В любом случае вряд ли произойдёт что-то плохое в его отсутствие. Стоп, а почему он вообще так парится из-за того, что происходит с Макаровым в его отсутствие?       Его это не должно волновать. Он мальчик взрослый. Сам по себе. Гречкину должно быть до пизды, что там с ним случится. Но ему не до пизды.

***

      Вся ночь у Макарова выдалась бессонной. Вчера Ольга Сергеевна написала, что отец хочет встретиться как можно скорее. И сегодня Лёша наконец увидит его. Ему было сложно понять, что он думает и чувствует. Всё внутри смешалось в кашу. Ещё и этот Гречкин написывает, когда Лёше совсем не до него. Хотя, возможно, ему не повредило бы отвлечься от сковавшей голову тревоги, но он просто не мог. С самого утра сердце Макарова билось, как оголтелое, руки холодели, а воздуха постоянно не хватало. Лизе пришлось сказать, что он приболел, чтобы та не стала его ни о чём расспрашивать. Ибо Лёша от волнения мог ей всё рассказать раньше времени, чего стоило бы избегать. Девочка, конечно, не очень поверила, но, к счастью, не стала допрашивать брата.       В такси до центра Макарова постоянно укачивало. Хотелось развернуть машину, вернуться в свою комнату и просто не выходить из неё. Парень пытался в голове состроить хотя бы примерный сценарий предстоящего диалога. Да хотя бы свои слова сформулировать, но его словарный запас сократился в один миг до пары слов: «пиздец» и «ебать».       Машина подъехала к парку, где раньше они часто проводили время с семьёй возле прудов. Это место выбрал Лёша, даже сам не зная, почему. Возможно, чтобы уколоть этим отца.       Чем ближе Макаров подходил к месту встречи, тем сильнее у него потели ладони и чаще билось сердце. Во рту стало суше, чем в Сахаре, а на висках чувствовалось давление, как под толщей воды. Ему страшно, больно, тревожно. Сейчас бы Лёша не отказался от сигареты. Хотя вряд ли бы он смог её зажечь с такой-то тряской рук.       В парке было немноголюдно. До парня лишь изредка доносился чей-то смех и голоса. В основном его окружали звуки шелеста листвы и звонкое журчание воды. Он подошёл к старому дубу, под которым они часто с семьёй устраивали пикники. Здесь открывался завораживающий вид на небольшой чистый пруд, в котором плавала небольшая стайка уток. — Лёша… — окликнул его хрипловатый голос сзади. Парень затаил дыхание, не спеша поворачиваться. Он узнал бы этот голос из множества других. «Прости», — последнее слово, сказанное отцом.       И это «прости» ещё долго эхом раздавалось в голове мальчика. Все два года пьянства матери и ещё несколько лет после её смерти, когда они попали в детдом. Так что этот голос он не забудет никогда. — Лёша, это я, — голос стал мягче, тяжелая рука опустилась на плечо Макарова. — Папа…       Наконец Леша решился обернуться. Перед ним стоял мужчина с худощавым, усыпанным веснушками лицом, под светло-голубыми глазами небольшие синяки то ли от усталости, то ли от минувших лет. Губы тонкие, сухие, и хоть они сейчас были приподняты в лёгкой улыбке, характерные морщинки по бокам говорили о том, что большую часть времени они были опущены.       В воспоминаниях отец выглядел иначе. Моложе, но ещё и живее. И, кажется, тогда он был даже выше и шире в плечах. Сейчас же перед ним стояла будто тень его отца, но никак не он сам. — Привет, — выдавил из себя Макаров, нервно сглатывая. — Привет, Лёша, — с придыханием произносит Виктор, и его лицо озаряется улыбкой. Он был счастлив наконец говорить с сыном. К сожалению, парень эти эмоции не разделял. — Спасибо, что ты согласился со мной встретиться. Я боялся, что ты не захочешь меня видеть. — А я не очень-то и хочу, — перебивает парень, поджимая губы. — Мне просто было интересно знать, что ты скажешь ребёнку, которого бросил и даже не попытался забрать.       Виктор тяжело вздыхает, потирая переносицу. Он был готов к тому, что сын начнёт его обвинять и не примет с распростёртыми объятиями, но это всё равно было тяжело. Для обоих. — Только выслушай, — мужчина поднял измученный взгляд на сына. — Понимаю, что ты меня ненавидишь. Я не прошу меня сразу простить, любить и пустить в свою жизнь…       Голос мужчины еле заметно дрожал. — Почему сейчас? — Что? — Почему ты именно сейчас захотел мне всё рассказать? Из-за денег Гречкина, да? — резко спрашивает Лёша, приподнимая подбородок и щуря глаза. — Нет, Лёша, совсем не поэтому. Я знал, что ты так подумаешь. Но поверь, дело не в деньгах, — мотает головой Виктор. — Дело в Лизе… Когда я узнал про аварию, у меня внутри всё переломилось. Тогда я подумал, что мог её потерять, а она меня так и не увидела ни разу…       Макаров горько усмехнулся, пнув в пруд камень носком кроссовка. Слова отца звучали правдиво, но всё ещё мерзко. — А раньше ты об этом не думал? — спросил парень, прожигая отца взглядом. — Никогда не думал, что станет поздно? — Думал, Лёша, думал, — мужчина виновато отводит взгляд. — Но всё не так просто. Я тоже мучился все эти года. Не представляешь, насколько. — Хочешь, чтобы я тебя пожалел? — цедит Макаров. Его лицо краснеет от резкого прилива гнева, кулаки сжимаются, а брови сходятся к переносице.       Тело Макарова горело изнутри. И этот огонь был готов сейчас уничтожить всё на своём пути. Даже воздух вокруг стал раскалённым, и будто сама природа настолько испугалась этой злобы, что полностью замолчала; ветер не перебирал листву деревьев, вода затихла и птицы не пели.       И Виктор тоже не спешил отвечать. Он смотрел на сына с глубокой тоской в глазах. — Просто хочу, чтобы ты понял. Прости, если прозвучало так, словно я прошу жалости, — попытался успокоить он мальчика и подался вперёд, чтобы обнять или просто взять его за руку, но Лёша отступил назад, отмахиваясь. — Не трогай, — парень выставил перед собой ладонь, смотря на отца исподлобья. — Так, может, если хочешь, чтобы я тебя понял, для начала расскажешь, почему ты ушёл от нас? Из-за тебя мать начала пить! — Она пила ещё до моего ухода, Лёш. Неужели ты не помнишь? Ещё до того, как она забеременела Лизой. Помнишь, как мы её домой тащили с улицы? Или как она напилась, ты случайно включил газ, а она не заметила? Я нарколог. Она была моей пациенткой. У неё были эти проблемы, сколько мы с ней знакомы и ещё до меня.       Лёша погрузился в свои детские воспоминания, которые мозг так старательно запрятал куда-то глубоко. И да, отец не врал. Действительно, мама выпивала ещё до ухода отца. Но не в таких количествах. — Какая разница, если ты бросил её, когда она была беременной, тем более зная, что она может начать бухать?! — Лёша срывался на крик. — Ты пытаешься себя сейчас оправдать? — Я говорю, как есть. Просто… Лёша, ты не представляешь, в каком состоянии я был тогда. У меня была затяжная депрессия, а Лена, твоя мама, всё лишь усугубляла. Даже когда у меня была попытка суицида, она обвиняла во всём меня. — Что? — Я пытался убить себя, Лёша. Я был несчастлив. И ушёл я, чтобы пройти реабилитацию. Если бы я этого не сделал, то не стоял бы сейчас здесь перед тобой.       Макарову хотелось бы ответить, что «лучше бы и не стоял», но язык не поворачивался. Он вообще не знал, что сказать. Осознание сказанных отцом слов затопило все внутренности застывающей в камень лавой, полностью лишая парня кислорода. Лёша пытается дышать глубоко, чтобы сохранить ясность ума. — И что потом? Почему ты не вернулся? Или ты до сих пор на реабилитации? — стальным голосом произносит Лёша, облокачиваясь о близстоящий дуб. — А потом, когда я был в рехабе, твоя мать оспорила отцовство. Лишила меня на вас прав, у неё же были знакомые в органах. Я же был вообще не в курсе, пока не вернулся. Я пытался с вами увидеться. Но она грозила мне полицией. Мне пришлось сдаться. — Сдаться, — повторил Лёша, кривя лицо. — А после её смерти, когда мы остались совсем одни, ты тоже сдался?!       Виктор сделал глубокий вдох, готовясь к самой важной части разговора. Ему хотелось надеяться, что сын поймёт его ситуацию. — У тебя есть брат, Лёша, — резко на выдохе произносит мужчина. — Он родился незадолго до смерти вашей мамы. — А, то есть зачем тебе старые дети, когда есть новый, так что ли? — язвит Лёша. — Дай договорить. Он родился инвалидом. Ему нужны были операции, лекарства, постоянный присмотр. Моя жена ушла с работы, чтобы ухаживать за ним. Мне пришлось работать больше, чтобы обеспечить их. А потом я узнал, что ваша мама умерла…       Лёша слушал отца, пытаясь успокоить бушующий внутри ураган. Все эти оправдания казались парню совсем глупыми. Он не считал, что это ложь, ибо отец выглядел искренним. Только вот всё это не объясняло, почему он все эти года даже никак не общался со своими детьми. — Поэтому у меня не было возможности вас забрать, — закончил свою мысль Виктор. — А возможности поддержать нас у тебя тоже не было? Просто общаться? Что за бред, пап?! Ты думал, что денег, игрушек, одежды будет достаточно? Как это нам могло помочь вообще? — голос Лёши становится выше, по щекам катятся не очень вовремя выступившие слёзы.       Мужчина съёживается и нервно сглатывает. Было очень сложно объяснить сыну свои чувства в тот момент, потому что они не шли ни в какое сравнение. Виктор понимал, что детям тогда было в сто крат хуже, а потому он даже не имел права сейчас вообще оправдываться. Стоило просто упасть ниц и слёзно молить о прощении за всю свою трусость. — Я просто не знал, как я мог вам объяснить, почему не могу вас забрать, и почему я ушёл. Как бы я сказал всё это десятилетнему ребенку? — осторожно спрашивает мужчина. — Так же, как и семнадцатилетнему. Словами, через рот. — Ты прав, — вздыхает Виктор. — Ты действительно прав. Я просто струсил. Боялся, что вы не поймёте, возненавидите, но это в любом случае произошло. Правда, сейчас мне приходится с этим смириться. Тогда я не мог, мне было страшно от мысли, что вы будете меня ненавидеть. И я бежал от неизбежного. Возможно, ты сейчас ненавидишь меня даже больше. — Я ненавижу тебя. — подтверждает подросток, утирая слёзы, которые никак не могут перестать литься. — Ненавижу!       Лёша кричит, изо всех сил ударяя кулаком по дереву. — Ты мне противен! — Лёша, я… — Виктор вновь предпринимает попытку обнять сына, но тот резко отталкивает его. — Не трогай меня. Уходи. Я больше не хочу с тобой говорить. И видеть тебя не хочу. — Пожалуйста… — Оставь меня в покое! Дай мне, блять, время! — рычит Лёша, отходя в сторону. — Мне нужно подумать. Просто подумать. — Хорошо, — кивает мужчина. — Я люблю тебя.       Эти слова врезаются в сердце, как тупой ржавый нож, раскурочивая всё внутри. Боль выдавливает обжигающие щёки слёзы, перекрывает дыхание и выбрасывает в кровь адреналин. Хотелось когтями выскрести эти чувства из тела, вырезать из головы каждое всплывшее сегодня воспоминание и кинуть на землю, втоптав всё это в грязь.       Лёша просто уходит. Точнее, убегает. Вновь. Он просто бежит, слыша, что отец пытается ему что-то сказать напоследок, но из-за дикого биения своего сердца не разбирает слов. Макарову с головой хватило сегодняшнего разговора. Он услышал всё, что хотел, и даже больше. Только вот легче от этого не стало, даже наоборот. Ему было тошно, хотелось выблевать из себя сегодняшний вечер, вывернуться наизнанку или просто расщепиться на атомы.       Парк уже давно был позади. Лёша вбежал в знакомые до боли дворы и затормозил напротив своей старой школы, пытаясь восстановить дыхание. Парень поднял глаза на обшарпанное здание, которое он в своё время так ненавидел, а после того, как их с сестрой забрали в детдом, стал по нему скучать. Как и по самому району, по дому, по маме… Макаров осмотрелся вокруг, вспоминая каждую тропинку, каждое деревце, каждую клумбу с цветами, свисавшую с облезшего от краски столба.       А вот за поворотом был и его родной двор, его бывший дом. Лёше захотелось пойти туда. Он давно там не был, а сейчас очень потянуло. Хотелось прикоснуться к своему прошлому.       Во дворе ничего не изменилось: под окнами небольшой огород, бывший самодеятельностью кого-то из соседей сверху от старой Лёшиной квартиры, на детской площадке лишь одни рабочие качели, а на лавочках валялись несколько бутылок пива. К счастью, двор был практически пуст. Можно было спокойно посидеть в тишине и подумать, что Лёша, собственно, и сделал, заняв качель.       Парень включил на телефоне музыку, игнорируя малое количество заряда, и перекручивал в голове откровение отца. Как же Лёше больно оттого, что он мог его понять. Мог понять, но не принять. «Я люблю тебя», — слова, которые Макаров слышал все последние года лишь от сестры.       Услышать это от отца было сродни удара молнии во время ясной погоды. Неожиданно, странно, необъяснимо. Больно.       Лёша поднял глаза на стоявшую напротив панельную девятиэтажку. Его родная панелька. Он нашёл окна их старой квартиры. В них горел свет. Парень хотел верить, что там живёт семья, члены которой сильно любят друг друга. Вдруг у них всё совсем не так, как было у Макаровых в этих стенах.       Телефон завибрировал, оповещая хозяина о низком уровне зарядки. Лёша обратил внимание на время. Уже было около девяти, а он даже не заметил, неудивительно, сейчас же белые ночи. Вообще, уже стоило бы заказать такси, пока телефон не отключился. Но Макаров не хотел ни вызывать такси, ни ехать к Гречкиным. Не сегодня, не сейчас. Он просто не сможет смотреть Лизе в глаза. Ему нужно подумать. Побыть наедине с собой. — Лёшка, это ты что ли? — на площадку подошла пожилая женщина с пакетами из «Пятёрочки» в руках.       Парень повернулся к ней и сразу же узнал свою добродушную соседку Татьяну Михайловну. — Я! — улыбнулся Макаров. — Ой, мамочки, вырос-то как! Боже, сколько это тебе уже? Восемнадцать?       Лёша кивнул, хоть женщина и ошиблась с цифрой. Пусть думает, что парень уже совершеннолетний, чтобы не переживала, что он здесь делает один в такое время. — А ты чего тут? — Да вот, просто мимо проходил… — пожал плечами Макаров. — Решил зайти посмотреть, что изменилось. — Ох, да что тут может измениться! — махнула рукой Татьяна. — Ты не торопишься? — Не-а. — Поможешь мне пакеты занести? Чаёк попьём, расскажешь, как жизнь-то твоя.       Лёша согласился. Всё равно он решил сегодня не возвращаться, да и от чая с десертом он сейчас бы не отказался, и от приятной отвлекающей беседы тоже. Они поднялись на пятый этаж, на котором находилась и прошлая квартира Макаровых. Татьяна Михайловна жила прямо напротив. Женщина запустила Лёшу в квартиру, где стоял всё тот же знакомый ему с детства запах лекарств и перечной мяты.

***

      Парень пил чай с бергамотом, заедая бутербродами с вареньем и маслом, рассказывая соседке не совсем правдивую историю того, что произошло с ними за последнее время. Упустил момент с аварией, с тем, что новый опекун — прокурор Гречкин, чей сын не даёт Макарову спокойно жить, не рассказал и про собственного отца, объявившегося спустя девять лет.       Татьяна слушала внимательно, кивала, задавала наводящие вопросы. Так, за беседой, они и не заметили, что стрелка часов уже близилась к полуночи. — Лёш, а ты на метро-то уже и не успеваешь, — ахнула женщина, посмотрев на время. — Может, у меня переночуешь?       Макаров согласился. Всё равно ночевать ему было негде, но был выбор между шляться по району с разряженным телефоном или остаться здесь.       Женщина разложила в гостиной диван, на котором Лёше в детстве часто доводилось спать, когда мать сильно напивалась. Это воспоминание больно укололо измученное за сегодня сердце.       Он лёг, пожелав соседке спокойной ночи, но спать не хотелось совершенно. Телефон уже давно отключился от нехватки заряда, так что занять себя было нечем. Лёша просто пялился в потолок, вновь погружаясь в свои размышления.       У него есть брат, у которого судьба сложилась тоже не лучшим образом, но хотя бы с обоими родителями. Макаров даже не спросил, как его зовут. Получается, он чуть младше Лизы. Лёша мог понять, что у отца не было возможности забрать к себе ещё двоих детей, и он смог бы понять это тогда. Конечно, Макаров бы злился, но понял. А вот поняла бы Лиза? И поймёт ли она сейчас?       Грудь опять сдавило горькой обидой, затрудняя дыхание. Эти мысли давили тяжёлым грузом, который Макарову пришлось тащить в одиночку.       Он поймал себя на мысли, что он был бы не против вновь высказаться Гречкину, чтобы стало легче. Просто чтобы его выслушали. Не на Лизу же вываливать всю эту грязь… И если бы его телефон сейчас был включён, то он написал бы Кириллу. Тот же вроде интересовался, чем всё закончится. А закончилось, впрочем, срывом Лёши. Благо, в этот раз под рукой не было крепкого алкоголя, и Татьяна Михайловна предложила заночевать у неё.       А вот что делать завтра, Лёша не знал. Ехать домой он был ещё не готов. Невыносимо даже думать об этом. Об отце, о том, как сказать это Лизе, о том, что Кирилл ещё находился в Москве, из-за чего большой особняк, казалось, полностью опустел.       Макаров чувствовал себя одиноко. Безумно одиноко. Поэтому даже Гречкин сгодился бы на то, чтобы Лёша мог вновь излить свои чувства.

***

      Аромат свежей выпечки, тянущийся с кухни, пробудил Макарова от беспокойного сна. Ему что-то снилось, явно нехорошее, тяжёлое, но парень никак не мог вспомнить, что именно. Лёша посмотрел на настенные часы, показывающие без пятнадцати минут двенадцать. Неплохо он провалялся. Хотя учитывая, что он уснул только под утро, это было неудивительно.       Лёша застелил диван и, одевшись, вышел к источнику приятного запаха. Татьяна Михайловна жарила на плите оладушки, негромко слушая радио. Забавно, что спустя столько лет женщина не изменяла своим привычкам, даже имея телевизор, который, впрочем, был накрыт белой кружевной салфеткой и стоял скорее для красоты, нежели для прямого предназначения. — Доброе утро! Ну ты и соня, я уже успела в магазин сбегать за молоком, вот оладьи решила напечь. — Да не стоило, — смущённо улыбнулся Лёша, присаживаясь за стол. Татьяна положила ему в тарелку оладьи с вареньем и поставила рядом кружку горячего чая. Макаров быстро съел свой завтрак под играющие из радио советские песни и причитания женщины, какие в магазинах нынче конские цены. На душе стало как-то поразительно легко. Он будто окунулся в своё детство, в самые лучшие из тех ушедших дней. И уходить совершенно не хотелось. — Ты сейчас домой? — словно прочитав его мысли, спросила Татьяна. — Не подумай, что я тебя гоню, вовсе нет! Просто мало ли о тебе волноваться будут?       Это уж вряд ли, разве что Лиза. Лёша неуверенно кивнул, понимая, что уйти всё равно придётся, и проситься на ещё одну ночь было бы неудобно и неловко. Да и подозрительно.       Разве скроешь от взрослой женщины, повидавшей жизнь, даже такие хорошо спрятанные мысли? Татьяна увидела эту печаль в глазах Макарова, прекрасно понимая, что мальчик либо не хочет возвращаться домой, либо не может. — Знаешь, если у тебя сегодня никаких срочных дел нет, то ты бы мог мне помочь съездить на сенной рынок, а то одной мне уже тяжело, — предложила Татьяна, замечая, как лицо Макарова тут же озаряется улыбкой. — Да, я совсем не против. — Только предупреди родителей. Точнее, опекунов. Хорошо? — Макаров утвердительно кивнул, сказав, что предупредит, но этого он, естественно, не сделал.

***

      Как-то так вышло, что весь день и вечер они провели вместе с Татьяной; сначала съездили на Сенную, затем на Удельную, а вечером ходили по продуктовым магазинам. Лёша даже забыл про разряженный телефон. Ему казалось, что если он его включит, то вернётся в тот мир, от которого он сейчас так отчаянно прячется, занимаясь рутинными делами с Татьяной Михайловной. Совсем как в детстве. И Макарову хотелось ещё больше насладиться этой жизнью: тихой, спокойной, домашней. Он скучал по этому уюту. Всё это помогало отвлечься от плохих мыслей и событий. Будто это происходило и не с Лёшей вовсе.       Но время близилось к ночи. И Макарову нужно было куда-то деться. Он поблагодарил Татьяну за всё и собрался было уходить, но женщина его остановила. — Да куда ты поедешь, уже время позднее. Оставайся, — ласково предложила она. — А завтра поедешь, как проснёшься.       Лёша был благодарен за такое проявление заботы и за то, что женщина не задавала лишних вопросов. Возможно, она чувствовала что-то, но в любом случае не донимала Макарова расспросами, а просто позволила провести у неё ещё одну ночь.

***

      Утром Татьяна опять напекла свои фирменные оладушки и подала их с домашним клубничным вареньем, которого благодаря Лёше осталось уже меньше половины.       Парень ел неспеша, слушая по радио пение прекрасной Ольги Пиргас и наслаждаясь спокойствием, стараясь растянуть эти минуты, прежде чем уйти ещё неизвестно куда. А вот Татьяна всё утро была немного встревожена и никак не могла найти себе места. То стакан выронит, то за плитой не уследит. Лёша хотел узнать, в чём дело, но женщина просто отмахнулась, что не спалось из-за белых ночей.       Внезапно раздался дверной звонок. Татьяна мигом подскочила, но не торопилась идти открывать. Макаров не придал этому особого значения. Сегодня должны же почту разносить, а пенсию обычно отдают лично в руки.       Женщина прошла в прихожую, когда звонок стал настойчивее. Раздался звук засова и скрип входной двери. — Где он? — послышался стальной голос, от которого по телу Лёши пробежала холодная волна, поднимая дыбом волоски. Что здесь делает Гречкин?!